Я перечитывал «Слово...» в разные годы, и каждый раз мне казалось, что я в нем все прочувствовал, собрал все «грибы». Так же было и со стихами Пушкина: чем больше я перечитывал их, тем больше открывал для себя, наслаждаясь скользящей, как птица, мудростью, точностью душевных переживаний, обманчивой простотой и прозрачностью... Так бывает на северных реках — очень чистых: кажется, что река не глубокая, каждый камушек виден на дне, а шагнешь из лодки — и не достанешь дна!..
Слово о полку Игореве. Переложение
Не время ли нам, братия,
старыми словесами
начать скорбную повесть
о походе Игоря, Игоря Святославича?
Начаться же этой песне
по былям сих времен,
а не по замышлениям Бояна.
Ибо вещий Боян,
если песнь кому пропеть собирался,
то растекался белкой по древу,
по земле — серым волком,
сизым орлом — под облаком!
Вспоминал он и княжьих усобиц начало.
Тогда пускали десять соколов
на стадо лебедей,
и которую лебедь настигал сокол,
та и славу кричала! —
старому ли Ярославу,
храброму ли Мстиславу, что зарезал Редедю
в поле перед полками косожскими,
иль пригожему Роману Святославичу.
Боян же, братия, не десять соколов
на стадо лебедей пускал,
а свои вещие персты
на живые струны воскладал.
Сами струны играли
и славу князьям рокотали.
Начнем же, братия, повесть сию
от старого Владимира
до нынешнего Игоря.
Потеснил Игорь ум дерзостию,
поострил сердце мужеством,
преисполнился ратного духа
и храбрые свои навел полки
на землю Половецкую — за землю Русскую!
О Боян,
соловей стародавнего времени.
Вот бы песни
ты этим полкам выщёлкивал,
растекаясь по мысленну древу,
летая умом под облаком,
славу старую с новой свивая,
рыскал бы по тропе Трояна
через поля на горы,
пел бы Игоря, внука Трояна, дела:
«Не буря соколов занесла
через долы широкие,
стая галок летит к Дону великому».
Или так бы еще запел
вещий Боян, внук ВелЕсов:
«Кони ржут за Сулою, —
звенит слава в Киеве!
Трубит в трубы Новгород —
стоят стяги в Путивле!»
Игорь ждет милого брата.
И сказал ему буй-тур Всеволод:
«Один ты, Игорь, свет мой светлый,
оба мы Святославичи.
Седлай же своих борзых коней, брат.
Мои давно под Курском стоят осёдланные,
Мои куряне — бывалые воины.
Под трубами повиты,
под шеломами возлелеяны,
с конца копья вскормлены.
Дороги ими исхожены, овраги изведаны.
Луки у них натянуты,
колчаны отворены, сабли изострены.
Сами скачут, как серые волки в поле,
себе ищут чести, а князю славы».
Тогда глянул Игорь на Солнце
и видит, что тьма от Солнца
все войско его накрыла...
И сказал князь дружине своей:
— Братия и дружина!
Лучше нам порубленным быть,
чем без чести поворотить.
Сядем же на своих на борзых коней
да глянем на синий Дон.
Князю дума запала —
отведать великого Дона,
и сильнее знáменья была его дума.
«Хочу, — сказал, — копье преломить
на краю половецкого поля.
С вами, русичи, голову там положить,
либо Дона испить из шелома».
Князь вступил в золотое стремя
и поехал по чистому полю.
Солнце тьмою дорогу ему заступило.
Ночь громовыми стонами птиц пробудила,
свист звериный поднялся.
Диво кличет с вершины древа,
велит послушать — земле незнаемой,
и Поморию, и Посулию,
и Сурожу, и Корсунию,
и тебе, тмутороканский каменный болван!
А половцы к Дону великому
побежали неезженными дорогами.
— Рци! —
скрипят телеги в полуночи,
будто лебеди растревоженные.
Игорь воинов к Дону ведет.
А беда их пасет,
на дубах поджидают их птицы,
волки воем в оврагах грозу подзывают,
орлы собирают на кости зверей,
лисицы брешут на червлёные щиты.
О Русская земля, уже ты за холмом.