От Жаме естественно перейти к одной весьма любопытной библиологической теме, которую я здесь едва намечу, оставляя ее подробное рассмотрение авторам более даровитым и, главное, располагающим более обширным материалом; тему эту я сформулировал бы так: ”О знаменитых людях, оставивших на своих книгах владельческие надписи или пометы”. Ныне, когда обилие печатной продукции заставляет библиофилов вернуться на круги своя и вновь обратиться к собиранию рукописей, эти надписи и пометы безмерно увеличивают ценность книг; есть даже такие привередливые и утонченные коллекционеры, которые не признают никаких других экземпляров. В первые десятилетия существования книгопечатания люди редко оставляли на книгах пометы: ученые тех лет, люди простодушные и скромные, не смели и думать, что их вещи будут представлять ценность для потомков. Самое большее, что они себе позволяли, — это засвидетельствовать на титульном листе книги, что она является залогом нежной дружбы, однако мне хочется верить, что они делали это, вовсе не помышляя о неведомом покупателе, которому однажды суждено будет приобрести их сокровище. В моей библиотеке есть две книги с такими надписями: Аполлинарий Сидоний, подаренный Жозиасом Мерсье Саварону[2] и ”Проповеди” Мишеля Мено, подаренные Баифом Мюре[3]{11} Господину Ренуару повезло больше, чем мне: в его великолепной библиотеке имеется том, подаренный Монтенем Шаррону, с автографами обоих. Когда количество изданий возросло настолько, что по экземпляру стало невозможно определить владельца, да и сами собиратели начали путаться в своих сокровищах, у библиофилов постепенно вошло в привычку помечать свою собственность условным знаком, печатью или подписью; к сожалению, мало кто из великих людей имел так много книг и ценил их так высоко, чтобы постоянно пользоваться этим благословенным знаком, который стократно увеличил бы сегодня ценность томов, им отмеченных. Часть великолепных книг из знаменитой библиотеки Жака Огюста де Ту украшена его подписью. Имя Пьера Корнеля стоит на нескольких экземплярах его перевода книги ”О подражании Иисусу Христу”{12}, посланных в подарок; Расин ставил свое имя под заметками, которые набрасывал по-гречески, по-латыни или по-французски на полях величайших пьес античности. В Королевской библиотеке хранятся принадлежавшие ему Еврипид и Аристофан, в библиотеке господина Ренуара — его Софокл; я горжусь его Эсхилом (издание 1552 г.). Посчастливится ли кому-нибудь найти тот экземпляр ”Теагена и Хариклеи”{13}, о котором Расин сказал своим наставникам: ”Можете сжечь его, теперь я все знаю наизусть”? Он наверняка делал на полях какие-то пометы, и я рад был бы прочесть их в надежде понять, что нашел такой гений, как Расин, в таком романе, как ”Теаген и Хариклея”.
Переплет ”с фанфарами”, с гербом Ж.-А. де Ту (до его женитьбы). Красный сафьян
Бальсдан, человек здравомыслящий и мудрый, с весьма похвальной скромностью отказавшийся от соперничества с Корнелем{14}, надписывал все свои книги, которые и без того представляют большую ценность, поскольку собирателем он был превосходным и весьма строго отбирал книги как по содержанию, так и по форме. На всех томах богатой библиотеки мудрого Этьена Балюза твердым и красивым почерком проставлены три слова: Stephanus Baluzius Tutelensis [Этьен Балюз родом из Тулля. — Лат.]. Образованнейший Самюэль Бошар записывал первые приходившие ему в голову мысли, своего рода эскизы будущих своих сочинений, прямо на полях тех книг, которыми пользовался. Даровитый филолог Гюйе писал комментарии{15} к тому или иному классическому автору на страницах лучшего из предшествующих изданий. Так же поступал и почтенный господин Адри, разнообразием познаний напоминавший ученых эпохи Возрождения и заслуживающий по отношению к ним названия ”последнего римлянина”{16}; я счастлив, что владею Горацием 1544 года с его рукописными комментариями[4]. Но еще счастливее был бы тот библиофил, который нашел бы книгу Боккаччо с пометами Лафонтена или Теренция с пометами Мольера! Книги Ламоннуа легко узнать по девизу A Delio nomen (в этой анаграмме он скрыл свое имя), равно как и по весьма любопытным заметкам на полях, написанным микроскопическим, но очень изящным и разборчивым почерком. Еще сильнее пекся о внешнем виде своих помет Д. Дюран — как правило, он делал их красными чернилами, а буквы выводил четко, как печатные, и витиевато, как рисованные. Совсем иначе выглядят торопливые каракули Сантеля: его дарственные надписи удивительно неряшливы.
2
Caii Sollii Apollinaris Sidonii, Arvernorum Episcopi, opera cstigata et restituta. Lugduni, apud Johan. Tomaesium [Гая Соллия Аполлинария Сидония, епископа Арвернского. Сочинения улучшенные и исправленные. Отпечатано в Лионе, у Жана Турна]. 1552, 8°, в зеленом сафьяновом переплете работы Тувенена. Необрезанный экземпляр. Вверху титульного листа рукой Саварона написано: Spes mea Christus. Savaron [Надежда моя — Христос. Саварон.
3
Fratris Michaelis Menoti sermones quadragesimales [Брата Мишеля Мено великопостные проповеди]. Отпечатано в Париже у Жана Пти, б. г., малый 8°, в фиолетовом сафьяновом переплете работы Жинена. На титульном листе рукой Баифа написано: Antonius Baifius M. Antonio Mureto dono dedit Lutetiae, anno 1561, mense decembri [Антуан Баиф Антуану Мюре дарит в Лютеции в декабре 1516 г. —
4
Q. Horatii Poemata. Parisiis, ex officina Roberti Stephani [Квинта Горация Стихотворения, Отпечатано в Париже, у Робера Этьенна]. 1544. 8°. В красном сафьяновом переплете с узорчатыми форзацами зеленого сафьяна работы Фогеля. Великолепный экземпляр с комментариями Адри, подготовленными к печати, но не опубликованными.