На первом этапе интерес Маркса к России ясно обозначается в исходе 40-х годов. Естественно, что он сосредоточен именно на российском царизме: «папа и царь» идут в «Коммунистическом манифесте» в первой паре европейских властителей, травящих «призрак коммунизма». Отбор тем всецело вырастал из этой концепции. Западноевропейская революция не сможет победить, если над нею будет нависать российский царизм. Царская Россия – становой хребет деспотизма, решающий резерв подавления вызревающего западноевропейского движения под гегемонией пролетариата.
Эту роль он просто изучал и анализировал с 40-х годов, начиная от «Коммунистического манифеста» до исхода Крымской кампании, до оборванной на полуслове «Тайной дипломатии XVIII в.» К этому их влекла вся европейская революционная конъюнктура, оборванная первым разбитым выступлением в 1848 – 1849 гг. еще молодого пролетариата, необходимость изучить причины его поражения.
Поэтому было бы неправильно представлять себе создание опубликованной дочерью Маркса «Тайной дипломатии XVIII в.» так: Марксу как-то встретились в библиотеке занятные шведские памфлеты на Россию времен Северной войны и следующих лет. Он прочел эти хлесткие, острые, брызгавшие ненавистью страницы, увлекся и написал свой едкий, полный сарказма памфлет. Конечно, дело обстояло иначе. Была эпоха спада и крушения революционной ситуации в Европе – после усмирений 1849 г. Была непреложная возможность повторений подобных «усмирений» российским колоссом – при восторженной помощи перепуганных реакционных европейских правительств (Маркс ясно предвидет именно такую диалектику дальнейшего развития процесса).
Еще раз нанести удар по становому хребту реакции, разоблачить истинное классовое лицо и подлинную ведущую линию царской дипломатии – такова была политическая задача Марксова памфлета. Он бил в важную и для того времени самую актуальную точку. Замысел его рожден в уме революционера.
Рукопись «Тайной дипломатии», которую Маркс начал писать в 1856 г. и часть опубликовал сам в газете Уркарта, оборвана на полуслове цитаты. Она осталась незавершенной, брошеной. Почему?
Вероятно потому, что на исходе 50-х годов Маркс и Энгельс заметили в России совершенно новое явление – признаки складывания там первой революционной ситуации. Россия, которая, по собранным ими о ней данным, была в первой половине XIX в. страною безмолвных рабов, стала проявлять признаки массового движения. В стране, столь бедной революционными силами, что никаких ее организаций Маркс и назвать не мог, появились выдающиеся идеологи революционной борьбы – Н.Г. Чернышевский, Н.А. Добролюбов.
И крестьянское движение в России, и появление руководителей русской революционной демократии, и журнал «Современник» – все это было замечено Марксом и Энгельсом. Возможно, какие-то сведения о крестьянском движении исхода 40-х – начала 50-х годов – еще до Крымской войны – заметились Марксу и Энгельсу: «Если гроза разразится… Германия имела бы только одного возможного союзника – Россию, при условии, что там произойдет крестьянская революция», – пишет Энгельс Марксу в мае 1851 г. Пока формулировка дана в подчеркнуто условной форме («если… при условии») и выглядит почти абстрактно. Но в апреле 1853 г. надежда Энгельса звучит куда увереннее, хотя и предполагает еще начальное выступление со стороны дворянства: «…дворянско-буржуазная революция в Петербурге с последующей гражданской войной внутри страны вполне возможна»[248]. Маркс пока прямым образом не откликается на предположение друга. Но дальнейшее развитие событий приковывает и его внимание к этому новому, невиданному ранее процессу. Раньше – на первом этапе своего изучения России, сосредоточенный на реакционной роли царизма, его дипломатии и войнах, Маркс вообще никаких предположений о сроках русской революции не делал.
Но вот в июне 1858 г. в работе «Политические партии в Англии» зазвучали новые ноты: «Существует еще одна великая держава, которая десять лет тому назад чрезвычайно энергично сдерживала напор революции. Мы имеем в виду Россию. Но в настоящее время у нее самой под ногами накопился горючий материал, который, при сильном порыве ветра с Запада, может внезапно воспламениться»[249].
Прошло еще пять лет. Уже констатировано наличие в России революционной ситуации, но теперь обобщающая мысль диалектика чертит совсем новые линии возможного дальнейшего развития событий. Теперь уже вновь факты понимаются в рамках большой европейской революционной конъюнктуры, которая, видимо, нарождается: «Ясно одно – в Европе снова широко открылась эра революций… Будем надеяться, что на сей раз лава потечет с востока на запад, а не наоборот…»[250].