Мы миновали все дворы замка и по длинной лестнице спустились обратно в город. К тому времени, когда мы прошли по улице Лонмаркет до Хай-стрит, я была уже вся в испарине. Августовская ночь была теплой и влажной, улица была забита народом, кругом горели и чадили факелы. Мои и без того натянутые нервы резали пронзительные звуки волынок и ребеков[27] и монотонное пение псалмов. Знакомые запахи пота и дыма, пролитого вина и жарящегося мяса сливались в невыносимый омерзительный смрад.
– Александр, – выдавила я из себя. Мне пришлось закричать – или попытаться закричать – чтобы он расслышал. – Меня сейчас стошнит.
– Хорошее же время ты выбрала! – раздраженно крикнул он в ответ. – Хорошо, ладно, мы возвратимся в дом Хантли. Там будет, кому о тебе позаботиться. – Он не добавил: «А потом я вернусь сюда, чтобы все-таки как следует повеселиться», но это было ясно и без слов. – Нам вообще следовало сидеть там, и к черту твой проклятый ларец. Пошли, здесь уже недалеко.
Одной рукой он обнял меня за талию, а другой оттолкнул встречного прохожего. Я крепко зажмурила глаза и усилием воли заставила себя идти дальше. Еще несколько шагов, всего лишь несколько шагов.
– Пропустите! – закричал Александр. – Эта леди нездорова. Пропустите…
Он вдруг замолк, издав какой-то странный звук – то ли крик, то ли громкий выдох. Его рука соскользнула с моей талии, и он качнулся в сторону. Я пошатнулась, открыла глаза и в свете факелов увидела сверкнувшую рукоять кинжала и фонтан блестящей черной жидкости, брызнувший, хлынувший из его горла. Его глаза были открыты, и в них не было ни гнева, ни страха – только потрясение. О святой Ниниан, это кровь, кровь Александра – «кровь на боярышнике, кровь и смерть» – она была горячая, липкая, пахла солью, и ржавчиной, и сырым мясом, и сплошь покрывала мою грудь и плечи и руки. Александр попытался что-то сказать – его губы шевельнулись, но послышался только тихий хрип и еще – бульканье, исходящее из страшного разреза, зияющего на его горле. Потрясение в его глазах исчезло, сменившись мертвой пустотою, и он рухнул на мостовую.
Я попыталась было поддержать его, но он был слишком тяжел. Он увлек меня за собою и придавил к булыжникам, которыми была замощена главная улица. Я попробовала закричать, но мне не хватило дыхания. Я слышала, как кто-то рассмеялся и сказал: «Он пьян». Чей-то грязный сапог ударил меня в щеку. Я всхлипнула и постаралась свернуться калачиком, чтобы защитить дитя в моем чреве. Подошвы сапог снова и снова топтали мои волосы, раздавили мой нарядный головной убор, разорвали юбку. Запах крови был так резок, так силен, что меня вырвало на мостовую. Потом мое чрево содрогнулось и сжалось.
Внезапно сапоги исчезли. Вокруг послышались крики и звук, который я ни с чем бы не спутала – свист выхватываемого из ножен клинка, стали, скользящей по коже. Факел, упавший наземь. Чья-то нога, пинком отшвырнувшая его прочь. Нога, обутая не в сапог, а в башмак, туфлю из тонкой, начищенной кожи, затянутая в шелковый чулок с расшитой серебром подвязкой, длинная, словно ей никогда не будет конца. Я с трудом повернула шею. Факел покатился по мостовой, отбрасывая блики света на гарду и эфес шпаги, рассекающей теплый ночной воздух и чертящей магический круг безопасности вокруг меня. Позолота, фигурная ковка и инкрустация серебром. Волосы, как огонь. Кто это – ангел или демон?
Где-то зазвонил колокол.
Разрывающая боль в животе.
И больше – ничего.
Глава пятая
«Александр, Александр…»
Мне было жарко, меня тошнило, и мое тело было слишком легким, чтобы быть прикованным к земле. В моих ноздрях стоял запах крови. Неужели это кровь Александра, на миг блеснувшая в факельном свете?
– Надо остановить кровотечение, – сказал мужской голос, незнакомый, с французским акцентом. – Если его не остановить, она умрет.
«Стало быть, это не его кровь, а моя». Я взмыла еще выше.
Когда я посмотрела вниз, время отступило назад – на год, на целую жизнь назад, и я снова стояла в верхнем дворе Эдинбургского замка в ту ночь, когда умерла старая королева, держа уколотый шипом палец над пучком боярышника. С него скатилась капля крови; в лунном свете она казалась черной. Но на умирающей королеве не было кровавых ран, стало быть, кому-то еще суждено умереть?
«О Александр! О, мой любимый, мой ненаглядный! О нет, о нет…»
Я открыла глаза.
Мне снилось что-то ужасное, но кошмар прошел, остался только смутный страх. Это был сон, сон, всего лишь сон. Слава Богу, просто сон.