Как современник свидетельствую: ненависть была необъятна, но отчаяние еще больше. Оно нарастало по мере приближения немцев к Москве. Падение столицы стало бы катастрофой вне зависимости от агитационных воплей. Телевидение было еще научной фантастикой, во многие места новости доходили в самом общем виде - в виде фактов. Падение или даже отсечение Москвы прерывало коммуникации европейского СССР и влекло за собой распад единого фронта из-за невозможности оперативной переброски войск с фланга на фланг. И вопрос о сопротивлении не принимался бы, а складывался сам собой, как и происходит в катастрофах, с одним лишь эмоциональным учетом политико-экономических реалий:
Оценки Гитлером того, что военный потенциал Германии развернут, а потенциал зауральского СССР остается практически неизвестен. Значит, небезопасно оставлять Сталину или неСталину (при катастрофическом ходе событий возможны любые перестановки) индустриальные районы Урала и Сибири. Но если для продолжения кампании сил у вермахта все равно уже нет и нужна передышка, то возможны временные уступки в расчете на то, что он, Гитлер, кинется на запад, покончит с Англией и снова вернется к России, упредив ее так же, как упредил этим летом. А пока, возможно, не требовать смещения Сталина, напротив, даже гарантировать его физическую безопасность (а тем самым и послушание Гитлеру) и сохранение за ним власти над тем обрубком СССР, который Гитлер нашел бы для себя безопасным. Никакой обрубок не был бы безопасен, но ведь Гитлер не дал бы Сталину времени, и, начни он новый поход с линии Одесса-Москва-Ленинград, не видно конца войны в 1945-м…
Военно-политического положения и сохранения путей лендлиза (Мурманск, граница с Ираном, хотя Гитлер несомненно потребовал бы и того и другого. Да и котроля над оставшейся промышленностью тоже.)
Готовности союзников поддерживать СССР в его уже отчаянной при этих условиях борьбе.
Но над всеми соображениями стратегической точки на карте, как центра власти, как узла коммуникаций и промышленности, как источника людских ресурсов, Москва нависала эмоционально - воспетая Москва-столица, которой мы бредили тогда, страшной осенью 1941 года, Москва майская, моя Москва, в которой я - это не о себе, это всех нас общие были чувства - никогда не бывал, только в кино видел, но которая культом вождя, а попутно Кремля, и Мавзолея, и всего облика столицы и ее истории возведена была в уникальный образ: "Друга я никогда не забуду, если с ним подружился в Москве!" На человека, бывавшего в Москве, ходили глядеть, он вызывал почтение. Расспрашивали и впитывали каждое слово неумелых и невнятных описаний этого особого города, который, вроде, и не так прекрасен, как Ленинград, но что-то в нем такое есть, такое!..
Сдать Москву из целесообразности? Потерять Москву - не значит потерять армию, не значит проиграть войну?
Боюсь, что стойкость наша, обескровленная бегством, утратой крова, перечислением сданных городов тогда. в 41-м, находилась на последней черте. У нас в семье сдача Москвы была чревата самоубийствами.
Почему Гитлер рвался на Украину? на Кавказ? Почему не взял Москву в августе-сентябре, пока город был достижим врасплох с дальних рубежей? Столица еще не ощетинилась укреплениями, а дивизии с Дальнего Востока еще даже не были в пути. Тогда он мог взять Москву, позднее нет.
Причин две.
Первая (не главная), как уже сказано, - он не поверил своим генералам. Стратег фон Бок понимал роль удара в голову, после которого вся масса Красной Армии становилась эффективна не более, чем мускулы силача, сраженного инсультом. Он вполне понимал обстановку, но не мог внушить этого главнокомандующему, маньяку, завороженному собственной целью. В политике Гитлер и впрямь был мастер. Но в стратегии нуль, возомнивший себя мастером на основании мастерства в дипломатии и политике.
И тут время вспомнить Наполеона. Что дала Наполеону Москва? Гитлер не сумел отрешиться от опыта великого человека.
Вторая причина - нефть. Нефть - это реальность! Нефть была ахилловой пятой Германии. Стремление к нефти завораживало и смещало приоритеты. Захватить нефть Кавказа прежде, чем до нее дорвутся англичане, они уже теперь, при живом правительстве СССР, на случай его падения разрабатывают в своем военном кабинете планы захвата источника, питающего моторы войны. Англичане алчут нефти. Это показалось Гитлеру важнее всего. Жадность одолела.
Глянем здраво. Не могли бритты в обстоятельствах 41-го года, с тех рубежей, где находились, не располагая силами для надежной защиты Суэца, предпринять серьезную экспедицию в район Баку. Даже если бы вермахт к тому моменту оставался у Одессы, при том соотношении сил, при той разнице в длине перебросок экспедиция была гибельна для англичан. В лучшем случае их могло хватить на диверсию.
Но суть дела в том, что, если Россию фюрер презирал, то Англии он трепетал. Если Россией пренебрегал, то Англию преувеличивал. Хрупкость властных структур в ту пасторальную эпоху не была еще очевидна. Крепость королевской Великобритании фюрер оценивал не по шкале монолитности рейха. Возможно, по праву. Идеологические параметры не имеют эталонов и количественной оценке не поддаются. Если принять монолитность рейха за единицу, что есть крепость Великобританиии? Ее традиции насчитывают сотни лет и прошли испытания, исторические и природные. А традиция рейха пока что - лишь курица в кастрюле да разрыв с традициями.
Словом, экономические мотивы, во-первых, и неверие в генералов, во-вторых, сыграли свою роль. Англичане ближе к нефти, чем к Москве. Москву они не защитят, нефть могут перехватить. Москва не убежит. Нефть важнее.
Он ошибся фатально. Да, в сорок втором падение Москвы уже не означало победы. Но осенью сорок первого важнее Москвы не было ничего.
И дело не только в том, что захват московского узла рассекал систему перевозок. Не в том, что рушился бюрократический аппарат. Не в том, что оборонная индустрия ослаблялась кадрово и по мощностям. И даже не в том, что у Москвы собраны были все армейские резервы, и они неизбежно оказались бы перемолоты. Даже совокупность всего этого не перевешивает морального фактора потери Москвы.
Страна еще не втянулась в войну. Ожесточение еще не стало главным мотивом. Падение столицы подводило черту под границей страха и страданий.
Начало операции "Тайфун" было великолепно.
Фон Бок и Гудериан нанесли удары в сходящихся направлениях против Западного, Резервного и Брянского фронтов (Конев, Буденный, Еременко). По данным Жукова, в составе фронтов насчитывалось около 800 тысяч солдат, 782 (?) танка, 6808 (?) орудий и минометов, 545 самолетов.
Откуда эти данные? Вероятнее всего, цифры сообщили маршалу в ответ на его запрос в главный военный архив Министерства обороны. Но за шесть лет военная статистика полевела. 4-й том "Истории Второй Мировой войны", вышедший из печати в 1975 году, уже после смерти полководца, дает существенно отличные (и разумно округленные) цифры: 1250 тысяч личного состава, 7600 орудий и минометов, 990 танков и 677 (все же!) самолетов.
"Противник, произведя перегруппировку своих сил на московское направление, превосходил все три наших фронта, вместе взятые, по численности войск - в 1.25 раза, по танкам - в 2.2 раза, по орудиям и минометам - в 2.1 раза и по самолетам - в 1.7 раза."
Альтернативные цифры рушат соотношения маршала.
Но не в них суть, и даже не в том, что советская статистика всегда оперировала цифрами так: свои силы - то, что в строю, а силы противника -списочный состав. Численного превосходства у немцев не было и быть не могло. Уместно напомнить, что пресловутое подавляющее преимущество в технике со стороны вермахта места тоже не имело. При вторжении, как раз наоборот, подавляющее преимущество в технике было у советской стороны. В умелых руках имевшиеся в наличии "тридцатьчетверки" и "КВ" могли перебить все немецкие "марки" куда легче, чем те в умелых руках своих водителей исстребляли советские танки, несмотря на их неоспоримое тактико-техническое превосходство.