Он чуточку погрустнел, вспомнив те времена, когда был африканским полковником довольно далеко отсюда, через три страны — и летящий за борт «Маршала Ворошилова» огромный алмаз (второй раз, однако, судьба его вплотную сводит с алмазами); и многое другое. И девушку, которую по-прежнему считал самой красивой девушкой из всех, которых встречал в Африке…
Но с тех пор прошло десять лет, и девушки давно не было в живых, и не только ее, и у Мазура никогда не было привычки тешить душу приятными воспоминаниями, наоборот, старался загонять их поглубже, в трюмы памяти, и не заглядывать туда…
А воз теперь, уже не в первый раз, вдруг заметил, что воспоминания помимо его воли сами начали всплывать из трюма — и не торопились возвращаться назад, когда их прогоняли. Может, эго и означает приближение старости? Говорил же Лаврик не так давно, ч го видел во сне свое личное кладбище — впервые в жизни. Хорошо еще, с Мазуром такого не случалось пока.
Ладно, пятьдесят четыре — эго еще, как ни прикидывай, не старость — так, дальние подступы, и это не убаюкивание себя, а медицинский факт…
Капрал, стоя навытяжку, распахнул перед ним дверцу зеленой полицейской машины с красно-желтой эмблемой.
…Повар у капитана и в самом деле оказался неплохим, достойным хорошего столичного ресторана. Поскольку капитан наверняка платил ему жалованье из своих денег, был гурманом и эпикурейцем. Даже если он не тратился сам, а, как частенько случается не только в Африке, отщипывал из казенных сумм, все равно вывод тот же — только гурман будет таскать за собой по командировкам хорошего повара.
Они сидели на третьем этаже, где капитан оборудовал себе уютную квартирку. Ужинали при электричестве — в здании был установлен генератор. Жандармерия своими привилегиями пользовалась вовсю — Мазур повидал несколько здешних полицейских участков в подобной глуши — и там пользовались керосиновыми лампами. Он откинулся на спинку стула и закурил. Отведано было немало, выпито соответственно, настал момент, когда людей тянет поговорить. Судя по выражению лица капитана, он был того же мнения.
Чтобы окончательно кое-что прояснить, Мазур спросил:
— Вам обо мне сообщили те трое из дорожного патруля?
Капитан усмехнулся:
— Догадались? Ах да, какие тут догадки, вы же профессионал…
— Есть такой грех, — сказал Мазур. — Когда ваши ребятки сгребли меня в городе, они не задали ни единого вопроса и не потребовали документов. Значит, знали, кого берут. А источник мог оказаться только один…
— Да, все правильно, господин адмирал, — сказал капитан. — Это мои люди, только переодетые в обычную затрапезную пехоту — к ней относятся гораздо несерьезнее, чем к нам. У них была рация, и они моментально доложили о несколько странном путешественнике. Согласитесь, это выглядело несколько странно: человек в таком звании и на такой должности болтается по здешней глухомани в одиночку…
— Согласен, — сказал Мазур.
— Вот видите. Так что я, с вашего позволения, не чувствую за собой никакой вины и не считаю, что допустил промах. К тому же случалось пару раз, что партизаны из фронтов посерьезнее, побогаче появлялись в глуши с очень серьезными документами, подделанными довольно мастерски — не в джунглях на коленке у костра… В прошлом году именно так ограбили банк в Бутури. Приехали четверо якобы для проверки — у них, мол, есть оперативная информация о том, что кто-то из кассиров втихую приворовывает. У них были бумаги и удостоверения Министерства финансов и тайной полиции, очень убедительно выполненные. В общем, они взяли более пяти миллионов — центр провинции, солидный банк… Ни их, ни денег не нашли до сих пор — деньги, скорее всего, уже ушли на оружие и прочие надобности. Ладно, сейчас еще как-то, хотя вам мои слова могут показаться странными, спокойно. А вот двадцать лет назад, рассказывают те, кто служил уже в те времена, вообще творилось черт-те что…
— Не кажутся мне ваши слова странными, — сказал Мазур. — Видите ли, я здесь был как раз двадцать лет назад.
Никаких тайн он не раскрывал, от него никто не требовал держать это в секрете — так сложилось, что двадцать лет назад, как и сейчас, он выступал под своим настоящим именем, такая уж шла игра. Капитану лет тридцать пять, он, конечно, о тех веселых временах знает исключительно по рассказам «дедов»…
— Ого! — капитан уставился на него с уважением. — А вы, случайно, не бывали в Королевском Краале? Когда шла операция «Челюсти»?
— Бывал, — сказал Мазур.
— Там и в самом деле было так жутко, как рассказывают старшие?
— Да уж, на праздник в женской церковной школе походило мало… — сказал Мазур, ощутив скользнувший по спине зябкий холодок происхождением из прошлого. И поторопился добавить: — Вообще-то я не люблю рассказывать о прошлых делах, стараюсь забывать…
— Ну да, понятно, — кивнул капитан. — По себе знаю. Это юные лейтенанты любят живописать свои первые операции, но с годами и с опытом это желание отшибает напрочь. Мне, конечно, до вас далеко, но как-никак одиннадцать лет после училища…
Мазур с искренним любопытством спросил:
— Возможно, я задал бестактный вопрос, но почему при таком стаже — ни одной награды?
— Почему — ни одной? Целых пять. Два ордена, три медали. Просто я их не всегда ношу. Знаете, не всегда стоит выступать в облике увешанного регалиями бравого вояки…
— Резонно, — кивнул Мазур. — Мне вот что еще интересно… Пока я… ждал ответа из столицы, там, в подвале, ваши люди обрабатывали двух девок, белую и черную. Я так понял, это партизанки?
— Они, стервы, — сказал капитан. — У белой партизанская кличка Фиделита — явно в честь Фиделя Кастро — у черной…
— Энгельсина, — кивнул Мазур. — Я слышал, как ее называли. Ну что ж, эта публика всегда любила красивые клички… Серьезная банда?
— Не особенно — по сравнению с иными фронтами. Человек сто. Но беспокойства доставляют немало — опыт есть, оружия хватает, имеется сеть «доверенных» по деревням. До сих пор работали по мелочам — обстрелять автоколонну, заминировать дорогу, разгромить деревенский полицейский участок… И так далее, на таком примерно уровне. Но в тех местах, откуда я ролом — это на востоке — есть хорошая поговорка: «Комары иногда могу т принести больше вреда, чем голодный леопард…»
— Толковая поговорка, — кивнул Мазур. — Вы их в джунглях сцапали? Когда я проезжал там, восточнее, как раз шла большая облава…
Капитан досадливо поморщился:
— В том-то и дело, что нет. Обеих пташек взяли здесь, в Лубебо. Заявились в самом безобидном облике — белая туристка и ее черная проводница. Вот только нашлось кому их опознать… — он поморщился еще сильнее, словно откусил от целого лимона. — И вот теперь я второй лень ломаю голову: что им здесь понадобилось? Для Рамадаса здесь нет ничего интересного, ему здесь просто нечем поживиться. К шахте соваться бесполезно — там хватает колючей проволоки и вооруженной охраны. Заложников проще брать в местах, где густые джунгли, в которых можно укрыться быстро и легко. А Лубебо — вы сами должны были видеть — никак не окружено чащобами.
— Да вдобавок — болота… — сказал Мазур. — Не пойдут же они колонной по дороге? Быстро засекут, вызовут вертолеты, стянут солдат…
— На дорогу, конечно, не сунутся, не самоубийцы, — кивнул капитан. А вот болота — никакая не защита. Не такие уж они глубокие и не проходимые, как, скажем, в Мулаваи или Чукуме. Есть тропинки, по которым может пройти гуськом и сотня человек. А везде; где есть такие болота, хватает и знатоков таких тропинок. Так что теоретически можно ждать атаки с любой стороны… хотя я в толк не возьму, зачем им атаковать Лубебо. И все же нельзя исключать, что что-то готовится. Не зря же нас перебросили в эту глушь. У меня впечатление, будто начальство кое-что знает, но пока помалкивает. Эта долбаная привычка начальства помалкивать до поры до времени… ох, простите, господин адмирал…
— Ничего, — сказал Мазур. — У меня тоже есть начальство, и я давно уяснил, что у начальства бывают довольно скверные привычки, которые приходится терпеть безропотно и с философской грустью, потому что с начальством не спорят…