Возможно, став взрослыми, сидя в садах потенциального пространства, мы с удовольствием погрузимся в чтение «Братьев Карамазовых» (настолько, насколько нам могут доставить удовольствие печальное лицо Ивана и оскорбления Смердякова). В детском же возрасте нам вполне хватает и более простых предметов: мы играем с соской, куклой, плюшевым мишкой, лоскутом ткани, пропахшим чем-то родным и умиротворяющим, или же потрепанным одеяльцем, которое уже как только не использовалось в быту и явно не блещет чистотой. Винникотт называет такие вещи переходными объектами: именно потому, что они помогают ребенку выстраивать отношения между собой и миром, двумя граничащими царствами, которые в теории могут начать войну. Переходные объекты – своего рода продолжение нашего сознания, но они находятся вне нас. Пупсы и мягкие игрушки не виде́ния, ведь мы можем потрогать их, укусить, помять, как и все прочие предметы. Но в то же время это не просто вещи, как и все прочие, не взаимозаменяемые товары, лежащие на огромном складе материального мира. Это чудесные предметы – они одновременно живые и неживые: например, плюшевый медведь при необходимости превратится в заботливого защитника, будет хранить в себе тепло матери, пока ее нет рядом, а потом снова послушно вернется к образу жизни мягкой игрушки. Если мама исчезает слишком надолго, эта схема перестает работать, и переходный объект может перейти в застывшую форму и стать фетишем – тогда зона иллюзии преобразится в мрачное царство уныния.
Когда человеческое «я» и внешняя среда наконец приходят к мирному соглашению и сепарации, переходные объекты теряют бо́льшую часть своих посреднических функций. Но это не значит, что они утрачивают все имеющиеся свойства или же что эти свойства не передаются другим предметам, с которыми мы сталкиваемся уже во взрослой жизни. К таким вещам относятся талисманы – их значение для человека можно понять лишь в свете событий личной жизни. Роль других предметов приобретает колоссальные масштабы: например, вот уже несколько лет психоаналитики рассматривают смартфон в качестве переходного объекта для целого поколения людей, ведь он выстраивает наши отношения с миром, занимает промежуточную позицию между материальной и ментальной сферой, и мы ни за что не готовы расстаться с ним – прямо как малыш Линус, который не желает выпускать из рук свое одеяльце, даже если его просто нужно постирать.
Так вот, для нас, читателей с неврозом, книги лучше всего сохраняют в себе чудесные свойства тех древнейших игрушек. Отчасти это обусловлено их особенной природой: спросите себя, книги – это материальные или же умозрительные предметы? Мы трогаем их, нюхаем, взвешиваем, ставим в ряд на полку, носим с собой и прячем в самые укромные места, мы неохотно одалживаем их, но также портим их и издеваемся над ними всеми возможными способами. Нельзя отрицать, что они принадлежат вещному миру, как штопор, костыли или же плюшевые медведи. Но когда мы погружаемся в книгу, разве она не оживает? В процессе чтения мы понемногу забываем о физическом существовании этого объекта, о том, что он состоит из бумаги и чернил. Книга становится своеобразной пристройкой в нашей голове, и внутри этого пространства мы наблюдаем за тем, как творится волшебство: там создаются и разрушаются вселенные, люди восстают из мертвых, комната, в которой мы находимся, чудесным образом исчезает, мы сами словно становимся невесомыми. Книги волнуют и успокаивают нас, заставляют сердце биться чаще, пробивают на слезы, останавливают время и стирают границы пространства, внезапно пробуждают наши самые потаенные воспоминания, окунают нас в суматошную череду событий, которых мы никогда не переживали, но в эту секунду они кажутся нам более подлинными, чем то, что в самом деле случалось с нами. Затем мы закрываем книгу, ставим ее обратно на полку, и вдруг они – удивительное дело! – опять становятся послушными бумажными «кирпичиками» рядом с себе подобными.
И как бы они ни пытались откреститься от своих корней и низкого происхождения посредством вычурных названий, сдержанных обложек и почтенных переплетов, достаточно вернуться от ветвей генеалогического древа к его стволу, чтобы затем вытащить на поверхность корень – а он уходит в детство. Бывает, я чувствую себя до крайности серьезным человеком, когда читаю «Катехизис для церкви города Женевы» Жана Кальвина или «Левиафана» Томаса Гоббса, но затем я вспоминаю, что для меня оба они, прежде чем стать церковником-реформатором и политическим философом, были шестилетним мальчиком и игрушечным тигром (который ожил и превратился в настоящего) – персонажами комикса, созданного Биллом Уоттерсоном[12]. И я уже начинаю подозревать, что между одеялом Линуса – пожалуй, самым известным переходным объектом в мире – и обрывками льняной ткани, из которых тысячу лет назад начали делать бумагу для книг, есть нечто общее, как будто их связывает тонкая нить родства.
12
В русском переводе название комикса звучит как «Кальвин и Хоббс» из-за разницы в транслитерации.