– Неважно. По-моему, Мурзик считает меня никудышным дрессировщиком. – Толя вдруг сделал большие глаза и приложил палец к губам.
Со стороны тахты слышалось сонное бормотание:
Я обомлел: Хорок-старший сочинял стихи! Вот уж не думал, что он способен на такой лирический подвиг!
– Грустно-алый закат… – томно простонал Миша и замолк, по-судачьи приоткрыв рот.
– Плохо твое дело, Ракитин, – сказал Толя. – Знаешь, кому посвящены стихи?
– Заткнись! – вяло донеслось с тахты.
– Вон как! – догадался я. – Бедный Конрад Вейдт.
– А что? – заинтересованно спросил Толя. – У Нины новый герой?
– Да… «В «Маяке» подряд шли «Человек, который смеется» и «Руки Орлаха»… Братцы, вот какое дело. Ваша мать работает в театре, там до черта старых афиш и вообще всякой лохматуры, – я невольно повторил выражение Лины.
– Опять утиль? – с унылым отчаянием произнес Миша.
– Да, опять! Кстати, почему ты не был на сборе?
Миша не ответил.
– Зубная боль в сердце, – засмеялся Толя. – Грустно-алый закат смотрел в лицо.
– Хотя бы один мешок, – сказал я Мише заискивающе.
– Мешок? – повторил Миша, приподнявшись на локте. – Чтоб я потащил мешок?
– Мешка мало! – решительно сказал Толя, и глаза его загорелись. – Он притащит два мешка!
– Сумасшедший! – пробормотал Миша.
– Мое условие: стихи против двух мешков.
– Стихи? – недоверчиво, с любопытством повторил Миша. – Какие стихи?
– Твои собственные, я только их докончу. Идет?
– Идет!
– Пиши! – Толя на миг задумался, сморщил свой маленький смуглый лоб, затем быстро прочел:
Я расхохотался, но Хорок-старший даже не улыбнулся. Он взял карандаш и стал записывать стихи. Я с чувством пожал сухую, горячую Толину руку. Почин был сделан…
На другое утро, до занятий, наша тройка – Нина Варакина, Павлик Аршанский и я – отправились на почтамт. В семь часов утра на дворе еще была ночь, устало горели фонари; визгливо скрипнув примороженными петлями, глухо хлопали двери парадных за спешащими на работу людьми. Наш тихий Телеграфный переулок даже в праздники не бывал таким людным. Обгоняя друг друга, шли на работу печатники, наборщики, брошюровщики, офсетчики, переплетчики, населяющие наш большой дом. Той же дорогой, что и мы, шли в утреннюю смену телеграфисты, почтари, продавцы газет и журналов из соседнего дома. Шли рабочие-металлисты из дома напротив, бежали к спасательному кольцу «А» электрики с МОГЭСа, рабочие фабрики «Красный Октябрь», завода «Серп и молот», тяжело шагали в своих робах метростроевцы…
– Помнишь? – сказал Павлик.
Конечно, я помнил. Таким же вот ночным осенним утром мы шли с ним четыре года назад на почтамт, чтобы взять последнюю преграду, отделяющую нас от красных галстуков. Какими мы были маленькими, робкими, как боялись, что нас не пропустят в священные недра почтамта! А сейчас мы ветераны, пионеры последнего года, нас ждет новая высота – комсомол, и даже поверить трудно, что мы уже такие взрослые…
Мы суем в крошечное окошко пропускной наши ученические билеты. Рослый человек в шинели пожарника и командирской фуражке придирчиво проверяет наши пропуска.
– Мы у вас уже были, – говорит Павлик.
– Что-то не помню, – подозрительно оглядывает нас вахтер.
– Ну как же, четыре года назад!
– Вон куда хватил! – смеется вахтер и отдает нам пропуска.
– А тут до нас ребята не проходили? – спрашиваю я.
– Не видал…
Чудесно! На этот раз Карнеев не успел перебежать нам дорогу.
По крутой лестнице мы поднялись наверх. Миновали площадку и будто из тоннеля вырвались в огромный, светлый простор. Слева, за барьером, в гигантском провале, пустынный по раннему часу зал, где происходят все почтовые операции, над ним возносится стеклянный купол, как на вокзале; справа в бесконечно повторяющихся светлых помещениях обрабатывается, сортируется, распределяется, пакуется вся корреспонденция, посылки, газеты, журналы, рассылаемые по подписке, брошюры и книги для киосков и ручной продажи. Без устали шуршат на быстрых роликах резиновые ленты конвейеров, на них плывут разноцветные толстые конверты, пакеты, залитые темной сургучной кровью, татуированные штемпелями и печатями, кипы газет, посылки в фанерных ящиках, иногда голых, иногда в серой холстине, перевязанные бечевой. Ленты передают кладь друг дружке, а затем сбрасывают в темный зев приемника, который мягко обрушит их на конвейер этажом ниже. Бесшумно проносятся электрокары со штабелями газет, попискивают вертким передним колесом ручные тележки.