Выбрать главу

Притягивает и обязательность по отношению к слову, особое понимание времени — минут, часов. Эстетика каждой секунды. И презрение к ритуалам, ко всему лишнему в делах и чувствах.

Вдруг спрашиваю:

— Кто ваш любимый поэт?

— Любимый? Его не может быть — одного. Сегодня — Пушкин, вчера — Блок. В зависимости от настроения.

— А из нынешних поэтов?

— Признательность за отдельные стихи.

— ...А грибы в лесу вы любите собирать?

— Да! Но еще больше люблю запах грибов в лесу. В сосновом. В нем взгляд не вязнет. Сосновый лес — мой храм, воплощение разума. А лесную чертовщину не люблю. В сосновом лесу ее не может быть — он весь проглядывается.

— А река?

— Люблю реку до впадения в город, а дальше жалею ее.

Он говорит о детстве, о мелкой холодной воде Финского залива, о любимом сыром воздухе Карелии. Там началась планета, имя которой — Лихачев. Потом трудовая школа и дальше — гимназия Карла Мая на Васильевском острове, где учились Бенуа, дети Шаляпина.

Совсем недавно мы шли по улице Герцена, и один молодой поэт — он не знал в лицо Лихачева — вечером спросил:

— С каким удивительным человеком ты шел?

— А почему ты так подумал?

— Не знаю. Так подумалось...

Я писал поэму «Пир», в которой Игорь Святославич принимает половецкого хана Гзу:

Надкусил огурец — слышен звон аж до самой до Тмуторокани!

Возникло сомнение... Я позвонил Дмитрию Сергеевичу Лихачеву и спрашиваю:

— В двенадцатом веке у нас огурцы уже были?

Лихачев ответил:

— Надо посмотреть в «Истории культуры Древней Руси». Но я не уверен, что найдете. Летописцы писали о главном...

Обед у князя Игоря. Быль

и полете соколом под мглами,

избивая гуси и лебеди

к обеду и ужине...

Слово о полку Игореве
Прискакал половецкий гонец, поклонился с лицом истукана. — Князь! Жди к ужину хана, — щелкнул плеткой, умчался, и остался на небе рубец. И поставили стол под березой. Неба, ветра береза полна, бьет Перуну поклоны она. Хан подъехал с улыбкой негрозной. Игорь Гзе говорит: — Не взыщи, если гуси худые да постные щи. Из одной они выпили чаши, чтобы тайные думы узнать. Гза сказал: — Надо видеться чаще.—
Ради истины стоит сказать: незадолго до Игорева похода в лето 1184 года был у Игоря хан Кончак, а не Гза...    Кончакова дочка — сына Игоря будущая жена. Только истина нам не нужна, то ли дело с капустой бочка! Со своею виною великой за крамолы на русской земле, что сказал Игорь Гзе? — Хан, отведай капусты с брусникой. Тут и с яблоком кисло-моченым, и кочанный открыли засол. Хан лишь носом повел, как из кости слоновой точеным. Редьку с квасом распробовал он и усами сосуд заарканил. Надкусил огурец — только звон аж до самой Тмуторокани! Гза вареного хрена схватил, с ртом открытым застыл, сладко слезы растер кулаком, стал с одышкою хукать и цыкать, и, зажмурившись, клюкву с ледком в рот отчаянно сыпать. Нутро охладил. Мозги просквозил! Искривилась береза — от слез. Дядька пареной репы принес. Хан трясет головой, шарит слепо: где капуста, где редька, где репа? Клюкву шарит. Зажмурился — рысь! — Где такая растет?    — На болоте. — Стонет хан: — Хорошо вы живете. — Так вези сыновей. Породнись. Будет Русь засыпать спиной к Дону. Завернешься и ты с головой в попону. — Соглашается Гза, отрезая кусок. Из леща розоватый жирок по серебряным пальцам потек, проникает сквозь рыбину свет! От варягов — засола секрет: надо соль в труху не толочь да в холодную лунную ночь...
Тут и сам я почувствовал голод! По усам текло — в рот не попало. Не беда! Мне чесночного сала Бородулин прислал.    Я поэму бросаю и на кухню бегу. Вот мешаю с подсолнечным маслом капусту. Режу лук. Сало жадно хватаю. Плачу... Рот обжигаю! Приобщаюсь к старинному хрусту. Вспоминаю детдомовский запах какао. На стене улыбаются Сталин и Мао...