Степанида подумала, что Анастасия бредит, но, увидев ясный блеск ее глаз, зажала рот концом платка, потрясенная той великой щедростью, до которой поднялась подруга.
В палату вбежала разъяренная медсестра:
— Вы это что, в полушубке в бокс? Сейчас милицию вызову!.
— Ты, детка, не кричи, тут человек умирает… а ты — милицию.
Она остановилась у двери и молча до полу поклонилась подруге.
Настя ответила ей, крепко смежив глаза…
— Нашла когда умирать, старая, — ворчали районные алкоголики, подрабатывающие на похоронах в заброшенных деревнях. — Попробуй землю удолбить. Придется, бабка, еще червонец накинуть.
Они частенько прибегали в избу, чтобы принять для сугрева, а Степанида испуганно трясла головой и говорила:
— А как же, прибавлю, вы только поглубже, чтобы не так холодно.
— Да уж холодней, чем есть, ей уже не будет, — ржал парень в яркой куртке с иностранными надписями.
Они торопились: «У нас еще один жмурик есть, так что, бабки, давайте-ка торжественную часть по поводу… сворачивайте».
Испуганные старухи наскоро стали прощаться, и тут Степанида побледнела: «Миленькие, подождите секундочку: я за письмом…»
— За каким еще письмом? — сдвинул брови старший из них.
— Я еще накину, вы только подождите, — Степанида, как была, не одеваясь, побежала к своему дому. Вернулась через несколько минут:
— Ну, а теперь давай и мы с тобой простимся, — неожиданно сильным и властным движением она отодвинула наглого верзилу с молотком и гвоздями.
— Скажи ему, что и я скоро буду… Не скучай без меня!
Она говорила это таким тоном, как обычно старики диктуют свои письма, вглядывась в себя. Потом Степанида наклонилась, всматриваясь в лицо Анастасии, поцеловала ее в лоб и достала из-под фартука конверт, на котором корявым старческим почерком было написано: «Петру Тарасовичу Семенову».
Тына-тына у Мартына
несется из окна тети Маруси вместо привычного стрекотания машинки. Мы считаем ее старушкой, а ей всего сорок семь…
«Ну, невдалуха, — переговариваются бабы, не столько осуждая, сколько жалея Мартыненчиху, — надо же притащить эту калечку малую».
Да и вправду сказать, жизнь выплеснула на бедовую голову Мартыненчихи все несчастья: своих пятерых одна подняла, в войну по всем ночам не спала — шила. И сейчас никто не верит, что начинающие сохнуть, страшные для ребенка, лишенные привычной детской округлости, совсем-совсем безжизненные ножки побегут, что вырастет внучка и станет роковой красавицей нашей улицы.
А пока из распахнутого окна слышится злое гудение голоса Шурки-непутевого, вообще-то работящего, доброго, но лютого до женского пола красавца: «Маманя, вы сама как дите малое. Ну зачем надо было забирать ребенка? Ведь мать сама решила ее в детдом отдать, да и вообще, — тут красавец понизил голос, — дочка-то, может, еще и не моя».
— Ах ты, котово сало! Сукин ты сын! Ночевал у Людки-то? А? Я тебя спрашиваю!
— Ну так, я один, что ли…
— Но ведь она сказала, что твой ребенок. Женщина знает, кто отец… И не смей отрекаться от живого дитя, в нашем роду никто от своей крови не отрекался, слышишь?
— Маманя, ну чего вы, на вот вам воды, выпейте. Вы ведь уже месяц не спите…
— А я и год, и два, и сколько сил хватит. И все! Вези мать ребенка, нечего сиротить дите. Я тебя прошу, вот на колени стану…
— Мам, ну вы чего это? — хныкающим, непривычно испуганным басом гудит Шурка. — А если я ее не люблю?
— Ах ты, сукин кот! А дите кто прилюбил, Пушкин?
Давно уже замужем Тыжмоябабина — так мы прозвали нашу дворовую красавицу Светку, внучку тети Маруси. А Шурка с женой Людкой родили еще сына Мартына. Так-таки и женился Шурка на разудалой, раскрасивой брюнетке-продавщице, что после торгового училища работала в маленькой закусочной у большака. Да и шоферня больше болтала о ее подвигах.
Самое смешное, что, когда бывали в жизни молодой семьи «моменты», а они все-таки и бывали, что греха таить, мать и Людка выгоняли гуляку из дому, и мать ему заявляла: «Отрекусь, смотри, пока не одумаешься, не являйся на мои глаза, я тебе не мать, сукин кот!»
А Шурка-поскребыш, материн любимец, сам не мог без нее ни дня, и мы видели, как он, прячась за деревом, заглядывает в окна, чтобы увидеть мать. Стоит, курит одну папиросу за другой, а мы бегом к тете Марусе и докладываем, что «сукин кот» стоит и курит за тополем.