Она наполняет стакан и двигает его через стол, точно фигурку на шахматной доске. Я действительно хочу пить, но отказываюсь.
Когда адвокат начинает читать завещание, в комнате воцаряется тишина, как только заканчивает — наступает долгая пауза. Он откашливается. Потом решает, что изумление на наших лицах — признак непонимания, и разъясняет суть, перефразируя прочитанное.
— Пожелания Евы просты, — говорит он. — За исключением фамильного участка земли в Ипсвиче, который будет передан церкви и отведен под постройку летнего лагеря для слепых детей, все остальное получает София… в той форме, в какой сочтет нужным.
— А как же?.. — переспрашивает Аня. Она единственная, кто осмеливается спросить вслух. Аня имеет в виду: «А как же тетя Эмма?» Надо отдать ей должное, она не договаривает.
Я смотрю на Мэй, которая, не дрогнув, встречается со мной взглядом.
— Ты знала?
— Да.
— И одобрила? — Я удивлена не меньше Ани.
— Это деньги Евы. Не в моей власти одобрять или не одобрять.
— Мэй была свидетельницей при подписании завещания. — Адвокат показывает мне подпись.
— Но почему? — допытываюсь я.
Мэй отводит глаза.
— Видимо, Ева предполагала, что ты останешься здесь и будешь ухаживать за Эммой, — отвечает Бизер.
Я вижу выражение лица тетушки.
— Никому не придется за ней ухаживать, — возражает Мэй. — Большую часть времени Эмма сама заботится о нас. Ведь так?
Тетушка пытается улыбнуться.
— Но Эмма — дочь Евы, — говорит Аня. — Я не сомневалась, что наследство получит она…
— Ты, кажется, много об этом раздумывала, — ледяным тоном замечает Мэй.
— Я просто…
— Мне действительно хочется, чтобы ты осталась, — говорит Эмма. — Это было бы замечательно…
Я не в силах говорить.
— Но это не обязательно, — подхватывает Мэй. — Ты всегда можешь отказаться от наследства.
— А что будет, если я откажусь? — спрашиваю я у поверенного.
— Все будет передано церкви.
— Но не Эмме?
— Ева была очень оригинальной женщиной.
Отец Уорд, кажется, встревожен.
— Сомневаюсь, что Ева рассудила именно так. Наверняка она хотела бы видеть Эмму обеспеченной. — Он оборачивается к Мэй, словно ищет подтверждения.
— Не смотрите на меня. Это должна решать София.
Шах и мат.
Глава 11
В 1820 году в Бостон привезли первые машины для вязания кружев, и несколько лет ручное и машинное производства процветали бок о бок — до 1825 года. Промышленный бум закончился, когда пески речки Ипсвич перекрыли вход в гавань, и судоперевозки остались уделом Салема и Бостона. Ипсвич вернулся к своим аграрным истокам, а местные женщины стали женами фермеров. Кружева превратились в забаву: этому обучали девочек наряду с шитьем и кулинарией, причем кружевоплетение считалось куда менее важным, чем то и другое.
Я весь вечер собираю кружево. Со столов, из каждого ящика. Единственное, что я не трогаю, — это полог Евиной кровати. На ней спят Аня и Бизер, а я не хочу их будить.
Закончив, заворачиваю кружево в белую бумагу и перевязываю серебристой лентой, которую нахожу в шкафу у Евы. Похоже на свадебный подарок. Я пишу на свертке имена Бизера и Ани.
Спускаясь по лестнице, слышу, как Аня спрашивает:
— И что мне с этим делать?
Бизер гримасничает. Аня понимает, что я здесь, и оборачивается.
— Это очень мило, Таунер, честное слово. Просто я не любительница кружев… — Она обнимает меня, и я пытаюсь улыбнуться.
Такси запаздывает. Бизер пытается дозвониться и разочарованно вешает трубку. На улице слышится гудок.
— Такси. — Аня шагает к двери.
— Ты уверена, что не сможешь приехать на свадьбу? — спрашивает брат.
— У меня нет паспорта, — вздыхаю я, хотя еще вчера ему об этом сказала.
— У всех есть паспорт, — улыбается Бизер. — Кроме тебя.
— И наверное, кроме Мэй.
— Да.
Я снова обнимаю брата, потом Аню.
— Желаю удачи.
Это звучит слишком формально, но я помню уроки Евы: нельзя поздравлять невесту.
— Продай дом, если хочешь, — советует Бизер. — Конечно, Ева хотела, чтобы ты осталась, но это плохая идея… — Он всегда умел читать мои мысли. — Никто тебя не обвинит, — продолжает брат. — Во всяком случае, подумай.
Я киваю.
— Позвони мне после свадьбы.