– Но все это не проблема, Лиза мало что знает, на кафедру к отцу заходит редко, а мать происходящему значения не придает. То ли от ума, то ли от жизненной мудрости решила для себя так: «Чему быть, тому не миновать, пусть покрутиться, само надоест, семья дороже…» В чем на данный момент права и оказалась… А Лиза – ей все ничего, на теннис вот идет, торопиться. С подругами по учебе в кафе заскочила, съела эклер с «Капуччино». Расплатилась сотенной, сдачу получила две десятки и пять монетой. «Двухтысячновторого года выпуска монета, а червонцы… – Блин», – сбился я опять, понимая, что время выпуска монет – это опять не совсем о Лизе.
– А что же будет с ней, сейчас, сейчас… – У меня появилось желание закончить разговор, тема начинала казаться бесконечной. – Да, правильная девочка, и будущее у нее ничего, Бог от дурости сохранит. На работу в иняз устроят, к папашиному ученику. Тот правда, старый хрыч, за ней ухлестывать начнет, но что-то ему помешает – то ли жена с двумя детьми, то ли директор института, тоже папашин друг; да и Лиза его бы не восприняла по любому как любовника. Авторитет ей в научном мире после папаши вообще не в счет, а остальных достоинств, вроде, как и не наблюдается. Устроится ее жизнь между тем сама собой: выйдет она за Мишку, своего одноклассника; тот в нее, оказывается, с первого класса влюблен… Ребёнок их – мальчик, через три года родиться, тоже кесарево, это говорят, что-то в судьбе… – Я еще раз взглянул на девушку и закончил: – В рюкзаке три учебника, два конспекта, пудреница с зеркалом, телефон «Моторола» с мелодией какой-то заковыристой, Мишкин подарок, я такой не знаю, могу напеть…
Я перевел дух и посмотрел на Андрея. Тот стоял с широко отвисшей челюстью.
– Ты что… Это… Серьезно? – наконец вымолвил он.
– Что серьезно? – переспросил я, не понимая, в какой части моего выступления он сомневался.
– Ну, что напеть можешь? И это… Как ты про теннис догадался, у нее ж ракетки с собой нет?
Я вдруг осознал комичность вопроса и, не удержавшись, заржал.
– Ну, блин, хороший вопрос, Андрюха, а что у нее еще кроме ракетки есть, из того, что я про нее знаю?! У нее может, история жизни на бумажке написанная, на спине прикреплена?
– Блин… – Андрей, кажется, вышел из ступора и сам осознал нелепость вопроса. Мы, тем временем спустились и подошли к девушкам ближе.
– Ну, Лизка, давай, они начали прощаться, – а может, с нами? В доме Кино сегодня что-то сильное.
– Про самураев, японское. Красиво, говорят, до обалдения! – включилась другая девица, длинноногая блондинка спортивного телосложения.
«Титкова Таисия Владимировна… года рождения… – привычно зазвучало в голове. Я отвернулся.
– Не, Таська, мы с Михой на теннис сегодня. – У нее в рюкзаке зазвучала замысловатая мелодия. Она достала из кармана «Моторолу», – о, уже ждет на Маяковской. Ну, все девчонки, пока! – она помахала рукой и поспешно направилась в сторону метро. Подруги двинулись тоже. Мы с Андреем стояли у ограды и смотрели на удаляющихся девушек. Говорить ни о чем не хотелось.
Следующим утром меня разбудили громкие сирены скорой помощи. Судя по звуку, машин было несколько. Я выглянул в окно и обомлел: суетящиеся санитары вынесли одни за другими двое носилок. На обоих были тела с ног до головы закрытые простынями. Погода стояла дождливая и носилки мгновенно намокли. «Хоть бы брезентом накрыли», – мелькнула какая-то странная мысль, словно покойникам было важно, накрыли их или нет.
Рядом со скорыми приткнулись несколько милицейских УАЗ-иков. Я присвистнул. Происходило непонятное. В голове все еще стоял неопределенный гомон, словно работали несколько, одновременно включенных радио, но я, кажется, начал приспосабливаться. Сбылось неожиданное: со слов одного из моих друзей, живущего у железнодорожной станции, я знал, что к шуму привыкаешь, если он носит однородный и регулярный характер. Рассказам его я не верил, считая, что это скорее вымысел, придуманный в оправдание покупки дешевого жилья.
С тем большим интересом, уже не прислушиваясь к звучащим в голове непрерывно голосам, я еще раз обозрел происходящее и, не обнаружив там никаких видимых изменений отошел от окна. Достал из коробки пакетик гречневой каши, вскипятил в воду в кастрюле и, сильно посолив, бросил пакет туда. На пути к телевизору выглянул в окно и замер: ситуация кардинально изменилась.
Скорых и милицейских машин больше не было, на их месте стоял целый парк какого-то безумного, мне мало знакомого автомобилестроения – из того, что я знал, были два «Хаммера», один «Ламборджине», пара «Бентли» и еще какая-то хрень, которую я в городе раньше видел, но, что это было, не знал.
Остальное, более напоминало двухместные самолеты, чем нечто передвигающееся по земле. Впрочем, могли это быть, с той же легкостью, и самолеты. К которым, для понта, по четыре колеса приделали. Вокруг толпились люди в черных костюмах с наушниками на левом ухе. «Охранники» – машинально отметил я. Все еще сильно удивляясь происходящему, я, все же, нащупал пульт телевизора и включил спутниковый канал. Новости мира меня интересовали, впрочем, чисто автоматически – события во дворе развивались с нешуточной быстротой. В это время подъехали два черных лимузина, из которых вышла группа людей и скрылась в соседнем подъезде.
Я перевел взгляд на экран телевизора и переключил канал. Шла предновогодняя передача. Ведущий, известный певец в шиньоне, и, кажется, судя по застенчивому выражению лица и периодически заплетающемуся языку, пьяный в дупель, и ведущая, по сведениям, почерпнутым из газет, недавно перенесшая пятую пластическую операцию, жизнерадостно открыли представление словами:
– Дорогие зрители и зрительницы! Мы поздравляем вас с настигающим Новым Годом и начинающимся концертом желаем…
– Желаем счастья, – голосом одного из генеральных секретарей СССР веско подытожил известный певец в шиньоне.
«Мда… – подумалось мне, – интересно, а если они, наконец, не дай Бог, помрут? Их мумии еще сколько лет после смерти в Новый Год на сцену вывозить будут?
В это время на сцену вышла тощая девица сомнительной внешности и запела – «Течет река, Волга…»
Песня, когда-то чудесно спетая певицей, в дальнейшем по непонятным мне, но видимо объективным финансовым причинам, не удостоенной мумификации, в исполнении тощей звучала ужасающе. «А мне семнадцать лет…» – донеслось из телевизора. Девице, на вид, было лет сорок. «Это сколько ж надо денег иметь, что бы совсем без голоса и с такой внешностью в новогоднюю программу влезть?» – подумал я и переключил канал. Выглянул в окно. И вовремя. В это время из подъезда вынесли два богато украшенных, затейливо инкрустированных ценными породами дерева и прибранных свежими розами дубовых гроба.