А где же искра, спросите вы? Головокружение?
Когда наступает момент встать на ноги. Когда, устав от долгого валяния в сухой траве и пыли или от сидения на корточках, словно старая жаба, в которую он превратится с возрастом, Антельм встает, принимает человеческий облик, становится двуногим мечтателем и ученым, когда он грубо отрывает крылья, надкрылья, панцирь, хоботки, рожки, хрупкие лапки, головку, грудную часть, брюшную полость. Практически каждый раз голова идет кругом ровно в тот момент, когда Антельм не понимает, к какому из двух миров принадлежит: он все еще копошится или же вернулся к Божественно-человеческому состоянию, является ли он насекомым или великаном, — и Антельм дорожит этим мгновением, когда слава и нищета смешиваются, сливаются воедино, когда он чувствует, будто в одиночку принадлежит к новой расе.
Иногда Антельм говорит себе, что у него, наверное, забавный вид в этот момент. Может, он корчит гримасы, пока кружится голова. Ему очень не хотелось бы, чтобы кто-нибудь застал его в эту минуту, чтобы Эрнест-Слепень, этот мелкий шпион, вдруг вырос за спиной, словно пробковый дуб, и увидел ошеломленное лицо ученого.
После знакомства с Розой Антельма время от времени посещают безумные идеи. «Может, в эти мгновения я похож на Розу? Может, у меня ее выражение лица, как когда она испытывает оргазм и последние волны блаженства пробегают по ее телу иногда долгие минуты?»
Ах! Здесь кроется еще кое-что, от чего Антельм избавляется, превратившись в насекомое. Даже забыв обо всех ощущениях этого образа, встав на ноги и приняв человеческий облик, Антельм тратит все больше и больше времени, чтобы вернулось к нему одно понятие — понятие о добре и зле.
Оса
Все началось с тайны закрытой комнаты.
Дано: мать откладывает яйцо, а затем тщательно опечатывает помещение. Из этого яйца появится личинка, которая должна питаться, расти и превратиться в полноценное насекомое, способное выломать дверь комнаты и отправиться жить своей короткой жизнью.
Личинка кормится исключительно плотью другого насекомого. За время, пока детеныш вылупится из яйца и родится на свет, это насекомое умрет, если не успеет сбежать. Конечно, и речи быть не может о том, чтобы оставить в комнате уже мертвую добычу, которая сначала сгниет, а затем превратится в пыль — новорожденный так и не успеет полакомиться ею. Нужно, чтобы жертва оставалась живой, тогда личинка будет способна питаться ее телом. И вот тут никто ничего не понимает. Никто — это кучка псевдоученых, признанных в университетах и академиях, прячущих за высокими формулировками собственные страхи. Описывая подобные процессы, они приукрашивают природу, стремятся приписать ей очередное чудо, выдумать очередное спонтанное зарождение — тот самый феномен, с начала времен непостижимый для человеческого ума.
Но не для Антельма, который входит в эту крошечную комнату ровно в тот момент, когда там отложили яйцо, разглядывает мать и ее движения со стороны, размышляет, изначально прогоняя мысль о чуде, и находит ответ.
Оса бросается на жертву, производит своеобразный захват и жалит. Она знает, куда ввести яд. И точную дозу. Никогда не ошибается и на десятую долю миллиметра, никогда не превышает порцию и на десятую долю миллиграмма — она же не хочет отравить собственное потомство. Затем оса запирает одурманенную жертву в комнате с яйцом.
Вылупившись из яйца, крошечный червячок появляется на свет и сразу же впивается в кладовую со вкусной плотью — еще живой, что лучше свежеубитой. День за днем детеныш проедает туннель в этой плоти, которая по-прежнему не умирает, потому что личинка инстинктивно знает: нельзя сразу все сожрать, иначе она убьет источник пищи. Жертва начинает гнить только в тот момент, когда с нее больше нечего взять, а пожиратель вырос достаточно, чтобы выбраться из комнаты и взлететь к небу.
Антельм любуется. Его поражает точность жала, методичное распределение парализующего, но не убивающего яда. Он завидует осе-хирургу, восхищается ее способностями анестезиста, удивляется диете детеныша — и это у существ, лишенных и атома разума, малейшей возможности к обучению, любви к появившемуся на свет после их смерти ребенку, которого они даже и вообразить себе не могут. Тогда ученый задается нескончаемыми вопросами о том, кто организовал все это, кто наделил этих примитивных существ мастерством, какого нам, высшим созданиям, никогда не достичь. Антельм представляет себе этот высший разум, который когда-то сам себе загадал загадку с закрытой комнатой, придумал к ней решение и вставил этот бесконечно крошечный кусочек мозаики в бесконечно огромный пазл творения.