В Киеве до петухов
Солнцу путь перейдет в тумане,
а чуть свет — он в Тмуторокаии.
С темным светом душа была.
В Полоцке рано ему звонили
колокола на Святой Софии,
а он в Киеве звон слышал!..
Хоть и вещую душу Всеслав имел,
а немало и бед терпел.
Вещий Боян тогда уже
ему предсказал в припевке:
«Ни мудрому, ни лукавому,
ни, как птица, вертлявому,—
суда Божьего не миновать».
О, стонать Русской земле,
как вспомянутся первые годы
и первые наши князья.
Ведь того же Владимира старого
пригвоздить к горам киевским —
было нельзя!
Нынче стяги его разлетелись.
Эти — с Рюриком, те — с Давидом.
Развеваются врозь стяги русские,
копья русские врозь поют.
А уже и на Дунае Ярославлин голос слышится.
Зегзицею незнаемой кукует рано:
«Полечу далеко по Дунаю,
долечу до реки до Каялы,
омочу в ней рукав свой белый,
оботру князю кровавые раны
на теле его несчастном».
Ярославна
чуть свет причитает
на стене городской во Путивле:
«О, Ветер-ветрило,
зачем ты так сильно веешь,
мечешь половцев стрелы
на воинов моей лады?
Или мало тебе
корабли лелеять, волнуя синее море?
Зачем ты мое веселье по ковылям развеял?»
Ярославна
чуть свет причитает
на стене городской во Путивле:
«О, Днепр Словутич,
ты пробил каменистые горы
сквозь землю Половецкую!
На себе ты лелеял челны Святослава
до полков Кобяка.
Прилелей же ко мне мою ладу,
чтоб не слала я издалека
к морю слезы свои так рано!»
Ярославна
чуть свет причитает
на стене городской во Путивле:
«Солнце светло-тресветлое,
всем ты красно и тепло,
все тебе рады.
Зачем ты лучи горячие
шлешь на полки моей лады?
В поле безводном луки расслабило зноем,
тоской оплело колчаны...»
И прыснуло море в полуночи.
Смерчи нагнали мглу.
Князю Игорю Бог путь кажет
из земли Половецкой
на землю Русскую
к отчему золотому столу.
Погасли вечерние зори.
Игорь спит — Игорь не спит,
Игорь мыслию поля мерит
от великого Дона до малого Донца.
В полночь свистнул Овлур за рекой коня,
знак подал — наготове быть.
Велит Игорю выходить.
Застучала земля, зашумела трава,
половецкие вежи задвигались.
Горностаем князь в тростниках мелькнул,
белым гоголем нá воду пал,
вскочил на коня борзого,
соскочил босым волком
и пустился к Донцу лугами,
и взвился соколом под облаками,
избивая гусей-лебедей
к завтраку, и к обеду, и ужину.
И когда Игорь соколом полетел,
тогда волком Овлур потек,
и трусил он росу студеную —
ведь коней борзых надорвали.
И сказал Донец:
«Здравствуй, Игорь-князь.
Много тебе — славы,
Русской земле — веселья,
а Кончаку — досады».
И ответил реке беглец:
— О Донец! И тебе много славы.
Князя ты на волнах лелеял,
траву подстилал зеленую
на своих серебряных берегах,
одевал его теплою мглою,
тенью зеленого дерева,
гоголем стерег на воде,
чайками на волнах, чернядью на ветрах.
Не такая река Стугна.
Худую струю имея,
пожрала чужие ручьи она
и под куст затянула
князя юного Ростислава,
затворила на дне
возле темного берега.
Плачет мать Ростислава.
Приуныли цветы от жалости,
преклонилось с тоскою дерево.