А не диво и старому помолодети,
когда сокол линяет,
высоко птиц избивает, —
не даст гнезда своего в обиду.
Но князья — мне уже не подмога,
бедой времена обернулись.
Вот и в граде Римове закричали
под саблями половецкими.
И Владимиру в Переяславле
раны храбрые перевязали.
Беда и тоска— сыну Глебову.
Великий князь Всеволод!
Хоть бы мыслию ты прилетел издалече
отчий стол золотой поблюсти.
Что тебе Волгу веслами расплескать,
шеломами вычерпать Дон?
Сам силён, да еще с двух сторон
с удалыми Глебовыми сынами
можешь пóсуху копьями закидать.
А пошел бы ты с нами,
раб — по резане и по ногате — раба
у нас бы теперь была.
А ты, храбрый Рюрик, и ты, Давид!
Иль шеломы златые со славою
в половецкой крови не плавали?
Или храбрая ваша дружина не рыкает
громче раненых туров
под калёными саблями в поле незнаемом?
Вступите же в золотое стремя
за обиды нашего времени,
за землю Русскую, за раны Игоря,
храброго Святославича.
Осмомысл Ярослав!
Высоко ты сидишь
на престоле своем златокованном.
Ты полками железными подпираешь Карпаты,
Путь королю заступаешь —
затворяешь в Дунай ворота,
клади горными тропами
мечешь под облаками,
по Дунаю караешь и судишь.
Твои грозы текут по земле далеко —
Киеву ворота отворяешь...
Ты в султана пускаешь стрелы,
а теперь в Кончака пускай!
Накажи поганого идола
за землю Русскую, за раны Игоря,
храброго Святославича.
А ты, свет Романе, и ты, Мстиславе!
Ваша храбрая мысль высоко вас кидает,
на ветрах восходящих, яко сокол, ширяет,
в буйстве птиц побивающий.
Ведь у вас и оплечья железные,
и шеломы — латинские.
Поле под вами треснуло!
И Литва, и Ятвяги, и Деремела
в страхе копья свои покидали,
и половцы головы преклонили.
Но для Игоря Солнце уже потемнело.
Древо лист не к добру обронило.
По Роси и по Суде
города уже стали делить.
А Игоря храбрых воинов не воскресить...
Дон вас кличет, князья, на победу.
Где вы, Ингварь и Всеволод?
И вы, три Мстиславича?
Вроде соколы не из худого гнезда.
Не по жребию славы
земли и города ухватили.
Где же ваши златые шеломы,
и рогатины польские, и щиты?
Загородите Полю ворота
своими стрелами острыми.
За землю Русскую,
за раны Игоря, храброго Святославича».
И Сула уже
не течет серебристыми струями
к Переяславлю.
И Двина помутнела
под грозными криками диких.
И один Изяслав, сын Васильков,
позвенел своими наточенными мечами
о шеломы литовские
и лежит под червлёным щитом
на кровавой траве,
сам прибитый мечами литовскими.
А трава ему говорит:
«Дружину твою, князь,
птицы крыльями приодели,
звери кровь полизали».
Не было брата его Брячислава,
не было там и Всеволода.
Изронил одиноко
он жемчужную душу из храброго тела.
И душа улетела
сквозь златое его ожерелье.
Голоса приуныли, поникло веселье,
трубы трубят городенские...
Ярославовы внуки и внуки Всеслава!
Уж склоните вы стяги свои
и мечи свои в ножны вложите.
Уже выпали вы из дедовской славы
и своими усобицами накликали
несчастья — на землю Русскую,
и насилие нам — от земли Половецкой.
На седьмом веке Трояновом
кинул Всеслав жребий, —
словно к девице любой,
исхитрившись, скакнул к граду Киеву!
И копьем дотянулся до киевского
золотого стола.
Отскочил лютым зверем
от Белгорода в полночь.
Ухватился за облако синее!
Утром в Новгород стукнул секирой!
Отворил ворота,
расшиб Ярославову славу,
от Дудуток
скакнул до Немиги,
на Немиге снопы головами стелют,
молотят цепами железными,
на току жизнь кладут,
веют душу от тела.
Не зерно у кровавых тех берегов —
посеяли кости русских сынов.
А Всеслав людям суд творил,
князьям города рядил,
по ночам серым волком рыскал.