– Да отпустите вы меня уже, мать вашу! – пронзительно вскрикнула я. – Какого дьявола вы просто не оставите меня в покое?! Это моя гребаная жизнь! – выкрикивая эти слова, я крутилась и вертелась на полу, а охранник пытался удержать меня. Я ничего не видела, из-за чего мне было трудно давать отпор. – Это не ваше дело, просто прекратите! Дайте мне закончить, пожалуйста! – выла я. – Пожалуйста, просто шарахните меня по голове дубинкой. Пожалуйста, пожалуйста, пожа-а-алуйста, просто убейте меня! Я вас умоляю! Долбаните меня тазером, пожалуйста! Пожалуйста, – молила я. – Я хочу умереть.
– Я не стану тебя убивать, Джонсон, – сказал он. – Это целая куча гребаной бумажной работы, а у меня сегодня намечен романтический ужин с женой. Я сейчас встану и выйду из камеры. У тебя есть еще один шанс. Если ты снова выкинешь дерьмо вроде этого, мы незамедлительно закуем тебя по рукам и ногам. Жить станет совсем неудобно, если мы это сделаем, так что давай завязывай.
Отсутствие сострадания в его голосе было поразительным. Худший день в моей жизни для него был просто очередным рабочим днем.
В этот момент я примирилась с реальностью своей текущей ситуации. Этим людям на меня наплевать. Они просто дожидаются конца своей смены, надеясь, что во время нее все будет тихо и спокойно. Им наплевать, что я когда-то была капитаном команды болельщиц или избранным клоуном для своих одноклассников. Им не важно, что я была сестрой и дочерью или что однажды выиграла роллер-дерби. Им было все равно, что в старших классах меня как-то раз избрали королевой бала в Валентинов день или что я три года руководила рестораном. Ничто из этого не имело значения, я больше не была прежним человеком. Я была заключенной номер 4012342 – и ничем бо́льшим.
После того как в изоляции миновала целая вечность, раздался тихий стук в дверь моей камеры.
– Можно войти? – услышала я мягкий голос с другой стороны двери.
– Да мне похрен, – буркнула я, скорчившись в углу камеры и поджав колени к груди. Я услышала, как щелкнула дверь, но не увидела стоявшего рядом с ней человека. Однако по силуэту догадалась, что это не охранница.
– Я хотела бы подойти ближе, но мне нужно знать, что вы не навредите мне… Могу я быть в этом уверена? – спокойно проговорила женщина.
– Навредить вам? С чего бы мне вам вредить? Я не стану этого делать. Я, черт побери, даже не знаю, кто вы, потому что ни черта не вижу, – сказала я.
– Ну, меня зовут доктор Лашанс, и я хотела бы поговорить с вами.
Я вдохнула поглубже и уставилась в пол:
– Не обижайтесь, но мне в данный момент совершенно не хочется ни с кем разговаривать.
– Что ж, конечно же, я вас не виню; вы сидите в стеклянном ящике, почти обнаженная, лишенная зрения… Вот что я вам скажу. Если мне удастся убедить охрану вернуть вам очки, могли бы вы пообещать мне, что не попытаетесь навредить себе с их помощью? – спросила моя собеседница.
Мое сердце замерло. Способность видеть, что происходит вокруг, определенно помогла бы мне понять свое окружение, и я была бы лучше готова справляться с текущей ситуацией.
– О боже мой, да! Пожалуйста! Я клянусь жизнью своей матери, что буду использовать очки только по их прямому назначению. Пожалуйста, вы можете это сделать? Вы сможете их добыть? – с жаром забросала я ее вопросами.
По голосу собеседницы я догадалась, что она улыбается.
– О, вы явно воспрянули духом, правда? Подождите меня всего минуточку.
Она вышла из камеры, и где-то глубоко внутри меня вспыхнула искорка надежды.
Я воспринимала возможность четко видеть как нечто само собой разумеющееся, и, когда у меня ее отобрали, до меня дошло, насколько она была важна. Я с нетерпением ждала возвращения этой таинственной спасительницы – казалось, ожидание длится долгие часы, – и расхаживала по камере взад-вперед. Потом в мою душу закрались сомнения. Я вдруг поняла, что она не вернется. Мне стало ясно, что это слишком хорошо, чтобы быть правдой. С тех пор как я попала сюда, мне еще не встретился ни один сотрудник тюрьмы, который разговаривал бы со мной как с человеком. Зачем бы милой незнакомке вмешиваться и ни за что ни про что вознаграждать меня очками? Не-е, я просто окончательно спятила, и теперь у меня галлюцинации.
Сломленная этим осознанием, я уселась обратно в угол и прижалась подбородком к коленям. Неожиданно щелкнула дверь. Я подняла голову.
– Привет, Тиффани, это я. Можно войти? – спросила доктор Лашанс.
– Да, конечно! – Я слышала, как ее туфли цокали по бетонному полу, когда женщина вошла в камеру, но потом она остановилась. Все замерло в молчании.