А.М.Василевский был конгениальным собеседником, деликатным внутренним голосом, мягко, не раздражающе выдвигавшим альтернативные подходы. Он не настаивал, он предлагал. Ему, поповскому сыну, нелегко было в армейской несомневающейся среде. Прошло немало времени, прежде чем он научился отстаивать и даже настаивать. Инициатива в предложении Сталинградской наступательной операции, по моему мнению, принадлежит прежде всего ему. Он со своими операторами сидел над картами, и, думается, именно он в кабинете Сталина, в критические для города дни, перекинувшись парой слов с Жуковым во время телефонного разговора кремлевского горца и в расчете на звериный слух того, намеренно обронил фразу, услышанную вождем, с которой все и закрутилось: "Надо искать другое решение".
В замысле операции мало гениального, но это грамотное продолжение науки РККА, выкормышем и учеником, а потом и учителем которой был А.М.Василевский: отсекающий удар по врагу, измотанному в оборонительном сражении. Эталон задан был Киевскими маневрами 1935 года.
Превосходный штабист, Василевский не мог не знать о противнике все, что знать полагалось. И вспомогательные части он включил, это азбука. Он оценивал группировку с точностью до 5 тыс. человек (см. цитату выше: 85-90 тыс.) Профессионалный военный, он не мог не набавить к этой численности пресловутые проценты сверх данных разведки. О том, чтобы просчитаться в три раза, не может быть речи, это оправдание для профанов.
Только сознательным закрыванием глаз на историю - а это так характерно для советского времени и советской школы! - можно объяснить, что версия Василевского и Жукова, несмотря на инцидент с Вольским, прожила столь долгую жизнь. При другом строе она не вышла бы из младенчества
Возвращаясь к оправданиям маршалов и отказываясь принять их, я как бы вменяю им в вину тягчайший из воинских проступков, о котором они, как люди военные, хотели бы попросту никогда не вспоминать, не то чтобы зачислить в заслугу. Этот поступок - дезинформация вышестоящего начальника с целью получить разрешение на задуманную операцию, на которую вышестоящий начальник может не согласиться, если представить ему информацию объективную.
Эти умные люди помнили, как использовал их начальник объективную информацию, представленную ему разведкой в канун войны. Знали о воинском его невежестве. Учитывали его неверие в растущее мастерство генералитета и боевую подготовку войск. Сталин читал карту, как план, и верил лишь в цифры численного превосходства. На какое решение по представлении объективной информации могли они рассчитывать?
Словом, кто как, а я маршалов не осуждаю. Более того, за этот поступок я склоняюсь перед ними.
Но как случилось, что полководцы так просчитались в длительности ликвидации котла? Они ведь планировали иные сроки завершения операции. Тогда ведь и Клейству салазки загнуть можно было бы, да как!
Впрочем, это предположение основано лишь на их словах. Планировать-то планировали, но верили ли срокам, какие планировали? Ликвидация Демьянской группировки показала, что немцы опасаются плена и дерутся отчаянно. Возможно и скорое завершение операции - если наступит шок от удара, потеря связи, паника и хаос, влекущие за собой развал единого управления. Но полководцы не тешили себя такой вероятностью, всемерно укрепляли наружное кольцо и готовили резервы для парирования деблокирующего удара, в чем преуспели так, что, в сочетании с последующими ударами Красной Армии, деблокада армии Паулюса стала невозможна.
Жуков занимался оперативными делами, а Василевский тактическими. Да простится эта игра слов, но тактик был тактичен и сделался любимцем Сталина. Естественно, дипломатическая подготовка операций была делом Василевского. И в обсуждении численности окружаемой группировки он, верно, играл первую скрипку, потому-то и оправдывается он.
Жуков численности группировки Паулюса вообще не касается. Но одна фраза в его "Воспоминаниях" убедит в его причастности даже тех, кто хотел бы думать, что он мог оставаться в стороне.
"В конце сентября меня вновь вызвал Сталин в Москву для более детального обсуждения плана контрнаступления. К этому времени вернулся в Москву и А.М.Василевский… Прежде чем явиться в Ставку, мы встретились с Александром Михайловичем, чтобы обменяться впечатлениями."
Дорого бы дали потомки, чтобы знать, где состоялась встреча и как двое обменялись впечатлениями. Это был подлинно исторический обмен.
Он был таковым и в общечеловеческом смысле. Он доказал: даже в глухие времена человеческие чувства и отношения не исчезают - вопреки здравому смыслу. Ибо, мысля здраво, высокопоставленные чиновники не войдут в сговор под бдительным оком тирана и всего его аппарата, не посмеют. Чего ради? В его-то пользу? Да шут с ним со всем, ну, добъемся меньшего успеха, зато без риска, зато согласно его предписаниям!
У них не было времени на тонкую мотивацию. Не верю, боюсь - или верю. Вот все, что им оставалось. Подлинные патриоты, они выбрали второе.
Если кто-то в наше время разуверился в человечности, если думает, что резервы духа исчерпаны и мы обречены на один лишь скаредный эмпиризм, пусть вспомнит этот пример истории и то, как двое поверили друг другу в стране тирании в страшный для нее час.
59. Да были ли союзники-то?
Выполняю обещание и возвращаюсь к труду Д.М.Проэктора "Агрессия и катастрофа". Это солидное издание осуществлено издательством "Наука" и впечатляет списком первоисточников. Вообще, книги издательства "Наука" снискали авторитет в кругу читателей. Это источник фактов, притом источник, заслуживающий доверия. Но упаси Бог читателя глотать приводимые издательством (естественно, имеются в виду лишь советское время) достоверные факты вкупе с их далеким от достоверности истолкованием.
Фразы типа "буржуазная историография создала миф" сами по себе предостерегают. Миф - развей его. Так делают ученые.
Но советские историки сами были вынуждены к мифотворчеству. Один из мифов, который им велено было создать, - миф о значении военных операций, одновременных со Сталинградской битвой.
Между тем западные историки, о вкладе которых в изучение истории Великой Отечественной войны мало кто в России знает, не забывают отдать должное России и делают это не только с уважением, но и с силой воистину впечатляющей.
"С момента немецкого вторжения в Россию начался новый период войны. Хотя значение этого события вначале не было ясно до конца, оно поистине явилось поворотным пунктом в войне. С 22 июня 1941 года и до тех пор, когда русские войска прошли по руинам Вильгельмштрассе, Германия непрерывно вела военные действия на Восточном фронте, выхода из которых для нее не было," -написал британский историк Дж. Батлер в капитальном труде "Большая стратегия" еще в пятидесятые годы.
У кого не сожмет горло при чтении этих слов?
Да, судьба войны решалась на Восточном фронте. Да, Сталинград сломал хребет вермахту. Да, Эль-Аламейну не равняться со Сталинградом. Но миф советской историографии идет дальше: операции на Западе, дескать, вообще не сыграли никакой роли в войне.
Сокращенно пересказываю эпизод из книги Д.М.Проэктора, одного из таких авторов. Описанием атмосферы в Ставке Гитлера перед 19 ноября 1942 года, он сам же убедительно валит этот воздвигаемый его книгой миф советской историографии.
Обстановка на фоне упорнейших, отчаянных боев за Сталинград такова:
Войска Монтгомери в Северной Африке после долгих боев прорвали итало-германскую оборону в районе Эль-Аламейна и вышли в тыл Роммеля. Он просит подкреплений, он предупреждал… " Передайте ему, - мрачно говорит Гитлер, - что это случается не в первый раз в истории, когда сильная воля побеждает большие батальоны." Его приказ - не отступать!