Затем наступает тишина.
Я сжимаю телефон, прежде чем, наконец, убрать его в карман. Делаю глубокий вздох, пытаясь отогнать образ папы и Клейтона, получающих «опыт» в туалете. Я бы рассмеялась, если бы не чувствовала себя такой странно разбитой.
Когда я возвращаюсь в театр, чтобы забрать свои вещи, обнаруживаю, что вестибюль пуст, за исключением двух-трех студентов, которые громко смеются и болтают с Эриком. Он оборачивается и кричит:
— Ты собираешься в «Толпу» сегодня, Ди-леди?
Я отрицательно качаю головой.
— Премьера меня измотала, — неубедительно говорю я. — Думаю, что просто вернусь в общежитие и прерву поцелуй моей соседки с мальчиком-фаготом.
Эрик разочарованно морщится.
— Тогда, может быть, завтра.
— Отлично сегодня поработали, — повторяю я, прежде чем выйти в коридор.
К тому времени как я возвращаюсь в гримерку, там остается только три человека. Я убираю косметику и складываю свои вещи в шкафчик над своим местом, полагая, что там они будут в безопасности до завтрашнего спектакля. Прохожу мимо вешалки с костюмами и нахожу висящий там фартук Виктории. Улыбаясь, сворачиваю программку с автографом мамы и прячу ее в карман фартука — это будет самый приятный сюрприз.
Потом бросаю долгий взгляд в зеркало на свое уставшее лицо и с недовольным вздохом выхожу из комнаты.
Свернув за угол, иду по длинному коридору в вестибюль, в котором уже никого нет. Даже Эрик с друзьями ушел. Я некоторое время смотрю на пустые стулья, погруженная в воспоминания, что всего тридцать-сорок минут назад тут было ужасно шумно.
Почему тишина кажется такой громкой?
— Деззи.
Я поворачиваюсь. Клейтон стоит у дверей зала, одетый в черную униформу команды осветителей: черная футболка натягивается на его груди, черные брюки свободно висят на бедрах, пара черных ботинок придает ему какой-то доминантный вид. На запястье надета черная манжета. Я замечаю ее, когда он упирается в стену рукой.
Мой взгляд встречается с его темными глазами, сосредоточенными на мне, как будто Клейтон наблюдал за мной всю ночь. Ну, он и наблюдал, из осветительной будки.
— Клейтон, — отвечаю я.
— Если бы родители слышали, как ты поешь, — говорит он, качая головой, — если бы видели, как твой красивый голос влияет на всех людей…
— Ты столкнулся с моим отцом в туалете.
Клейтон хмурит брови.
— Что?
— Ты столкнулся, — я делаю шаг к нему, — с моим отцом, — делаю еще один шаг, — в туалете.
В его глазах вспыхивает понимание, и он неожиданно усмехается.
— Что тут смешного? — спрашиваю я его.
— Что за хрень, — бормочет он. — Почему я встречаю людей, которых ты знаешь… в гребаном туалете?
Я качаю головой.
— Что ты имеешь в виду?
— Неважно, — заканчивает он с ухмылкой. — Ты что-то говорила?
— Ну, о моем отце, — продолжаю я, пытаясь одновременно показывать жесты. — Он сказал о том, что мы не… ценим… то, что имеем, когда у нас это есть. — Вместо жеста «ценить», которого я не знаю, я просто произношу это слово по буквам. — Ты ему что-то сказал?
Клейтон напряженно смотрит на меня. Он выглядит чертовски голодным, как волк, которого оставили в дикой природе на несколько дней без еды.
Я вижу ответ в его глазах.
— Возможно, я не дала тебе шанса, которого ты заслуживаешь, — шепчу я, подходя настолько близко к нему, что чувствую опьяняющий запах его одеколона. Я прислоняюсь к стене, находясь в нескольких сантиметрах от его лица. — Ты боишься сделать мне больно?
— Я всегда этого боюсь, — шепчет он и делает знак рукой.
Я тычу пальцем ему в грудь.
— Я хочу узнать настоящего тебя.
— Нет, ты не хочешь.
— Я Дездемона Лебо, — говорю я ему. — Я камушек в тени моей сказочно талантливой сестры. Пятно на золотом имени моей матери. Я приехала в этот колледж и лгала о том, кто я такая, — продолжаю я, стараясь максимально использовать язык жестов и произнося по буквам слова, которые не знаю, — боясь людей, которые лгут мне о том, кем они являются, и… внезапно я задаюсь вопросом, а имею ли вообще право бояться? Неужели я такая же плохая, как люди, которые лгали мне в прошлом?
Клейтон проводит пальцами по моим волосам, убирая прядь волос с лица. От одного его прикосновения по всему моему телу пробегает дрожь предвкушения.
— Так что, да, — заключаю я, снова обретая дар речи. — Это… настоящая я. И я хочу узнать тебя, Клейтон Уоттс. Я хочу знать все.