— Будешь бегать, пока на бомбу нарвешься!
— Теперь по дороге не пойду. Лучше крюку дам. В поле-то самолет одну старуху не тронет.
— Как же, видит он — старуха ты или боец.
— Небось видит, нечистый дух. Когда одна иду, не трогает. Ему, поганику, интересно бомбу сбросить на солдата, а не на меня.
— Что с тобой спорить… Ребятишки-то хоть здоровы?
— Здоровы. Соседка там за ними приглядывает.
Поздно вечером к бабушке пришел Егор Петрович, и они долго шептались. Завхоз во всем с бабушкой соглашался, только рыжей головой кивал да прятал за белыми ресницами глаза жулика и пройдохи.
Ночью я проснулась от бомбежки и выбралась из блиндажа. Бомбили Дно. По небу шарили призрачные руки прожекторов, в районе станции стучали зенитки.
Бабушка сокрушалась:
— По самому вокзалу хлещет, гад рябый… А там что эшелонов с бабами да ребятишками! Господи, господи, бедные люди!..
Утром, когда мы пили чай, она мне заговорщически подмигнула:
— Всё закопала.
Я не поняла:
— Что закопала?
— Тише ты! — бабка покосилась на деда Зиненко, пившего чай у своего блиндажа. — Вещи мы с Егором Петровичем зарыли в саду. Швейную машину, зимнее, книги мамины, которые потолще…
У меня все эти дни было плохое настроение, и я дерзко возразила:
— Нашла сообщника! Да он первый же выроет твои вещи, когда немцы придут!
Нужно-то Егору Петровичу сиротское добро, — мирно возразила бабушка. — Чай, у него своего именья невпроворот.
— Таким, как он, всё мало. Он же немцев ждет. Бабушка ехидно ухмыльнулась:
— Он сам тебе об этом сказал?
— Да об этом все знают. Он уже три раза бегал на свой бывший хутор землю перемерять. Он же кулак. А то ты не знала? Вот и зятя от мобилизации спрятал.
Бабка всплеснула руками:
— Ну что ты брекочешь, коровий лопотёнь?! Вот возьму иголку да наколю твой язык! Зятя спрятал! Ведь придумают же такое люди. А что ж он родных сынов не спрятал? Оба на фронте.
— Как же, спрячешь Гришку с Саней! Сама говорила, что они не в отца. Комсомольцы. А зять такой же хапуга, как и он. Вот и будут вместе хозяйничать на своей земле.
— С чьего голоса поешь? — строго спросила бабушка.
— А ни с чьего. Зятя его искали. А Егор-то Петрович только кланяется: «В Псков он у меня подался. Сестрицу хворую навестить». Поди, проверь — Псков-то у немцев.
— Да… Самое время ездить по гостям… — Бабка задумалась, покусывая нижнюю губу, что было у нее признаком волнения.
— Чего ж ты раньше-то мне не сказала, Марфа Посадница?
— А ты со мной советовалась?
— Это была наша первая крупная ссора с бабушкой, и мне стало ее жаль. Я попросила прощенья. Она решила:
— Дело сделано. Будь что будет, перепрятывать некогда, да и яму нам с тобой не выкопать.
Она взяла два узла и опять ушла на Шелонь.
— Бабушка не вернулась ни на следующий, ни на третий день. Я не знала, что и подумать, и очень волновалась.
Грохот вдруг приблизился за одну ночь настолько, что можно было различить отдельные голоса пушек. Потом канонада покатилась влево и даже позади нас стало погромыхивать. Дновское шоссе почти опустело: изредка проскочит военная машина или повозка — и всё. Над нашим поселком нависла нехорошая тишина. Всё притаилось, попряталось…
Меня опять потянуло к друзьям-товарищам.
На косогоре, возле почты, в густой траве пас черную комолую корову не кто иной, как зять Егора Петровича!
Я ехидно спросила:
— Ну, как там во Пскове?
Дезертир даже не покраснел:
— И не говори, девка! Еле ноги унес.
— Чья корова?
— Теперь наша.
— Так у вас же есть корова и нетель.
— То тестевы, а это будет моя.
— Подбарахлились, значит?
— Да, купил, дурак, на последние гроши.
«Купил ты, как же! Украл где-нибудь. Сейчас много скота в тыл гонят. Заявить бы куда следует, показали бы тебе корову!» Знает, сволочь, когда безнаказанно можно из тайника выползти. Никакой власти у нас теперь нет, и заявлять некому…
Мать Мишки Малинина встретила меня плачем. Оказывается, Мишка вместе с Андреем сбежал из дома! Записку оставил: «Мы ушли на фронт».
И Нинкина мать, увидев меня, ударилась в слезы:
— Уехали. И Нина, и Маруся, и Нюрка Сапожникова. Все на фронт подались.
— Как на фронт?!
— А так. Сели в солдатскую машину, да и уехали. Бросили меня одну, вдову горькую, разнесчастную…
Мне всё стало ясно. Искать больше было некого, и я поплелась домой. Залезла в прохладный блиндаж и чуть не завыла от тоски и досады. Ушли на фронт! Ну ладно, Мишка Малинин — он и не скрывал своих, намерений. Да и Андрей тоже. Куда иголка, туда и нитка. Ну ладно, Нинкина сестра Маруся — она замужем, и муж на фронте. Но Нинка! Наша тихоня Нинка, которую в классе не было ни видно, ни слышно. Нинка, которая до ужаса боится мышей, лягушек и мертвецов! Нинка на фронте! Их всех взяли, так неужели меня не возьмут? Вот только бы бабушку дождаться. И никуда я отсиживаться не пойду!1 Я теперь знаю, где мое место! Если даже бабушка не отпустит — всё равно уйду! Нет уж, тут я ей не уступлю! И куда только провалилась моя беспокойная бабка?..