— Пожалуйста, — призывает меня Виктория, — расскажи про дураков, руководящих танцевальным институтом.
Эта фраза вызывает всеобщий смех.
— Это все так претенциозно, — продолжаю я. Я жаждала этого освобождения. Мои родители никогда не слушали. Мне очень нужно высказаться. — Они заставляют тебя платить такую большую сумму денег только для того, чтобы финансировать свои собственные дрянные постановки на Бродвее — и они никогда не имеют успеха. Когда-то они ставили пьесу, в которой все декорации были… стульями. Стулья были поставлены рядом, чтобы принять форму кровати, стены… большого стула.
— Звучит круто, — бормочет девушка с пола.
— Это было не так, — уверяю я ее. — Потом, во время изнурительной пятичасовой репетиции этой странной модернизированной версии Ромео и Джульетты, полной всякой отсебятины, кожи и доминантов, я поняла…
Слова неожиданно застревают в горле из-за картины, представшей перед моими глазами.
Из-за кулис выходит парень, чье лицо софиты освещают так сильно, что кажется, его кремовая кожа сияет.
Я слышу лишь свое дыхание, ничего больше.
Сердце пропускает удар.
Его привлекательное лицо, словно высеченное из камня, покрыто колючей щетиной. Даже отсюда его нереальные глаза блестят, словно осколки стекла.
Я с трудом сглатываю.
Хочу запустить пальцы в копну его каштановых волос, которые отбрасывают тень на его лоб.
А его тело... Черт. Его великолепное, мускулистое тело. Я видела бесчисленное множество потрясающих актеров мужского пола, но мгновенно забыла про всех в его присутствии.
И я все еще пытаюсь закончить свое чертово предложение.
— И… и я поняла, что…
На нем надета серая футболка, облегающая его так, словно сшита специального для него, чтобы соответствовать каждому восхитительному контуру тела, начиная с широких плеч и заканчивая накачанными бицепсами. Я могу представить, как он поднимает меня одной рукой.
— И… — все еще пытаюсь выдавить из себя хоть слово. — И я поняла, что…
Его светло-голубые джинсы с дырками на коленях низко сидят на бедрах.
— И…
— Продолжай, — поощряет меня Виктория.
Сейчас он возле стола с пивом, и мне открывается прекрасный вид на его задницу. Я хочу схватить ее или разорвать его чертовы джинсы. Он превращает меня в дикое животное.
Я никогда не чувствовала ничего подобного, и мне стыдно за себя.
— И нашла себя, — заканчиваю я. Может быть, это и было тем предложением, которое я искала так долго. — Знаете, что? Думаю, я попробую пиво.
— Я выпил его, — извиняясь, говорит Эрик, показывая пустой стаканчик.
— Я планировала взять то, в которое ничего не подмешано, — рассеяно шучу я. — Я… я сейчас вернусь.
Я разворачиваюсь и поднимаюсь на сцену. С каждым шагом мои нервы натягиваются все больше и больше. Не думаю, что могу сделать это. Увидев его возле стола с пивом, я очень хочу передумать. Это безумие настолько не похоже на меня, что чувствую себя другим человеком, пока медленными шагами продвигаюсь к столу, словно иду по болоту.
Моей сестре это так легко дается. Она подходит к самым сексуальным парням, как будто им повезло, что они дышат с ней одним воздухом.
Но теперь настала моя очередь. Ее нет здесь. Только я.
Один шаг за раз.
Один вздох за раз.
Ты просто идешь на прослушивание, за исключением того факта, что это в десять миллиардов раз хуже, а кастинг-директор — самый сексуальный парень, которого ты когда-либо видела. Внезапно единственное, что я слышу, это мое дыхание, вдох и выдох. Затем ступаю на сцену, и каждый мой шаг отдается эхом в моем мозгу.
Подхожу так близко, что врезаюсь в стол. Кажется, он не замечает этого, слегка отворачивается и выглядит так, будто застрял в паутине своих темных и надоедливых мыслей. С ухмылкой я решаю, что он измученный художник. Человек многих тайн. Все нормально. Я тоже загадочный человек.
Вздыхаю, и это может стать самой большой ошибкой из всех. Он потрясающе пахнет. Намек на какой-то безымянный, мужественный одеколон вторгается в мои чувства, его пряность опьяняет меня. Он пахнет чистотой и чем-то странно успокаивающим, как чей-то чужой дом — безопасный, притягательный, но все же незнакомый.