Я не видела Энн Чейз с того самого лета, когда умерла Линдли. Она не намного старше меня — может быть, лет на пять — и кажется слегка постаревшей, но в остальном ничуть не изменилась за пятнадцать лет. Разве что черты лица стали менее четкими: как будто ученик снял копию с картины старого мастера — скорее намек, нежели реальность.
Она не представляется. В этом нет нужды. Не считая Лори Кэбот,[2] Энн Чейз — самая известная личность в Салеме, прямой потомок Джайлза и Марты Кори, знаменитых прихожан первой салемской церкви (обоих казнили за колдовство в период массовой истерии). Разумеется, они не были колдунами. На стене на всеобщее обозрение вывешены помилования, подписанные королевой Елизаветой II в конце двадцатого века, — но для Джайлза и Марты уже ничего не исправить, и, говорят, для Энн тоже.
— Грехи отцов, — шепчет кто-то. Достаточно громко, чтобы все расслышали.
Но если Энн и слышит, то не подает и виду.
Большинство жителей города думают, что Энн стала ведьмой в знак семейного протеста, доведенного до абсурда — «если не можешь победить, присоединяйся», «если вы так думаете — значит, это правда». Не знаю.
Энн Чейз уже практиковала колдовство в те времена, когда я покинула Салем. Она жила в хипповской коммуне в Гейблс, выращивала травы и заваривала «волшебный» грибной чай для друзей. Тогда она предпочитала не черные платья, а длинные развевающиеся юбки с индийским рисунком — из той же ткани, что и покрывала, которые мы с Линдли купили на Гарвард-сквер. Энн обычно ходила босиком, делала хной татуировки на костяшках пальцев и носила на ноге браслет, который вился вокруг лодыжки точно серебряная лоза.
Иногда мы с Линдли думали, что Энн очень экзотична. Но чаше всего склонялись к мысли, что она просто ненормальная, — например, в тот день, когда мы увидели ее на пристани Дерби, где она произносила любовные заклинания для своих подруг, которые бегали за ней точно щенята. Мы частенько следили за происходящим из гавани, с борта «Китобоя», поставив его у чужого причала. Наблюдая за Энн, мы смеялись и прикрывали рот, чтобы нас не услышали. Но наверное, любовные чары возымели действие, потому что подруги Энн, одна за другой, рожали детей, одевали их в яркие хипповские футболки и кормили грудью в общественных местах. Разумеется, время хиппи давно прошло, но, как говорила Линдли, «в Салем шестидесятые пришли лишь в семидесятых». И она была права. Когда корабль шестидесятых вошел в салемский порт, Энн Чейз одной из первых прыгнула на борт. А когда он отошел от причала, она осталась стоять на берегу. Здесь был ее дом.
В те годы все, так или иначе, занимались магией, но Энн подняла дело на новый уровень. Вместо гадания на картах и по «Книге перемен» она занялась френологией. Могла предсказать судьбу, исследовав шишки на черепе. Энн бралась обеими руками за голову клиента и нажимала, будто выбирала арбуз на рынке, а потом сообщала, скоро ли вас ждет свадьба и сколько будет детей. Линдли пару раз побывала у Энн, а вот я не захотела, потому что не люблю, когда меня трогают за голову. И потом, Ева могла предсказать мою судьбу когда угодно, стоило только попросить.
Лучше всего у Энн получались масла. Она выращивала травы в ящиках на окне, варила лекарственные зелья и извлекала эссенции. Со временем, когда ее бывшие товарки превратились сначала из хиппи в яппи, а потом в обыкновенных домохозяек, Энн заменила подруг кошками. Она открыла магазин трав на пристани Пикеринг — еще до того, как этот район стал престижным, — и дела у нее шли неплохо. Во всяком случае, она сумела удержаться там, даже когда Пикеринг сделалась весьма фешенебельным местом. Ее бизнес процветал, поэтому Энн перестала выращивать травы в ящиках на окне и начала покупать их у Евы. Именно так они и подружились.
Превращение Энн в «городскую ведьму» шло постепенно. По рассказам Евы выходило, что однажды утром Энн проснулась и поняла, что стала ведьмой. На самом деле это было не мгновенное решение, а эволюция. Но именно семейная история сделала Энн знаменитой.
Салемские ведьмы — местные, которые практикуют у нас, или приезжие, которые перебрались в Салем, потому что это безопасное место для ведьм, — все вращаются вокруг Энн Чейз. Знакомство с ней для них все равно что знак доблести, доказательство того, что салемские ведьмы действительно существовали, — «вот посмотрите, каких успехов мы достигли». Разумеется, это ничего не доказывает (потому что Джайлз и Марта Кори были не колдунами, а просто несчастными жертвами), но единожды проведенную черту трудно стереть. Сидя в церкви, я гадаю, как себя чувствует Энн в качестве талисмана.
Она говорит несколько минут — о саде Евы и о спасении редких растений (об этом много лет писали в журналах). Я хочу послушать Энн, но кто-то снова начинает шептать, и мне не удается сосредоточиться. Оглядываюсь, но не нахожу источник шума, и опять пытаюсь прислушаться к Энн, которая повествует о жизни Евы.
— Ева, насколько мне известно, спасла минимум один вид от исчезновения, — говорит она.
— Крайнее преувеличение, совершенный бред, — шепчет тот же голос, на сей раз достаточно громко, чтобы я услышала. Я оборачиваюсь и шикаю на женщин слева, полагая, что это одна из них. Они бросают на меня странные взгляды.
— Как будто у тебя две головы, — произносит голос мне в самое ухо, громче и ближе. Я узнаю — это Ева. Она говорит так громко, что слова разносятся по всей церкви. И уж точно — в той ее части, где сидим мы. Но несомненно, я единственная, кто слышит.
— Ева Уитни была одной из нас, — продолжает Энн, и некоторые ведьмы аплодируют. — Неофициально, конечно, но это правда.
Я смотрю на священника — именно этого ждет от меня Ева. Не знаю, с чего я взяла, но не сомневаюсь. Отец Уорд был ее другом. Я помню, как они допоздна обсуждали с Евой Библию и литературу.
Смотрю на отца Уорда. Он смущен, но пытается держать себя в руках.
— Я помню любимую цитату Евы, — говорит Энн. — «Трава вновь вырастет весной, но вернешься ли ты, мой милый друг?» — Она в упор смотрит на меня, произнося эти слова.
Энн спускается с кафедры, и священник вновь приближается к гробу. Когда Энн проходит мимо, ее черное одеяние развевается, точно у ведьмы, летящей на помеле.
Рассказы людей о Еве воскрешают во мне небольшое воспоминание: обо всех нас, о ней самой и о «том дне, когда человек полетел» — так выражается Бизер.
Это случилось в сочельник. Отца Уорда недавно назначили к нам, и Ева всячески его поддерживала, заставляя прихожан посещать службу. Бизер в том году должен был играть на колокольчиках вместе с двенадцатью другим и детьми, наряженными в одинаковые красные костюмы. Каждый ребенок держал колокольчик, и они в странном ритме исполняли «Оду к радости» — поочередно, по сигналу, поднимали колокольчики и трясли ими так энергично, словно от этого зависело спасение души. Когда выступление закончилось, Бизер вернулся на скамью. От смущения и от жары он раскраснелся — по настоянию доктора Уорда в церкви топили как можно сильнее, чтобы дети не замерзли в старом здании, где гуляли сквозняки.
Скамьи в центре церкви стоят на небольшом возвышении, в шесть-семь дюймов, — непривычная конструкция. Если забыть об этом, можно упасть. Помню, как я сидела в тот вечер на нашей фамильной скамье вместе с Бизером. Служба заканчивалась. Хор пел точь-в-точь как сегодня. Какой-то пожилой джентльмен торопился домой и, увидев просвет в веренице идущих к причастию прихожан, решил нарушить правило и влезть без очереди, но, должно быть, забыл про ступеньку.
Сильнее всего я запомнила выражение лица Евы в то мгновение, когда старик начал валиться на нас, головой вперед, точно в полете, — его ноги были почти параллельно полу. Бизер заметил опасность раньше остальных и выкрикнул: «О черт!» Если бы мы находились дома, Ева бы его за это отшлепала, но, прежде чем тетя успела до него дотянуться, брат нырнул на пол, утащив меня за собой.
2
Лори Кэбот (р. 1933) — профессиональный маг и экстрасенс, так называемая «официальная ведьма Салема» (в 1977 г. губернатор штата Массачусетс издал специальное постановление, по которому Лори присваивался этот титул и признавались ее заслуги в социальной сфере).