Кэт разразилась слезами.
– Хватит, – сказала она. – Я не хочу это слушать, не хочу, чтобы подобного рода разговоры звучали у меня дома.
Крис поднялся и подошел к ней.
– Очевидно, в данный момент никто не способен вести рациональную дискуссию по этому поводу, – сказала Мэриэл Серрэйлер. Она встала, спокойно отнесла свою кофейную чашку к посудомоечной машине и загрузила ее туда. – С моей стороны было неразумно ожидать этого. Прошу прощения.
– Что ты собираешься делать?
Мэриэл посмотрела на своего сына.
– Я поеду домой.
– У тебя нет никакого права принимать решения касательно Марты, ты знаешь это.
– Я прекрасно знаю, какие у меня есть права, Саймон.
– Ради всего святого! – Кэт вцепилась в руку Криса, слезы текли у нее по лицу.
– Тебе пора в кровать, дорогая, – сказала ее мать.
– Не говори со мной так, я не маленький ребенок.
Мэриэл наклонилась и поцеловала Кэт в макушку.
– Нет, ты беременна. Я поговорю с тобой завтра.
Телефон зазвонил в ту секунду, когда она уже взялась за свою сумку. Крис жестом попросил взять трубку Саймона, который сидел ближе всех.
– Кто это?
– Саймон.
– Да. Твоя мать там? – Ричард Серрэйлер был как всегда краток.
– Она как раз собирается домой. Ты хочешь поговорить с ней?
– Скажи ей, Китс только что звонил из больницы Бевхэма.
– По поводу Марты? – Саймон сразу почувствовал молчаливое напряжение, повисшее в комнате за его спиной.
– Да. Она пришла в себя. Она в сознании. Я еду туда прямо сейчас.
– Я скажу им.
Саймон положил трубку и обернулся. Ему хотелось смеяться. Танцевать. Ликовать всем назло.
Он посмотрел в лицо своей сестры – залитое слезами, опухшее, с огромными глазами.
– Очевидно, Марте гораздо лучше, – мягко сказал он.
Когда он снова вошел в палату сорок минут спустя, он был один. Его мать сказала, что больше не может видеть больницу, а у Кэт просто не было сил.
– Тебе не нужно ехать туда, – сказала Мэриэл Серрэйлер. – Никому из нас не нужно. Твой отец сейчас там.
– Я хочу увидеть ее.
Он рассчитывал, что его отец уже уехал. Он не хотел столкнуться с ним у постели Марты, но когда он зашел в палату, Ричард Серрэйлер был там, сидел на стуле рядом с кроватью и читал Марте ее карту.
– Твоя мать не поехала?
Никаких приветствий – заметил Саймон. С тем же успехом он мог бы быть невидимым.
– Она приедет завтра утром.
Он опустил взгляд на свою сестру. Цвет ее лица улучшился, щеки приобрели бледный оттенок розового.
– Что случилось?
Его отец отдал ему карту.
– У нее, как выразился Девере, здоровье, как у быка. Новый антибиотик сработал, она начала выкарабкиваться… Открыла глаза час назад. Показатели обнадеживают.
– Я полагаю, ее еще может отбросить назад?
– Может. Но маловероятно. Пережив кризис, она по большому счету вернула себя к жизни.
Саймон хотел дотронуться до руки своей сестры, поцеловать ее в щеку, сделать так, чтобы она снова открыла глаза, но в присутствии своего отца он не мог. Он просто стоял рядом, опустив глаза.
– Я рад, – сказал он.
– Почему?
– Как ты можешь спрашивать? Она моя сестра. Я люблю ее. Я не хочу, чтобы она умерла.
– Твоя мать думает, что ее уровень жизни равен нулю.
– Я не согласен.
– Тогда мы снимаем шляпу перед твоими невероятными медицинскими познаниями.
– Это инстинкт.
– Полицейская работа основывается на инстинктах, не на фактах?
Саймон Серрэйлер был человеком, который никогда не был жесток по отношению к кому-либо в своей жизни, хотя никогда не стеснялся проявлять определенный уровень агрессии на работе, но сейчас он испытал такой прилив злости на своего отца, что сжал кулаки. В моменты, подобные этому, он ясно осознал, как ярость и ненависть могут у некоторых людей перерастать в жестокость. Разница между ним и ими, как он прекрасно понимал, держалась на тонкой, но невероятно прочной грани самоконтроля.
– Когда она достаточно оправится, чтобы вернуться в «Айви Лодж»? – спросил он спокойно.
Ричард Серрэйлер поднялся.
– Через пару дней. Им нужно будет подготовить ей постель.
Саймон стоял в полуметре от него. Его отец был стройным, привлекательным мужчиной, которому можно было дать шестьдесят, а не семьдесят один.
– Что ты к ней испытываешь? – спросил его Саймон, глядя на Марту. Он чувствовал внутреннее напряжение, как будто сейчас ему придется отбиваться от нападок уже за то, что у него вообще хватило духу задать этот вопрос. Но его отец взглянул на него без злости.
– Я ее отец. Я любил ее с того дня, как она родилась. Я не переставал любить ее из-за того, что всегда жалел об этом дне. Кто бы смог? А ты?