Эта музыкальная «камасутра» продолжалась и во время работы над «Буги-Харьковом». Песня «Моя перестройка», например, была переделана до неузнаваемости. «Она просто как пластилин была, — говорит Чиж. — И в итоге первый вариант был самым кайфовым. Все остальные — просто говно».
Чиж не нашел в себе твердости, чтобы отстоять свои аранжировки: «Я лавировал, как мог. Музыкальными терминами сыпал: нет, ребята, давайте так не будем, потому что с точки зрения...» Но такая «деликатность» привела к тому, что он стал аккомпаниатором собственных песен (не самое лучшее амплуа для автора). Единственное, на чем он настоял, — записать в своей версии «Дорогушу». Один из одиннадцати треков.
— А все остальные песни были пластилиновыми, — говорит Чиж. — «Чё вы там, парни, хотели? Хорошо, давайте!»
Впрочем, конфликт всё равно случился. Но не с Пашей и Климом, а со студийным звукорежиссером.
— Стал я играть соло на аккордеоне в песне «Куры-гуси», — вспоминает Чиж, — и вдруг он заявляет, что тут должны быть, по его мнению, не такие ноты, а другие. Поначалу я был вежлив: «Нет, Володя, именно это я и хотел сыграть». Он: «Нет, эта нота здесь выпирает!» Ну, думаю, человек, наверное, врубается в то, что говорит. Начинаю общаться с ним на профессиональном языке: «Ну, она же разрешается счастливо, потому что эта нота повышенная, на третьей ступени...» — «Нет, я не могу это пропустить, потому что я должен под этим поставить свою подпись». Стоп, говорю, это моя песня, это я под ней ставлю свою подпись. К тебе вопрос один: хорошо ты записал или плохо? Он: «Нет, мне будет стыдно смотреть операторам в глаза». Видимо, своим знакомым, крутым киевским операторам... В общем, я психанул: «Ну меня на х**, забираю аккордеон, гитару и еду назад в Харьков. У него я писаться отказываюсь — напрочь, вообще и навсегда!..» Потом нас, правда, замирили.
Эта нервозная обстановка определила конечный результат. Тем более что Чиж даже не пытался контролировать процесс звукозаписи: «Я этого не умел, в “Разных людях” это делали Клим и Павел. А я — записал песню и записал. Дальше мне уже было неинтересно».
Неудивительно, что, прослушивая готовые треки, Чиж был разочарован качеством саунда: картонно-стеклянные барабаны, плескучие гитарки; гулкий, как из колодца, вокал. Примерно так записывали на советском ТВ в середине 1970-х. Но гораздо хуже было то, что чересчур сложные аранжировки «гасили» песни, они не попадали в нерв. Редкие удачи вроде «Предпоследней политики» и «Дорогуши» не спасали общей картины.
«Если бы пластинка вышла в свое время, возможно, судьба группы была бы иной», — считает Чернецкий. Но упущенная рыба всегда кажется китом. Работа над альбомом была закончена в апреле 1991-го, когда Советский Союз уже трещал по швам. Реалии так быстро сменяли друг друга, что в строчке «Моя страна превращается во взвод люберов» неактуальных «люберов» пришлось заменить на «дураков». А в «Перестройке» Чиж уже просил познакомить его не «со своим депутатом», а «со своим президентом».
Даже если бы диск появился, как и планировалось, в июле 1991-го, до развала СССР оставалось чуть больше месяца. А вместе с гибелью Империи теряли свою социальную остроту «Предпоследняя политика», «Моя перестройка, мама», «Я не хочу здесь больше жить».
Скверную роль в судьбе «Буги-Харькова» сыграло стечение обстоятельств — этот злой фактор постоянно преследовал «РЛ». Матрицу для печатания пластинок «Аудио-Украина» заказала в Болгарии. Туда отправили мастер-тэйп, и там он... бесследно исчез.
Наверное, только мистикой можно объяснить тот факт, что пластинки всех рок-групп, которые записывались на фирме «Аудио-Украина» до и после харьковчан, вышли в срок все до одной.
Апрель-май 1991: «Эй, браток, пособи!..»
Благотворительность — всегда очень опасное дело. Я как эгоист могу помогать только тем людям, в которых слышу какой-то потенциал. Если я услышу — я помогу.
Пока «Разные люди» записывали «Буги-Харьков», Чернецкому пришел ответ из западногерманского города Мемминген. Клиника Рудольфа Пархоффера была готова принять его на лечение. Однако немцы предупредили: операция по эндопротезированию обойдется в 60 тысяч дойчемарок. По тогдашнему курсу — почти миллион рублей. Совершенно запредельная, невообразимая сумма. Представителю советского «среднего класса» понадобилось бы, откладывая всё до копейки, зарабатывать ее почти 300 лет.