Высокая оценка объективного дела революционных народников, их реальной борьбы стоит у Маркса на первый взгляд в некоем «контрасте» с острейшей отрицательной оценкой теоретиков народничества. В то время как именно теоретическая работа Чернышевского и Добролюбова оценивается Марксом чрезвычайно высоко, теории Бакунина, Ткачева и даже «друга Петра» (Лаврова, к которому Маркс относился все же более мягко) оцениваются им резко отрицательно. Не говоря уже о разоблачении теоретических позиций Бакунина и о самой острой критике теорий «зеленого гимназиста» Ткачева, и «друг Петр» характеризуется как явный эклектик.
Как понять это противоречие? Мне представляется, что речь тут идет о разных вопросах. Высокая оценка революционного народничества, главным образом «Народной воли», связана у Маркса с ее объективным историческим значением – натиском на царизм как на опаснейшего врага возможной пролетарской революции в Европе. Другой революционной силы, противостоявшей царизму, в то время не было. Маркс высоко поднимал людей, не теоретизировавших по вопросу о «героях и толпе» или готовности народа восстать в любой момент – была бы искра, а делавших реальное революционное дело, воплотивших в себе реальную силу борьбы, создавших в угнетенной России «второе правительство». Эта оценка ни в малейшей мере не устраняла для Маркса необходимости критиковать их теоретические ошибки. Народовольцы – объективно – идут штурмом на царизм и чуть ли ни принудили его к капитуляции. «…Этих людей мы не потянем к ответу за то, что они считали свой русский народ избранным народом социальной революции. Но разделять их иллюзии мы вовсе не обязаны», – писал Энгельс в послесловии к работе «О социальном вопросе в России»[274].
Осенью 1891 г. Энгельс писал Бебелю: «В России страдают три класса: дворяне-землевладельцы, крестьянство и нарождающийся пролетариат. Последний еще слишком слаб для революции, а первые уже бессильны для нее»[275]. Не только помещики – это само собой понятно, но и крестьянство, по мнению Энгельса, уже (а не еще!) бессильно для самостоятельного совершения революционных выступлений. Историческая роль народников как крестьянских революционеров шла по ниспадающей кривой.
Таким образом, в спорах о народничестве невозможно «закрывать» острую критику Марксом Бакунина, Ткачева, Лаврова высокой оценкой деятельности народников, особенно народовольцев, данной им же, Марксом. Обе эти позиции вполне совместимы, и речь в них идет не об одном и том же. В апреле 1890 г. Энгельс пишет Вере Засулич: «Совершенно согласен с Вами, что необходимо везде и всюду бороться против народничества[276] – немецкого, французского, английского или русского»[277].
Мы видим, что вопрос о народничестве также не имеет у Маркса и Энгельса обособленного, «самодовлеющего значения», он также является лишь частью их большой общей концепции о нарастании пролетарской революции в мировом движении, органически связан с нею и без нее неполон.
Однако вопрос о «русском 1789 годе», о последующей пролетарской революции, уничтожающей капитализм, был следующей, причем крупнейшей проблемой. «Капиталистическое производство готовит свою собственную гибель, и Вы можете быть уверены, что так будет и в России, – пишет Энгельс Даниельсону в сентябре 1892 г. – …Консерваторы, насаждавшие в России капитализм, будут в один прекрасный день потрясены последствиями своих собственных дел»[278]. В конце 80-х годов Энгельс считает, что революция в России «положила бы начало всемирной социальной революции»[279].
Маркс, умирая, был уверен, что его усилия по сплочению пролетариев обоих полушарий в одну великую армию, под одним знаменем увенчаются полным торжеством. Оценивая перспективы революционного движения в России, Маркс был убежден, что оно «в конце концов должно будет неизбежно привести, быть может после длительной и жестокой борьбы, к созданию российской коммуны»[280].
История полностью подтвердила это научное предвидение Маркса.
ОБ ОДНОЙ