«Итак, капиталист ссылается на закон товарного обмена. Как и всякий другой покупатель, он старается извлечь возможно бóльшую пользу из потребительной стоимости своего товара. Но вдруг раздается голос рабочего, который до сих пор заглушался шумом и грохотом [Sturm und Drang] процесса производства»[230].
«Товар, который я тебе продал, отличается от остальной товарной черни тем, что его потребление создает стоимость, и притом бóльшую стоимость, чем стоит он сам. Потому-то ты и купил его. То, что для тебя является возрастанием капитала, для меня есть излишнее расходование рабочей силы. Мы с тобой знаем на рынке лишь один закон: закон обмена товаров. Потребление товара принадлежит не продавцу, который отчуждает товар, а покупателю, который приобретает его. Поэтому тебе принадлежит потребление моей дневной рабочей силы. Но при помощи той цены, за которую я каждый день продаю рабочую силу, я должен ежедневно воспроизводить ее, чтобы потом снова можно было ее продавать. Не говоря уже о естественном изнашивании вследствие старости и т.д., у меня должна быть возможность работать завтра при том же нормальном состоянии силы, здоровья и свежести, как сегодня. Ты постоянно проповедуешь мне евангелие „бережливости“ и „воздержания“. Хорошо. Я хочу, подобно разумному, бережливому хозяину, сохранить свое единственное достояние – рабочую силу и воздержаться от всякой безумной растраты ее… Ты оплачиваешь мне однодневную рабочую силу, хотя потребляешь трехдневную. Это противно нашему договору и закону товарообмена. Итак, я требую рабочего дня нормальной продолжительности и требую его, взывая не к твоему сердцу, так как в денежных делах сердце молчит. Ты можешь быть образцовым гражданином, даже членом общества покровительства животным и вдобавок пользоваться репутацией святости, но у той вещи, которую ты представляешь по отношению ко мне, нет сердца в груди. Если кажется, что в ней что-то бьется, так это просто биение моего собственного сердца. Я требую нормального рабочего дня потому что, как всякий другой продавец, я требую стоимости моего товара»[231].
Перед нами следующая тема – вопрос о производстве относительной прибавочной стоимости.
Эксплуатация и развитие производительных сил – это тема отдела «Производство относительной прибавочной стоимости». Каждое завоевание техники, каждое увеличение производительности труда в капиталистическом обществе прежде всего используются для эксплуатации.
Когда увеличение прибавочного рабочего времени наталкивается на естественные пределы суток (нельзя работать 30 часов в сутки!) или на естественный предел физической утомляемости рабочего (нельзя работать и 20 часов в сутки), то персонифицированный капиталист вовсе не складывает оружия, подчиняясь «естественным законам природы». Ему остается, правда, один выход, но «великолепный» и широкий выход: это относительное увеличение прибавочного рабочего времени, увеличение его за счет необходимого. Один из наиболее благодарных способов увеличения подобного сорта – это применение каждого завоевания в развитии производительных сил как средства эксплуатации. Сначала перед нами проходит сотрудничество («кооперация»). Самый факт сотрудничества, работы сообща, даже без расчленения приемов и разделения труда уже повышает производительность. И кооперация в капиталистическом хозяйстве используется прежде всего как средство эксплуатации. Повышение производительности уменьшает необходимое рабочее время и увеличивает прибавочное. Из слияния многих сил возникает одна общая, и эта общая – не сумма отдельных сил (берем разрез производительности труда), а нечто большее. Теперь перед нами великолепное завоевание человека, поэзия власти человечества над природой – машина.
И вот в этой поэтичной и величественной по содержанию теме с резкой трагичностью звучит короткая фраза Маркса: «Машины – средство производства прибавочной стоимости»[232]. А ранее перед этим – спокойное обоснование: «Подобно всем другим методам развития производительной силы труда, они (машины. – М.Н.) должны удешевлять товары, сокращать ту часть рабочего дня, которую рабочий употребляет на самого себя, и таким образом удлинять другую часть его рабочего дня, которую он даром отдает капиталисту». Дальше – в очерке развития двигателя – блестка злой иронии: лошадь, как двигатель – один из наихудших, между прочим, потому, что «у лошади есть своя собственная голова»[233]. Машины развиваются, растут. Теперь уж не одна машина, а целая организованная толпа машин – великолепнейших человеческих завоеваний – эксплуатирует человека: «На место отдельной машины приходит это механическое чудовище, тело которого занимает целые фабричные здания и демоническая сила которого, сначала скрытая в почти торжественно-размеренных движениях его исполинских членов, прорывается в лихорадочно-бешеной пляске его бесчисленных собственно рабочих органов»[234]. Машина поэтически олицетворяется, становится живой.