Ева пришла в ярость. Никакие убеждения не заставили мисс Портер передумать. Наконец Ева позвонила в другую школу и тайком записала туда Линдли на осень. Потом оставила мою сестру под опекой и защитой Мэй и отправилась во Флориду, где жили Бойнтоны.
— Не позволяй ей покидать остров, — попросила Ева, — и не опускай стапеля.
Я думала, жизнь в заточении станет серьезным испытанием для Линдли. Почти все лето она возилась с Джеком в лодочном сарае. Домашний арест должен был ее удручить, но Линдли вроде покорилась судьбе. И даже как будто обрадовалась.
Я извинялась как могла. Говорила, что не хотела ее обидеть. Мы не поссорились, и Линдли сказала, что, мол, все понимает, я права.
Я начала всерьез беспокоиться за нее.
Ева вернулась из Канады мрачной.
— Кэл переезжает на Западное побережье, — сообщила она Мэй. — Он будет выступать за Сан-Диего.
Они продали дом во Флориде, и Кэл вернул Еве долг. То есть теперь ей нечем было на него воздействовать.
— Эмма едет с ним? — Я видела, что Мэй еще не утратила надежду.
— Да. Он хочет, чтобы его семья собралась вместе. — Ева вынула из сумочки билет на самолет и положила на стол. Билет предназначался для Линдли.
— Ни за что, — возразила Мэй.
Ева достала письмо, написанное рукой Эммы. Мэй прочла его дважды.
— Она готова передать нам права опеки? — уточнила она. Похоже, Мэй такого уж точно не ожидала.
— Я ее уговорила. Это было нелегко.
— Она готова твердо стоять на своем?..
Ева пожала плечами.
— В любом случае это не важно. Я уже поговорила со своим поверенным. Ее письмо не сыграет никакой роли в суде — по крайней мере если Кэл его опротестует. А он это сделает… Если бы Эмма согласилась изложить факты, то, возможно, у нас был бы шанс.
— Но она ни за что не согласится, — сказала Мэй.
Все мы понимали: творится нечто нехорошее. Бизер подслушивал у запертых дверей, но тщетно. Наконец он сдался. Ева и Мэй вели себя как профессиональные конспираторы. Чтобы заглушить звук, они устраивались так, чтобы нас с ними разделяло несколько комнат, — например, запирались на кухне. С одной стороны к ней примыкала кладовка, с другой — веранда. Впрочем, на веранду удалось пробраться, взломав замок. Оказавшись внутри, я спрягалась за вешалкой, чтобы меня не заметили.
Я не смела шевелиться, пока разговор не закончился. Мэй еще долго сидела за столом после ухода Евы. Наконец она встала и начала готовить сандвичи — скверные сандвичи с арахисовым маслом, на которое у Бизера была аллергия, и с соленой приправой, от которой меня тошнило.
В конце концов я пересказала Линдли услышанное — впрочем, не все. Сообщила, что Кэл хочет забрать ее в Сан-Диего, но Эмма написала, что Линдли может остаться у нас. А еще поведала, что ей предстоит сменить школу. Сестра что-то заподозрила, но, по-моему, была не прочь остаться — хотя читать ее мысли становилось все труднее.
И все-таки она нервничала. Линдли принялась расспрашивать меня насчет Сан-Диего, и я сказала, что Кэла выгнали из флоридского клуба. Сестра встревожилась, а потом, хорошенько подумав, попыталась извлечь из ситуации максимальную пользу.
— В Сан-Диего клуб лучше, — кивнула она, возможно, решив, что Кэл от этого подобреет.
Я не стала откровенничать о требованиях Кэла. Притворилась, что он согласен с Эммой. У Линдли не было повода полагать, что Кэл непременно хочет забрать ее с острова, поскольку в прошлом году он дал дочери разрешение остаться.
Мне было неловко из-за того, что я кое о чем умолчала. Но я понимала, что не могу рассказать Линдли всего. Попыталась выкинуть все мысли из головы: Линдли умела их читать, и я не хотела, чтобы у нее возникли серьезные подозрения.
— С моей матерью все в порядке? — несколько раз спросила она, прежде чем я ответила.
— Да. — Я вновь попыталась ни о чем не думать, особенно об Эмме, чтобы сестра не сумела прочесть мои мысли.
Но это не помогло. Мэй и Ева слишком часто беседовали за закрытыми дверями. Никого, кроме Евы, на остров не допускали.
— Что творится? — спросила Линдли однажды вечером. Она почти не спала. Под глазами у нее были темные круги.
— Я же тебе сказала.
— Может быть, ты кое-что и сказала, но, черт возьми, уж точно не все!
Я пожала плечами и заявила, что если здесь и можно что-то добавить, то я этого не слышала. Сестра поняла, что я лгу.
Все адвокаты подтвердили, что письмо тетушки Эммы, в котором она передала право опеки Еве либо Мэй, не будет иметь силы в суде. Особенно если Кэл действительно хочет возвращения дочери. И вдобавок тетушка Эмма соглашалась отдать Линдли лишь в том случае, если никто не станет чернить Кэла. Положение было безвыходное. В конце концов Мэй и Ева точно вознамерились идти в суд, если придется. Они решили, что у них достаточно времени и денег, чтобы доставить Кэлу максимум неприятностей. Если повезет, то есть если он действительно начнет брать призы за Сан-Диего, у него не останется времени регулярно ходить по судам и бороться за право опеки, особенно если дело будет слушаться в Массачусетсе. И потом, у Евы было больше денег, чем у Кэла. Поэтому они с Мэй заверили адвоката, что намерены сражаться до конца.
— Готовьтесь к великой битве, — ответил тот.
Через неделю Линдли исполнялось семнадцать — старшие решили, что если сумеют отсрочить суд на год, то выйдут победителями. Как только Линдли стукнет восемнадцать, Кэл никоим образом не сможет ее вернуть, если только она сама не захочет. Наконец она станет свободна.
Через несколько дней сестра опять загнала меня в угол.
— Скажи мне правду, — потребовала она. — Только правду, и ничего больше.
Я сдалась и рассказала все. Мне было стыдно, что я молчала до сих пор, и меня словно прорвало — слова текли неудержимым потоком. И это помогло. Мы с Линдли так и не сблизились до конца, но теперь я знала, что она мне вновь доверяет.
Когда обозначенная в билете дата минула, Кэл принялся звонить на остров. Я слышала один из его разговоров с Мэй.
— Чего тебе надо? — поинтересовалась она.
— Чтобы моя дочь вернулась.
— Привыкай к разочарованиям, — ответила Мэй.
— Передай ей, что она нужна матери. Скажи, если она не вернется сама, я не отвечаю за последствия!
— Пожалуйста, поконкретнее, — попросила Мэй. — У меня включен диктофон.
Она выключила связь. Но я увидела в коридоре тень и поняла, что Линдли все слышала.
Через два дня Джек оставил у нас письмо, адресованное сестре. Оно лежало на кухонном столе нераспечатанным, пока Мэй не спросила меня, в чем дело. Тогда я отнесла его наверх и положила на кровать Линдли. Она к нему не притронулась. Через три дня нам исполнилось семнадцать, и тогда я открыла письмо.
«В конце недели я уезжаю в Канаду, — написал Джек. — Выходи за меня замуж».
Скотчем к письму было приклеено завернутое в бумажку кольцо. Серебряное, с маленьким бриллиантом в простой оправе. Наверное, на его покупку Джек потратил все, что заработал за месяц на ловле омаров.
Линдли смотрела из окна на дом Бойнтонов. Я прочла ей письмо и стала ждать ответа. Точно так же, наверное, пришлось бы ждать Джеку, если бы он сделал предложение лично.
Я выглянула в окно, чтобы понять, куда она смотрит. Старый дом нуждался в ремонте. Веранду наполовину снесли: минувшим летом Кэл хотел заменить сгнившие половицы, но так и не закончил работу.
— Он рухнет, — сказала Линдли, не отрывая глаз от дома.
— Может быть.
— Вдруг в следующий раз Кэл ее убьет? — спросила она, вспомнив сломанную челюсть Эммы. — А меня не будет рядом, чтобы его остановить.
— В прошлый раз тебя тоже не оказалось рядом, — напомнила я.
Линдли улыбнулась.
— С каких это пор ты начала верить в вечную любовь и прочую чепуху?
— Не знаю, — искренне ответила я. — С сегодняшнего дня, наверное.