– Вам не стоит говорить мне, господа, что до сих пор я сам выглядел не самым лучшим образом. Я согласен. Я не мастер стратегии. Я просто человек, который подвержен всем человеческим чувствам. Я убил Сэмюэля Констебля умышленно, потому что был глубоко убежден, что это правильный и хороший поступок. Но смерть миссис Констебль – что ж, почему бы и нет? Если я действовал под воздействием гнева, почему бы нет?
Голос Мастерса был абсолютно бесцветным.
– Вы сделали это, потому что я сказал, что вы не смогли бы убить даже муху?
– Нет. Я принял ее вызов. И теперь она мертва. Но выслушайте же меня, господа! – Он стукнул указательным пальцем по столу. – Я не собираюсь преувеличивать силу, которую считаю не такой уж сложной. Я сказал, что эта сила может быть использована для того, чтобы творить добро, и по-прежнему это утверждаю. Но я не могу пропустить такой возможности, как сегодняшняя. Подумайте, что это значит. Передо мной открылись такие перспективы, какими обладало только несколько человек за всю мировую историю. Люди, они как дети, которым я стараюсь объяснить то, чего они не понимают. Следовательно, я должен доказать это на примерах, доступных их пониманию. Когда я буду разговаривать с ними завтра вечером, одних слов им будет недостаточно. Я возьму в свои руки человеческую жизнь и, как стеклянный шарик, раздавлю ее на их глазах. Я скажу им, кто умрет, назову дату и время. Когда они убедятся, что это не пустые угрозы, может быть, наконец, поймут, что я не бросаю слов на ветер.
Он глубоко вздохнул. Но особенного волнения в нем не ощущалось, и создавалось впечатление, что он с трудом удерживает какую-то распирающую его радость.
– Слишком много болтовни, слишком много болтовни, – добавил он, энергично потирая руки. – Как сказал Антоний Клеопатре?… – с улыбкой повернулся он к Вики. – Я пришел сюда не для того, чтобы говорить… Есть что-то в вашем лице, инспектор, что действует на меня возбуждающе. Так, теперь вы знаете мои планы. И я действительно не знаю, каким образом вы можете помешать мне…
– Спокойно! – буркнул Г.М. Мастерсу. – Садись, сынок.
– Но…
– Я сказал, садись.
Заскрипел стул. В течение всего разговора сэр Генри молча курил, после каждой затяжки стряхивая пепел. Это было единственным признаком его волнения. Сидящий над чашкой остывшего кофе Сандерс не сводил с Пенника глаз. И когда тот в начале своего рассказа наклонился в сторону Вики, Сандерс в первый раз заметил его толстые, вывернутые губы.
– Если присутствующий здесь джентльмен, – с иронией начал старший инспектор, – думает, что может поехать во Францию и там выставляться, и если он думает, что я не могу его задержать, то…
– Вы можете посидеть тихо? – прервал его Г.М. и обратился к Пеннику: – Мм-м… та-а-ак. Если вы хотите поехать туда и наделать шума, то это ваше дело. Я не думаю, что вы потребуетесь нам в ближайшее время. Правда, завтра во второй половине дня состоится дознание, но ваши показания совсем не обязательны.
Пенник сразу же проявил к этому интерес.
– Дознание? Какое дознание?
– По делу о неожиданной смерти первой жертвы, мистера Констебля.
– Я, видимо, плохо понял уважаемого господина. Ведь уже проводилось дознание по делу о смерти мистера Констебля. И было отложено.
– Правильно. Отложено. Но, согласно закону, рано или поздно оно должно было состояться, и следующее дознание назначено на завтра, чтобы, в конце концов, покончить с этим.
Пенник беспокойно пошевелился.
– Я по-прежнему ничего не понимаю.
– Послушайте, – сказал Г.М., отчаянно потерев рукой лоб. – Человек умер, так? Полиция думает, что за этим скрывается чья-то грязная работа. Поэтому дознание откладывается, чтобы успеть подготовить дело. Но если они не располагают достаточными доказательствами против кого-либо, коронер должен, согласно закону, назначить следующее разбирательство. Это необходимо для установления причины смерти.
– Но ведь они не смогут установить, что вызвало его смерть?
– Нет.
– Зачем же тогда это дознание?
Сэр Генри с усилием взял себя в руки.
– Не знаю, – прошипел он. – Таков закон. Черт побери, не я же устанавливаю законы. Не меня вы должны винить. Вы должны быть снисходительны к нашей слепоте. Прошу вас вспомнить, что не каждый день коронер ведет дознание по делу жертвы, убитой с помощью телепатии. Если вы не хотите привести меня в бешенство, советую принять к сведению мои слова. Это обычная формальность, будет оглашено заключение, что мистер Констебль умер по неизвестной причине. Следовательно, вы можете ехать в Париж или Тимбукту, ради Бога. Вы же не являетесь свидетелем.
– Я отдаю себе отчет в том, – довольно усмехнулся Пенник, – что не являюсь свидетелем. Но я – убийца, и поэтому интересуюсь дознанием по делу моей жертвы. Когда будет дознание?
– Завтра, в три часа дня.
– Где?
– В Гроувтоп. Но вы же не собираетесь туда?
Пенник широко открыл глаза.
– Сэр, – ответил он, – прошу простить мне мой болезненный интерес к публичным зрелищам, но если вы думаете, что я туда не поеду, то вы грубо ошибаетесь. Может быть, я всего лишь убийца, но, тем не менее, меня интересует, что будут обо мне говорить. – Он задумался. – Три часа: так это удастся устроить. Я дам показания, если это вам нужно. Они могут помочь коронеру в его дилемме.
Старший инспектор внимательно взглянул на него.
– И вы не боитесь… хм… вы не боитесь гнева толпы?
Пенник рассмеялся.
– Нет. Вы не знаете своих соотечественников, дорогой друг. Наедине они могут много говорить. Но их главная особенность – страх сделать из себя посмешище при большом скоплении народа – парализует всякое проявление чувств. Если бы меня представили кому-нибудь из них, то, в самом худшем случае, он сделал бы вид, что меня не замечает. Я как-нибудь это переживу.
– Значит, вы собираетесь появиться там завтра во всем своем великолепии?
– Да.
– И вы действительно собираетесь поехать в Париж и… и…
– Убить следующую жертву? Да. Руководствуясь при этом самыми верными мотивами. Повторяю: да. Прошу вас, ответьте мне, неужели вы по-прежнему считаете, что я обманщик?
Мастерс крепко ухватился руками за край стола.
– Почему бы вам самому не ответить на этот вопрос? Ведь вы же можете читать мысли или делаете вид, что можете делать это. Ответьте нам!
– С удовольствием. Вы думаете, что я действительно совершил все эти убийства и что воспользовался для этого каким-то банальным способом, который вы не можете установить. Вы согласны? Да, вижу по вашему лицу. Что ж, если вы решили уделить гораздо больше внимания этому «банальному» способу, нежели тому факту, что я, скромно говоря, признался в своей вине – у меня нет никаких возражений.
– Вы выбрали уже свою следующую жертву?
– Да, но вам ничего не угрожает, инспектор. В глубине души я совершенно не злой человек и в определенном смысле даже полезный. Но…
– Прошу прощения, но я не могу больше оставаться. Я должна возвращаться на службу, – прервала Вики этот, пока бескровный, поединок.
Пенник решительно воспротивился:
– Моя дорогая, я готов исполнить любой ваш каприз. Но это не каприз, а просто чепуха. Вы не слышали, что я сказал. Я все устрою.
– Ах, что хорошего может выйти из подобной болтовни! И я не хочу ничего «устраивать». Я хочу только уйти отсюда. Умоляю вас…
– Я прошу прощения, – лицо Пенника помрачнело, – что я так неожиданно открыл перед вами мои планы. Но я не мог сопротивляться интересу, написанному на лицах присутствующих джентльменов, и поэтому немного преждевременно кое-что раскрыл. Ради Бога, прошу меня выслушать. Я не хочу, чтобы мисс Кин возвращалась в бюро. Я надеялся, что смогу уговорить ее поехать со мной в Париж.
В первый раз с момента прихода Пенника Сандерс подал голос:
– Прошу вас, уберите руку с ее плеча.
Казалось, в ресторане все замерло: не только в переносном, но и в прямом смысле. Не отдавая себе в этом отчет, Сандерс повысил голос так, что он перекрыл шум разговоров. В глубине зала застыли официанты.