На миг ему захотелось развернуться и уйти. Тут уже ничего не изменить. Однако ноги сами собой понесли вперед. Легкий пас руками и полицейский у калитки кивнул ему, как старому знакомому.
Семен поднялся по ступеням. Несколько полицейских еще заканчивают осмотр, укладывают образцы в пакеты. Следователь что-то пишет в блокнот. Рядом, на диване, рыдает женщина. Дима сидит на стуле и смотрит в пространство. Над головой у него горит алое пламя гнева и такое же пламя в груди доедает остатки его сердца. Семену не надо приглядываться, чтобы увидеть это.
Он подходит к следователю и просит:
— Дайте нам поговорить с парнем.
Следователь смотрит так, будто только его заметил и вдруг улыбается:
— А, это ты! Да, говорите, конечно.
Семен садиться напротив парня.
— Здравствуй. Узнаешь меня?
Дима с трудом фокусирует свой взгляд. Потом все же на лице возникает понимание:
— А. Это ты украл моего папу.
— Я вернул твоего папу. Украл чужого папу ты. Вот и последствия.
— Что тебе стоило не заметить⁈ Мог попросить у меня хоть что угодно! Я отдал бы тебе хоть свою душу! Хоть что!
Семен тяжело вздыхает:
— Парень, послушай. Ты не понимаешь о чем говоришь. Твоя жизнь это не те годы, которые ты провел в этом доме. Ты больше этого дома и больше этого мира. Ты не закончишься тут, если сам себя не разрушишь! Твоя душа стоит гораздо больше, чем хороший отец, чем счастливая жизнь, чем половина всего мира. Ты проживаешь сейчас крошечный кусочек жизни и ни видишь целого. Ради себя будущего, очнись! Даже с порушенной душей и частью сердца ты еще можешь найти путь раскаяния и исцеления. Ты можешь…
Он тяжело вздыхает. Часть сердца мальчишки забрал колдун, другая сгорает от гнева, душа покрылась коркой обиды и боли, огрубела, не достучаться.
— Ты можешь попробовать.
Все это уже бесполезно! Семен встает.
— Прощай.
Когда он выходит из комнаты, его не видит никто, ни мать, ни следователь, ни другие.
— Попробуй раскаяться, — он усмехается сам себе под нос. — Каково это — раскаяться, когда кругом боль и нет ни капли надежды⁈ Не слишком ли много небеса хотят от людей, которые не могут видеть больше, чем свои короткие жизни?
Занятый своими мыслями он не заметил, человека, который изо всех сил спешил к дому. Только когда они почти столкнулись, он сделал шаг в сторону и услышал:
— Простите, не заметила вас… ох, это вы⁈ — На него ошеломленно смотрит Карина. — Вы-то тут какими судьбами⁈
— Здравствуй, Карина, я пришел по работе.
— Вы полицейский? Или из службы по опеке?
Он улыбается и смотрит ей в глаза:
— Нет.
— Да кто вы⁈
Она смотрит на него и в тоже время поглядывает на крыльцо в тревоге и нетерпении.
— Там живут твои друзья, Карина?
— Родственники. И там случилась беда. Мне нужно идти.
— Так иди. Поспеши, мальчика скоро увезут.
— Пойду! Скажите, кто вы и что тут делаете⁈
— Я ведь уже сказал: я был тут по работе.
— Ну хорошо. Я позвоню вам сегодня же! Или завтра!
Он кивает ей и уходит. Как она не спешит, он все же чувствует ее взгляд, когда выходит из калитки. Теперь она позвонит. Хорошо.
Карина и правда позвонила на другой день. Голос у нее печальный, Семен слышал в нем недавно пролитые слезы.
— Скажете вы мне, наконец, почему вы были у моего брата дома? Что там делали⁈
— Может быть скажу.
Несколько мгновений она молчит и он молчит тоже.
— Боже! С вами невозможно разговаривать! Давайте встретимся!
— Давай.
— Завтра, в центре, около катка!
Она выбрала самое людное место и время, когда там будет больше всего народу: вечером придут гулять с детьми родители, народу будет — не протолкнуться. Она его боится? Кто знает.
Когда Семен подошел к площади, уже опускались сумерки. Вокруг катка и на столбах зажглись лампочки и гирлянды. Из динамиков звучала музыка, веселая, новогодняя. С неба падал снег, легкие, пушистые хлопья. Вокруг площади, в киосках, установленных ради праздника, вовсю шла торговля едой и горячим чаем.
Ближе к катку толпа становилась гуще, дети радостно сновали прямо под ногами, молодежь, подростки, взрослые, казалось тут собралось половина города. Он нашел Карину у самого катка. Она стояла у бортика, смотрела, как катаются люди. Семен подошел и встал рядом. Спросил, наклонив к ней голову:
— Кто твой брат, убитый, или его сын?
Она ошеломленно подняла голову:
— Убитый мой троюродный брат. Вы приходили к нему?
— Нет, не к нему.
— К его жене?
— К сыну.
— Но зачем?
— Я хотел поговорить с ним.
— Вы мне ничего не скажете, да⁈
— Я предполагал, что он сделает что-то такое. Хотел отговорить.
Карина на глазах грустнеет:
— Да, тут, вы правы…
— Ты прав.
— Что? А, ну хорошо, давай на ты. Ты прав. Да, ты во всем прав, такое можно было ожидать. Только вот что было делать⁈ Мой брат был негодяем, каких поискать! Всю жизнь пил, вел себя как мерзавец, а под конец совсем слетел с катушек. Начал бить жену и даже собственного сына.
— То есть, он недавно начал поднимать на них руку?
— Думаю, да. Его жена мне рассказала об этом совсем недавно. Ну как недавно… я тогда начала встречаться с Романом. И даже просила Романа повлиять на него как-то. Но все бесполезно — брат будто озверел. Я просила его жену уйти от него, но куда ей было идти? Это ее дом, а брат не хотел уходить. А теперь что? Теперь Диму посадят.
Она с тоской смотрит как на льду катаются люди.
— Все уже сделано и ничего не исправить, Карина. Нет смысла горевать.
— Ты очень жесток, когда вот так вываливаешь эти факты…
— Факты не бывают жестокими, или нет. Это просто факты.
— Может быть, но откуда ты все же знаешь Диму? Я не понимаю…
— Недавно мы с другом застали его на улице за… скажем так, подготовкой к тому, что было сделано. Не проси деталей. Если тебя спросят и ты случайно проговоришься, ему предъявят умысел, а так обойдется аффектом. Он подросток, срок будет небольшим. Может быть он устроит свою жизнь.
Она повернула голову и несколько мгновений пристально на него смотрела. Ей хотелось продолжать расспросы, он чувствовал её любопытство, но все же она сдержалась и проговорила:
— Хорошо… а все-таки, чем ты занимаешься? Ты вроде детектива? Или работаешь с детьми? И для чего тебя нанимал Роман?
Он тяжело вздыхает.
— Это трудно объяснить. Давай, пройдемся? Я попробую придумать, как все это рассказать. Не торопи меня, ладно?
— Хорошо…
Карина занимает место рядом и они идут вперед. Сперва вдоль катка, потом по площади, к одной из улиц, ведущих вниз. Музыка становится тише, отдаляется, но вдоль проезжей части все так же тянется полоса лампочек, натянутая между столбами.
— Зачем все это делают? Свет, шарики, музыка? — вдруг спрашивает он.
— Конечно для предвкушения, — усмехнулась она. — Предвкушение — самое лучшее в празднике!
— А для чего оно, предвкушение?
— А, так ты один из этих! Кто пишет с гордостью: я выкинул бабушкин хрустальный набор бокалов и фарфоровый сервиз, оставил только блюдце! Из него ест кошка, а я пользуюсь одноразовыми тарелками, яичницу жру со сковороды и ни о чем не жалею?
— Не понимаю тебя!
— Ты из тех, кто не любит праздники, короче говоря, так?
— Я их не понимаю. Зачем они? Почему нужно радоваться в положенный день? Кто вообще может решить, когда радоваться?
— Для того, чтобы радоваться в положенный день, нужно долго к этому готовиться. Мы украшаем пространство вокруг, чтобы знать — скоро праздник. Тогда внутри селится маленькое предвкушение, постепенно оно растет и к нужному моменту ты уже искришься от счастья. Так это и работает.
— А, то есть отнесись к себе, как к саду. Посади внутри чувство и вырасти его к нужному дню.
— Да… именно так. Только я никогда не думала такой вот мыслью.