Судя по всему, мужа не вдохновляет ни дом, ни Салем.
— Что, у вас здесь до сих пор сжигают ведьм? — пытается он шутить.
— Не сжигают, а вешают. — Риелтор улыбается, а потом снова переводит разговор на дом. — Цены на недвижимость у нас куда ниже, чем на Бикон-Хилл, — говорит она, пытаясь увлечь клиента. — Или в Бэк-Бэй. За такой дом в Бэк-Бэй вы выложите от трех до четырех миллионов…
Мужчина интересуется, как добираться отсюда до Бостона. Он говорит, что у него ушло на дорогу сорок пять минут. В голосе легкое раздражение оттого, что вообще пришлось беспокоиться.
— Нужно было ехать по мосту, а не через туннель, — поясняет риелтор.
Он не верит. Я это понимаю, риелтор тоже. Она говорит ему о местном поезде и уверяет, что до станции можно дойти пешком всего за двадцать минут. Большинство салемцев ездят именно так, но, по-моему, этот тип не из тех, кто сядет на поезд. Он предпочитает персональный транспорт.
Бездумная трата времени. Проводив клиентов, риелтор говорит мне, мол, так и знала.
— Он хотел уничтожить сад, — говорит она, — чтобы расширить место для парковки. Представляете?
Она добавляет, что в четыре часа придет еще один клиент и что будет лучше, если я уйду.
— Присутствие владельца пугает потенциальных покупателей, — объясняет риелтор. — Если они знают, что вы в доме.
Я возвращаюсь в дом. Кипячу воду. Мой ленч — черный чай и подгоревший тост. Я заставляю себя глотать. К часу мне становится немного лучше.
Я совершенно забыла, что Энн договорилась встретиться со мной во время ленча, чтобы помочь оборвать завядшие цветы. Она приходит, когда на прогулочной яхте сигналят полдень.
— Ты здорова? — спрашивает Энн. — Что-то ты бледная.
— Похмелье. — Сказав это, я чувствую себя глупо, но мои слова звучат убедительно.
— Знаю, проходила, — отзывается она.
У Энн не много времени, поэтому мы сразу беремся за дело. Вдвоем работа спорится. Мы движемся вниз по грядке, обрывая огромные цветочные головки. Ритмичная, гипнотизирующая работа — дергаешь, подбираешь, передаешь туда-обратно корзину. Солнечное тепло успокаивает ноющие мышцы.
— Спасибо, — благодарю я.
В конце длинной грядки пионов, в кустах, замечаю что-то белое. Машинально наклоняюсь и подбираю «Салем ньюс» — туда ее зашвырнул мальчишка-газетчик. Я привыкла видеть во всех газетах лицо Евы, поэтому на мгновение мне становится легче, когда вместо него обнаруживаю другое, юное. А потом, уже без особого облегчения, читаю имя — Анжела Рики. Жесткие волосы, зачесанные назад в классическом пуританском стиле. Пропавшая Анжела сменила Еву на первых полосах газет.
Я немедленно ее узнаю.
— Она была здесь, — говорю я.
— Что?
— Я ее видела. В первый же день после приезда. Она подошла к двери. Но когда я открыла, девушка убежала.
— Где телефон? — спрашивает Энн. — Надо позвонить Рафферти.
Он приезжает через десять минут.
Я рассказываю ему всю историю. О том, как подумала, что Анжела вернулась, а на самом деле это пришли Бизер и Рафферти.
— Ты уверена, что видела именно ее? — Детектив достает еще одну фотографию, более четкую, чем в газете.
— Все совпадает, кроме родимого пятна.
— Какого пятна?
— На щеке у нее было ярко-красное родимое пятно. — Я провожу ладонью по лицу от виска до подбородка.
Рафферти и Энн обмениваются взглядами.
— Что?
— Девушка, которую ты видела, была беременна? — уточняет Рафферти.
— Да.
— Значит, это Анжела, — кивает Энн. — Она искала Еву.
Рафферти задумывается.
— Может быть, она не знала об исчезновении Евы? — продолжает Энн.
— Может быть что угодно, — отвечает Рафферти. Он сдержан и официален, лицо у него каменное.
— Например, она хотела отдать Еве ключ. Или попросить помощи… — гадает Энн.
— Ну ладно, — вздыхает Рафферти. — Спасибо. — Он поворачивается, чтобы уйти.
Это меня пугает.
— Подожди, — прошу я, ставлю корзину наземь и провожаю его до калитки. — Как твоя голова?
— Нормально. А твоя? — Он говорит отрывисто и насмешливо. — Мне пора, — заявляет Рафферти и уходит.
Я возвращаюсь в сад, к Энн. Она замечает выражение моего лица.
— Голубки поссорились?
— Что? Нет… не знаю.
— Назовите меня старомодной, но всякий мужчина непременно рассердится, если его подруга проведет ночь со своим бывшим бойфрендом. Даже если алкоголь сыграл в этом не последнюю роль.
Я смотрю на нее.
— Салем — маленький город, — поясняет Энн. — Новости расходятся быстро.
— Люди врут. Джек был здесь, но я с ним не спала.
— Это не мое дело. — Она продолжает обрывать цветочные головки.
Я закрываю глаза, но мир кружится и кренится. Меня тошнит второй раз, прямо в корзину.
Энн укладывает меня на кушетку Евы. Я вся горю.
— Возможно, это из-за солнца, — говорит она. — Или после операции.
Я рассказываю Энн про операцию. Во-первых, это может быть важно, а во-вторых, надо объяснить, почему я не могла переспать с Джеком. Ну или с кем угодно, если на то пошло. Пусть Энн знает.
— Я загляну после работы, — обещает она. — У меня есть кое-какие травы, они живо поставят тебя на ноги.
Я киваю. Больше всего мне хочется спать.
Меня охватывают горячечные сны. Я вижу скалу. Ту самую, откуда спрыгнула Линдли и куда я упорно карабкалась потом, когда Мэй пыталась удержать меня на этом свете.
Я с трудом пережила гибель Линдли. Сама чуть не умерла. Даже Ева думала, что мне нужно лечь и больницу. Но Мэй сказала: «Нет, это наше дело». В тот день, когда впервые застала меня на скалах, мать подумала, что все уладит сама. Разумеется, она ошиблась. Как всегда.
Реакция была типичной для нее. Она вызвала слесаря и приказала поставить замки, чтобы исключить для меня все пути к бегству. Потом велела заколотить дом Бойнтонов. На входной двери установили огромный засов. Слесарь без особых проблем установил двойной замок на двери тетушки Эммы (их дом обезлюдел и стоял закрытым), но отказался ставить такой же у нас. Двойные замки запрещены в штате Массачусетс, потому что они не позволяют жильцам быстро выскочить в случае острой необходимости. Он напомнил об этом Мэй, и та отказалась платить, пока он не сделает все, что нужно. Слесарь уже поставил замки на все окна первого этажа, а потому в конце концов сдался.
Замки предназначались не для того, чтобы помешать кому-то войти, а для того, чтобы удержать меня в доме. За мной следили, чтобы предотвратить самоубийство. Уже в те годы люди знали, что суицид — это не миф, и Мэй не собиралась полагаться на судьбу.
Но в том, что касается замков, мать безнадежно мне проигрывала. Я даже не стала возиться со щеколдой на входной двери. Запоры на окнах открывала за полминуты при помощи скрепки, найденной в ящике стола.
Сияла полная луна, и ее зов был силен. Насчет самоубийства они ошиблись. Я не искала покоя — во всяком случае, вечного. Я искала перспективы. Возможности смотреть на вещи глазами Линдли. Люди винили во всем жестокое обращение. Говорили о том, что Кэл с ней сделал. Все твердили, что мы должны были предвидеть приближение беды. Но я знала: дело не только в этом. Виновата была не только Линдли, но и я. Кэл, возможно, жестоко с ней обращался, но я лишила сестру единственной надежды на спасение.
Поэтому я снова туда полезла. Чтобы увидеть все так, как видела она. Я должна была это сделать.
Подъем был долгий. Куда труднее, чем казалось. Несколько собак вышли из логовищ, чтобы посмотреть на меня. Кружились и кричали птицы. На полпути к вершине я порезала ступню о ракушку, которую, должно быть, обронили чайки. Она попала между пальцами ноги и рассекла кожу. Рана кровоточила несильно, зато непрерывно, и я не могла остановить кровь, а потому перестала даже пытаться. Вместо этого лезла выше и выше, оставляя за собой след из алых капель, на тот случай если не найду дорогу домой.