— Ну-с, какое у вас ко мне дело? — спросил после долгого молчания депутат, откидываясь на высокую спинку вращающегося кресла. — Помощник докладывал, что вы по личному…
Ковалев заволновался, лицо его пошло красными пятнами, на лбу выступили капельки пота.
— Милостивый государь, — начал он выспренно, совершенно того от себя не ожидая, — я, с позволения сказать…
— Что вам угодно? — перебил его депутат, — говорите коротко, у меня дела.
Платон Кузьмич откашлялся.
— Право же странно, что цель моего визита вам не понятна… В сложившихся обстоятельствах, в которые ваш уход меня поставил, сами посудите, какова теперь моя жизнь…
Депутат отложил в сторону ручку с золотым пером и строго посмотрел на посетителя.
— Ни слова не понимаю, извольте толком объясниться.
Ковалев выпрямился в своем кресле и, собрав волю в кулак, произнес:
— Хорошо-с! Если не понимаете намеков, то я прямо скажу, вы, милостивый государь, мой… — тут он короткое мгновение поколебался, после чего себя уже не сдерживал и тень на плетень не наводил. Депутат выслушал эту эмоциональную речь совершенно спокойно, на его лице не дрогнул ни один мускул.
— И вы хотите, — спросил он почти любезно, — чтобы я, так сказать, к вам вернулся?..
— Именно! — подтвердил Ковалев.
После этих слов в кабинете наступило довольно долгое молчание, нарушаемое только ходом напольных часов и постукиванием по полировке стола выбивавших дробь депутатских пальцев.
— Все-таки удивительно, — вымолвил он наконец, — насколько мы, русские, эгоистичный народ. Вы явились сюда, в Государственную Думу, со своими требованиями и даже не подумали какой урон можете нанести стране и государству. Допустим, — я сказал «допустим»! — я пойду вам навстречу, но тогда встанет вся работа? Что вы думаете, — продолжал депутат распаляясь, — мы тут груши околачиваем? Я, к примеру, как руководитель подкомитета, готовлю в настоящее время проект закона о повышении в стране рождаемости, а вы со своими надуманными претензиями мне мешаете. Теперь, в качестве альтернативной службы, молодые люди будут обязаны с каждой из женщин детородного возраста, которая того пожелает, а в случае отказа — выкинул он руку с указующим пальцем, — отправляйтесь, голубчики, на действительную!
Депутат энергично поднялся на ноги и заходил по устилавшему пол кабинета ковру. Говорил воодушевленно, со сдержанным гневом и отработанным пафосом.
— Понимаете ли вы, что это значит для страны! Нет, вам это совершенно безразлично и мне стыдно за вас, как за гражданина и человека! Пожертвовать таким пустяком на благо родины!..
Он сделал паузу и Ковалев, хоть по части пустяка и не был с ним согласен, хмуро потупился. Депутат тем временем остановился непосредственно перед Платоном Кузьмичом и вдруг понизив голос едва ли не до шепота почти задушевно сказал:
— Сами, дорогой вы мой, рассудите, если я соглашусь, то тем самым создам прецедент, а это весьма негативно скажется на законотворческой деятельности…
Сидевший понуро Ковалев вскинул голову.
— Вы хотите сказать?..
Но депутат уже вернулся к прежнему назидательному тону, как и не было этого небольшого отступления. Он тряс Платону Кузьмичу руку и незаметно, но весьма настойчиво провожал его к дверям.
— Мы все должны чем-то жертвовать ради будущего процветания отечества и я признателен вам за понимание этой суровой необходимости… — говорил он, уже откровенно подталкивая Ковалева в спину.
Вот в общем-то и всё, этим эпизодом можно было бы и закончить мое повествование, потому что судьба несчастного Платона Кузьмича решилась окончательно и добавить по существу больше нечего, но, как писал Николай Васильевич в «Шинели», из которой все мы вышли, а многие в ней так и остались: «бедная история наша неожиданно принимает фантастическое окончание».
Шел месяц июль или даже август, когда Колька пришел к Платону Кузьмичу вернуть должок. Выпили, как принято, по рюмочке, за жизнь поговорили и вдруг Ковалев задумчиво так молвит:
— Слушай, а может мне жениться, а?..
Колька, потомственный интеллигент, помялся, но в известных обстоятельствах тему эту развивать поостерегся. Странно как-то, размышлял он, с чего бы это Ковалеву пришла в голову такая мысль, но только слышит будто приятель его ему что-то рассказывает.