Размер холста – всего пятьдесят четыре на тридцать девять сантиметров. Но над этим полотном мастер работал девять лет… и так и не закончил. Это удивительная картина. Существует множество трактовок ее сюжета. Одни ученые считают ее аллегорией, сатирическим изображением современного художнику мира. Другим она представляется исполненной глубокого, метафизического смысла.
Вот что изображено на картине. На переднем плане стоит эльф-дровосек. Он занес свой топор и замер, чтобы точным ударом расколоть огромный орех, лежащий у его ног, – возможно, потом из этого ореха сделают новую карету для королевы Маб. За спиной дровосека столпились волшебные существа – феи и их кавалеры, эльфы, странного вида гномы и создания, похожие на крошечных сатиров, – и в ожидании смотрят на него. Другие герои словно сошли со страниц детских книжек: жестянщик, портной, солдат, богач, бедняк, попрошайка, вор… Перспектива отсутствует. Персонажи как будто не связаны друг с другом. Они похожи на фигурки разных размеров, расставленные наугад среди колышущейся травы и гигантских маргариток. Это действительно очень странная картина. Уилл хорошо представлял, что надо сделать. Его работа заключалась в проверке качества передачи цвета и текстуры на цифровой копии картины. Такая работа кому угодно показалась бы сложной и нудной – но только не Уиллу.
Это была работа, которую он обожал. Вывести на экран увеличенное изображение полотна и рассматривать каждую деталь, каждый мазок… Да, мазков на «Мастерском ударе эльфа-дровосека» хватит не на одну картину. Дэдд, точно одержимый (впрочем, он и был одержимым), снова и снова переписывал лица персонажей в безумном стремлении «сделать все правильно». Некоторые образовывали на холсте бугорки высотой в полсантиметра. Чтобы Галерея Тэйт могла выставить копии картин на всеобщее обозрение, эти копии должны быть идеально точными. Уиллу приходилось проверять не каждый сантиметр изображения, но каждый миллиметр. Конечно, на компьютере было установлено множество программ, способных выполнять автоматическую сверку. Но программы регулярно падали и зависали, и работа требовала непосредственного участия человека. И Уилл, надо признать, участвовал в полной мере.
– Восхитительно, – пробормотал он. – Похоже, нам предстоит нечто особенное.
Громкое «бух!» заставил Уилла обернуться. Это Глэдис Нэнкин водрузила свои могучие телеса на сиденье перед соседним монитором.
– С добрым утром, мой милый мальчик, – произнесла она, переводя дух.
– Ага…
Уилл покосился на нее. То был взгляд кролика, внезапно ослепленного фарами автомобиля.
– Как поживает мой малыш? – проворковала Глэдис.
– Малыш настроен посвятить рабочий день работе, – отозвался Уилл. – И более того: работать не до конца рабочего дня, а пока работа не будет сделана. Малыш опасается, что необходимость реагировать на внешние раздражители приведет к потере концентрации внимания и, как следствие, – к потере рабочего места. Примерно так.
– Как много слов, – Глэдис сладострастно подмигнула. – И все такие красивые… Хотела бы я знать, что они означают.
– Они означают, что я буду вкалывать, а если не буду, то вылечу отсюда в один момент, – буркнул Уилл, приноравливаясь к своей клавиатуре – очень громоздкой, с очень большими клавишами, рассчитанными на очень крупные пальцы. Ну, во всяком случае, не столь изящные, как у Уилла.
– Но ты ведь сходишь со мной на ланч? – спросила Глэдис, скорчив гримаску, призванную сделать ее мордашку обворожительной. – У меня есть добавочные талоны, как раз для тебя. Мой долг – помочь тебе поправиться.
– Я в курсе.
Уилл склонился над самой клавиатурой и подумал – как обычно в подобных же случаях – об истинном смысле жизни.
В этом мире мужчины считали Уилла пустым местом, зато толстушки его обожали и готовы были на все, лишь бы снискать его благосклонность. Если бы он мог любить таких женщин, его сексуальной жизни позавидовали бы боги.
Но он не любил таких женщин. Более того, он даже не находил их привлекательными. Что было весьма досадно: против интимных отношений как таковых Уилл ничего не имел.
– Значит, тебе некогда, дорогой, – вздохнула Глэдис. – Итак, до ланча?
– До ланча, – откликнулся Уилл и забарабанил пальцами по клавишам.
Чарльз Форт, феноменолог двадцатого века, – Уилл, кстати, даже не знал о его существовании – однажды произнес замечательную фразу: «Чтобы начертить круг, можно начать с любой точки». Что именно Форт имел в виду, можно только догадываться, но эти слова, несомненно, исполнены глубокого смысла. И точно описывают стиль работы Уилла.
Он мог начать с любой точки. Вернее, с любого крошечного участка полотна, выбранного наобум. Он исследовал этот участок, сверяя ее с копией, потом принимался за соседний. И вот сейчас, щелкнув крыской (назвать этот агрегат мышкой язык не поворачивался), Уилл вывел на экран крохотный фрагмент картины.
Итак, Медник. Медник в шапочке, жилете, рубашке с пышными рукавами и шерстяных штанах.
Увеличив изображение, Уилл стал разглядывать лицо Медника. Детальность прорисовки впечатляла. Он продолжал увеличивать изображение, пока оно не заполнило весь экран. Да, просто потрясающе: даже в таком масштабе невозможно разглядеть ни одного мазка. Ну и глаз у вас, мистер Дэдд. Уилл покачал головой и восхищенно присвистнул. Почти фотография. Неправдоподобно.
Уилл щелкал крыской, разглядывая то один фрагмент, то другой. С цифрокопией тоже все в порядке. Можно разглядеть каждую пуговку на рубашке Медника, каждое волокно ткани.
Уилл откинулся на спинку кресла и снова свистнул. Да, в те времена люди знали свое дело. Даже чокнутые. Они действительно знали, как писать картины. После них никто больше так не смог, это искусство умерло. Само искусство умерло. Теперь везде одни компьютеры, да и те работают кое-как.
А вот рука Медника. Вы только поглядите: ногти, прожилки, крохотные волоски, кожа запястья. Даже имя изготовителя на наручных часах! Уилл шевельнул крыской, чтобы заняться портным. Детали шляпы, текстура и…
Стоп!
Он поспешно вывел предыдущее изображение. Наручные часы?
Уилл пошевелил крыской, пробежался по клавишам, увеличивая детальность.
Наручные часы?
Это полотно викторианской эпохи. В те времена не было наручных часов. И уж тем более… цифровых наручных часов.
У Уилла отвисла челюсть. Нет никаких сомнений. Медник на картине, на картине эпохи Виктории, которая создавалась с пятьдесят пятого по шестьдесят четвертый годы девятнадцатого века, носил на руке цифровые часы. Можно было даже разглядеть имя изготовителя, выгравированное на них – причем очень четко: «Чарльз Бэббидж и Компания. Изготовители цифровых часов Ее Величества Королевы Виктории».
– Мистер Сантос, – Уилл заорал бы в полный голос, но ему как будто сдавило горло. – Мистер Сантос, кажется, у нас проблемы.
ГЛАВА 2
Мистера Сантоса было слышно издалека: он пыхтел, кряхтел и сотрясал основы пространства.
– Что стряслось? – осведомился он, грузно облокачиваясь на терминал Уилла. – Что ты разорался?
– Здесь кое-что странное, – сказал тот.
– Фокусировку не отстроить? Забыл, на какие клавиши нажимать? А как ты экзамены сдавал?
– Нет, дело не в фокусировке… – Уилл ткнул пальцем в экран, заставляя своего массивного начальника еще сильнее навалиться на терминал. – Боюсь, картину кто-то подправил. А может быть, это подделка двадцатого века.