– Что это? – завопил кто-то, силясь перекричать поднявшийся шум.
Те немногие, что успели зайти в цех дальше других резко рванули назад. Ветки деревьев преграждали им пути. Сбивали с ног. Один из них упал на пол с таким громким ударом, что должно быть едва не расшибся насмерть. И тогда, наконец, шайку Лизы Аннинской настигла настоящая паника.
Расталкивая друг друга, минутой ранее самые закадычные друзья, пробирались к выходу. Без разбора отпихивая, роняя, пиная тех, кто замешкался. Вдовин пытался кричать:
– Успокойтесь! Идем друг за другом! Без паники!
Но никто его уже не слушал. Они все побежали – скорее к выходу, на улицу, прочь от завода. Но железная дверь, еще несколько мгновений назад бывшая всего от них в двух шагах оказалась вдруг отделена десятками метров. Десятками деревьев и кустарников.
«Что происходит?!»
Соня бежала в конце, бежала сама не понимая от чего. Фонарики освещали лишь почти растворившуюся в листве дверь впереди. Позади же, вокруг была сплошная темень.
Соня ненавидела темноту. Ненавидела!
Рядом раздался душераздирающий крик. И чьи-то пальцы вцепились в Сонину лодыжку. Она завизжала тоже. Опустив глаза, успела заметить белый рукав с желтой резинкой – Лизиной куртки.
– Помоги!
А потом и рука Лизы, и сама она, и вообще все поглотила темнота.
Потому что кто-то зачем-то погасил фонари.
Впереди истошно завизжали девчонки. Соня тоже закричала было, но из легких вдруг выбило воздух. Вцепившаяся в сапог Аннинская вдруг резко и невозможно сильно для ее телосложения рванула Соню назад.
Соня упала. Колени глухо ударились об пол, на миг их будто окатило ледяной водой. И почти сразу на смену пришла неописуемая, пронзительная боль. Соня взвыла. А Лизина рука продолжала утаскивать ее куда-то назад, вглубь цеха.
Полубезумная Соня не особенно отдавая себе в том отчета принялась бить по Лизиным пальцам свободной ногой. С таким остервенением, будто оттого зависела ее жизнь.
– Нет! Нет! Пожалуйста! Соня!
Аннинская не отпускала, и они отдалялись все дальше от выхода. И все быстрее.
Соня ударила по пальцам одноклассницы каблуком сапога. Потом еще раз. И еще.
– Соня! Нет, Соня!
Но Соня будто бы и не слышала. Ударила снова. И снова. Била до тех пор, пока, наконец, не разжались Лизины пальцы.
И тогда, подскочив на ноги, Соня, не чувствуя ни боли в коленях, не хлеставших по щекам листьев, рванула вперед. Туда, где сквозь щель в приоткрытой двери ударил яркий, холодный дневной свет.
2.
Черный рюкзак Кирилла Жирова привычно привалился к ножке соседней парты. Из него торчал учебник английского и мятые зеленые тетради. На полу валялся колпачок от ручки, а линолеум вокруг был исчерчен полосами от подошв.
Учителя часто ругали их всех за это – нельзя бегать по классу, остаются черные черточки. Это грязно.
Но полосами был усеян весь пол.
Соня смотрела на них невидящим взглядом.
– На дом вам задан был пятый параграф. Кто пойдет отвечать? Так… Николаева.
В Сониной голове не было ни одной мысли. Пустота. Белый туман.
Они все разбежались вчера по домам. Никто никого не ждал – даже Вдовин. Из здания завода Соня выбралась самой последней. И все что увидела – спины одноклассников далеко впереди. Разноцветные пятна. Голубая куртка, желтая, черная…
А белой вот не было.
Ручка в ее пальцах дрожала. Синие буквы получались кривыми.
Соня подняла глаза на учительницу биологии. Та, активно жестикулируя, говорила что-то стоявшей у доски ученице. Ругала, наверное. Вот только Соня отчего-то не слышала слов. Учительница, словно рыбешка, выброшенная на поверхность, только открывала и закрывал рот. А оттуда не доносилось ни звука.
Соня оглядела кабинет, сидевших рядом одноклассников. Она видела как шевелятся их губы, пальцы барабанят по парте или шлепают по кнопке авторучки, складывают гармошкой тетрадный лист. А в ушах у нее будто стоит вода. И она не слышит ни-че-го.
«Да что же…»
Глаза кололо, словно бы от песка. Соня коснулась их кончиками пальцев, сгибая ресницы. И резко выдохнула.
Она никому ничего не сказала…
Этим утром сквозь витринное стекло ларька «Пресса», с обложки нового выпуска «Северянки» смотрели черно-белые глаза Лизы Аннинской. Дочки главы городской администрации. Соня увидала ее лишь мельком. Не сумела не отвести взгляда, когда проходила мимо.
Она никому ничего не сказала. Уже дома – сидя на кафельном полу ванной – она уверяла себя, что Лиза выбралась. Бежала за нею следом. И тоже ревела теперь, наверное, себе дома. В безопасности.
Она никому ничего не сказала.
Соседка по парте пихнула Соню локтем и кивнула в сторону доски. Учительница биологии выжидающе таращилась на нее. Соня растерянно оглядела кабинет. Николаева, красная как рак, сидела на своем месте.
– А почему мы ничего не записываем, Коткина? – голос учительницы прозвучал словно сквозь стену из ваты. Но по крайней мере Соня хоть что-то смогла услышать. – Раз так хорошо знаешь тему, может сама нам расскажешь?
Соня вцепилась в ручку и резко склонилась над тетрадью, будто отвешивая поклон. Она пялилась в свои записи, надеясь, что учительница найдет жест покаяния этот достаточным. «Фотосинтез – процесс.. преобразование органического из неорганического… очищение…». Слова прыгали со строчки на строчку. Но она не помнила, когда успела их записать.
«Я ничего не понимаю», – она снова принялась тереть глаза.
– Что с ней случилось? – спросил Соню перед уроками Вдовин. – Вы были рядом, ты видела как она выходила?
– Нет, – ее голос тогда был хриплым и ниже чем обыкновенно, будто она была по меньшей мере лет на пять старше.
– Она осталась там?
– Не… Я не знаю. Там было темно, я не видела…
– Будем надеяться, она выбралась. Выбралась, ясно? Мы не будем рассказывать никому о заводе, ты поняла?
– Н-ну…
– Нас всех отчислят, Коткина. Поставят на учет в милиции, а родителей оштрафуют. Твоим есть чем платить?
Нет, Сониной матери платить было нечем.
– Она дочка главы администрации. Нас всех запихнут в колонию, если с ней что-то случилось, поняла? Мы должны молчать, ясно? Все. Мы теперь повязаны.
Они теперь повязаны.
На уроке геометрии – на сегодня последнем – чтоб не встречаться с Вдовиным взглядом, Соне пришлось все время таращиться в окно.
Полумертвое-полуживое обезьянье дерево сегодня было задвинуто в самый угол. Его некогда толстые листики сморщились, ствол кверху совсем истончился. А тонкие прожилки его оплетающие, проступили, были сильно заметны. Словно вены на руках старика.
Соня клевала носом.
Глаза, словно затянутые поволокой, медленно скользили по погибающему растению. Потом по подоконнику. Затем по гаражному массиву. По яркому пятну, появившемуся там словно бы из ниоткуда. Прямо посреди пятой линии – той, что ровно напротив Сониного окна.
Девочка в зеленой куртке бродила меж гаражей. Ее шапка была смешной, розовой. С разноцветными помпончиками, пришитыми на манер гребешка.
Соня выпрямилась. Потерла глаза.
Это была куртка, что она видела миллион раз. Это была шапка, что вечно валялась под табуретом в прихожей. Сколько раз ей приходилось помогать надевать их? В том не было необходимости, но и маме и тете Вере было приятно, что она заботится о мелкой, словно о родной сестре. Соне, конечно, это было совершенно ненужно. Это ее раздражало. Но что ни сделаешь, чтобы мама расщедрилась на похвалу.