По случаю, так как мы находимся сейчас именно в новой части света, я недавно узнала, что изготовители сигар, los torcedores, принадлежат на Кубе к наиболее образованным слоям населения. Дело в том, что скручивание сигар — работа кропотливая и тяжелая, производимая вручную. Изготовители сигар сидят на скамьях, как в школе, и целый день напролет крутят табачные листья. И на Кубе существует известная традиция: нанимать чтецов, усаживать их на некотором возвышении и давать им в руки книгу и микрофон, чтобы они читали вслух. Табачники крутят пальцами табачные листья и слушают чтение.
Перед глазами встает картина: душная мастерская, тяжкий тропический зной, жужжанье мух, истекающие потом люди, сонно сворачивающие табачные листья под микрофонное журчание. В моем воображении не возникают пламенные речи Кастро. В моем воображении кубинские табачники слушают литературу. Каждая сигара пропитана людским потом и словесным ритмом, раскатистым мурлыканьем, посредством микрофона втекающим в сонное сознание слушателей.
Мои кубинские табачники вовсе не пассивные слушатели. Нет, за многие годы своей трудовой жизни они вобрали в себя самые изысканные образцы мировой литературы, их литературный вкус отточен, как бритва, они реагируют на каждое неточное слово, на каждую фальшивую ноту. Если же табачникам что-то не по вкусу, они бурно выражают свое недовольство и запускают в беднягу чтеца увесистыми сигарами.
Говорят, лучшая кубинская сигара стоит около четырехсот долларов. Я бы, например, сделала их втрое дороже. Ведь если почтенные кубинские torcedores прослушивают в течение своей трудовой жизни целую библиотеку, то это почти как если бы сигары наверчивал Джордж Стайнер[2].
Упомянув о Джордже Стайнере, я засомневалась: может ли профессор университета позволить себе кубинскую сигару? А вот Джоан Коллинз может. Она ведь автор бестселлера, почему бы ей ни раскошелиться на сигару? И, похоже, круг таким образом замыкается. Но я еще тешу себя мыслью, что литературное правосудие, хоть и дышит на ладан, все-таки еще как-то действует, сколь ни узка и ни извилиста стезя его.
Лично я решила взять дело в свои руки и хотя бы слегка помочь литературному правосудию. Признаюсь, порой я способна на некоторые измышления: что поделаешь, такова уж моя профессия. К примеру, недавно я послала письмо одному своему другу, превосходному писателю:
«Дорогой М. В.!
Месяц назад я была пару дней в Мемфисе. Зашла в известный ресторан „Аркейд“ на 540-й улице, заказала, как обычно: гамбургер с кока-колой. Официантом оказался молодой человек индейского или, точнее, апатичного вида. Поскольку своего заказа мне пришлось ждать целую вечность, я отправилась к стойке на поиски официанта. И, ты просто не поверишь, позади стойки, пристроившись на опрокинутом пластиковом мусорном бачке, этот парень увлеченно читал твою книгу…»
2000
Доброе утро
Пятачок объяснил Тигре, что он не должен обижаться на то, что сказал Иа, потому что он, то есть Иа, всегда такой угрюмый, а Иа-Иа объяснил Пятачку, что, наоборот, сегодня утром он необыкновенно весел.
Литературные сны
В литературной культуре, ориентированной на рынок, хуже всего приходится пролетариату — нам, писателям. Из всех своих коллег мне жальче всего жителей Восточной Европы, потому что сама принадлежу к этой команде с подмоченной репутацией.
Долгие годы американские и западноевропейские писатели подсмеивались над своими восточноевропейскими коллегами с их всевозможными благами: бесплатной медициной, бесплатным жильем, бесплатными домами отдыха писателей (домами творчества) и — в более редких случаях — бесплатными загородными домами (дачами). Однако сами благоразумно умалчивали о своих собственных благах: о статусе творческого работника, о стипендиях, о финансировании и фондах поддержки, о проектах, о государственном субсидировании изданий книг и переводов на иностранные языки, а также и о бесплатных домах отдыха («писательских убежищах»). Сегодня западные писатели по-прежнему располагают своими благами, в то время как восточные европейцы остались ни с чем.
Признаюсь, от этого «ни с чем» мне здорово не по себе. По ночам меня мучают кошмары, я чувствую себя до ужаса славянкой (как кто-то в сериале «Эллен»[3], помнится, воскликнул: «Мне так муторно, так тошно, так гнусно, будто я славянка какая-нибудь!»).
Скажем, приснился мне как-то громадный открытый рынок. Нас там много, огромная толпа селян, каждый продает то, что взрастил. Передо мной на прилавке лежат три жалкие свеколки. К моему прилавку подходит великий русский писатель Николай Васильевич Гоголь.