Лучше б его откатить в тыл, — предложил Мамаев, — еще потеряется, отвечать придется.
— Не потеряется, — возразила я, — ведь мы отсюда ни шагу. Так?
— Только так. Ты шутишь: после таких усилий отдать господствующую высоту! Попробуй сковырни его потом! Комбат звонит: «Кровь из носу, держись до вечера. Зубами, клыками, рогами — хоть чем, но держись!» Спасибо артиллеристам! Хорошо помогают, крабы.
Под вечер фашисты опять зашевелились. Из деревни, из-за купы кустарника навстречу друг другу выползли, два танка. Сошлись, обнюхались, развернули пушки набалдашниками в нашу сторону, дали по два залпа и опять расползлись — один направо, другой налево. Немного погодя, опять выполз левый танк, потом правый. Снова залп по нашим позициям и снова спрятались. Дразнят, что ли?..
А это еще что за черно-зелено-оранжевое чудище? Снаряды с визгом пронеслись над нашими головами и с каким-то стеклянным звоном взорвались чуть позади окопов. Еще залп — опять стеклянный звон и визг. Соловей сказал: — «Фердинанд» склянками швыряется!
Ах да, это же самоходка. Как же я сразу не догадалась… «Фердинанд» спрятался, выполз танк.
Мы отмалчиваемся, и только левофланговый пулемет бьет, хлесткой очередью по самоходке всякий раз, как она показывается.
— Опять Пырков-бродяга зря патроны переводит. Соловей, заряди ракетницу зеленой!
Сигнал приняли, пулемет умолк.
Тишина взрывается тяжелым железным гулом, рычанием моторов и скрежетом металла. Земля вздрагивает.
— Тан-ки! — вскрикивает Соловей.
— Замолчи, салажонок, — спокойно говорит Мамаев, не отрываясь от бинокля.
Я высовываюсь из окопа, но ничего, кроме колышущейся травы, впереди не вижу.
— Пожалуй, на соседний батальон, — говорит мне Мамаев. И только тут до моего сознания доходит, что скрежет и лязганье доносятся откуда-то слева. Ага, вот они: угрожающе покачивают хоботами пушек, тяжело ворочают широкими гусеницами. За облаком пыли не видно пехоты, но я сигналю: «Пулеметы к бою!» И разворачиваю «максим» на девяносто градусов влево. Рядом считает и испуганно ойкает Соловей:
— Три… пять… восемь… двенадцать!..
— Смолкни! Дам по шее — всю арифметику забудешь. — Мамаев невозмутимо спокоен. — На тебя они, что ли, идут?
Да, теперь уже ясно: не на нас, на соседний батальон, Но над нашими окопами носится тревожный крик:
— Тан-ки! Тан-ки!
— Молчать!!! — ревет Мамаев и, сорвавшись с места, бежит куда-то влево, уже издали доносится его команда: — Гранаты! Бутылки!
— Обойдут они нас, — стонет Соловей, — в лоб не взять, так они в обход…
— Не обойдут. Там склон что обрыв, да и артиллерии до дуры.
— А, если вдоль окопов повернут? — Он поворачивает ко мне испуганное чумазое лицо.
— Соловей, что ты охаешь, как старая баба? Ложись за пулемет!
— Куда хоть стрелять-то?
— Пока никуда. Жди команды.
Перед черными машинами пляшут разрывы — пристреливается наша артиллерия. Танковая колонна, не останавливаясь, окутывается серыми дымками — огрызается огнем, набирает скорость. И сразу же начинается настоящее землетрясение. Сотни орудий с обеих сторон тоннами раскаленного металла взрывают всю толщу воздуха. Небо чернеет и, окутавшись зловещим пламенем, медленно обрушивается на землю. На левом фланге творится такое, что трудно себе представить даже при самой изощренной фантазии — горит земля и небо. Соловей затыкает уши. Сердце бьется гулкими толчками: не пропустить пехоту!.. Надо во фланг…
Командовать тут бесполезно. Вся надежда на сообразительность наводчиков. Где же она, проклятая фашистская пехота? Ни черта в дыму не видно, а, пожалуй, пора.
— Соловей, огонь!
Пулемет трясется, как в лихорадке, а звука стрельбы не слышно.
— Соловей! Не тяни рукоятки вниз!
— Не слышит. Легонько ударила снизу по левому локтю. Догадался.
Пыркова не слышу. Уши как ватой заложило. Но знаю, если жив — ведет огонь. Прятаться и отмалчиваться не будет…
— Танки с тыла!!!
Кто это так орет? С какого тыла?
Что-то жаркое, пыхтящее, ревущее вдруг налетает на нас сзади и, исходя запахом бензина и раскаленного масла, тяжело переваливается через траншею, чуть левее пулеметной площадки. Не успеваем прийти в себя, как второе горячее рычало проползает в нескольких метрах тоже левее позиции. Соловей, как подкошенный, валится на дно окопа лицом вниз. И тут только я соображаю: «Отступают фашистские танки. Уходя из-под огня, сменили направление».
— Соловей, гранаты!
Никакого ответа, да и момент уже упущен — рычание и лязг слышатся где-то впереди и по-прежнему слева. Как-то там Пырков и ребята?..