Тут что-то не так, – усомнился комиссар. – Я еще не встречал ни одного немца, который бы пожелал добровольно умереть. Что ты, Чижик, путаешь? Спроси еще раз. Он фашист?Эрик понял вопрос без перевода и энергично затряс головой.Нет, он не нацист, и даже никогда не сочувствовал партии фюрера.Запуталась переводчица, – съязвил Мишка.А ты, умник, переводи сам, – осадил его комиссар, – ведь у вас одинаковое образование.Я спросила у Эрика еще раз: да, он желает быть расстрелянным.Видя наше замешательство, пленный даже плакать перестал и глядел на нас вопросительно и тревожно.Выручил начальник штаба, он только что возвратился из дивизии и тоже пришел на допрос. Капитан Казаков чуть-чуть получше меня владел немецким, но всё-таки разобрался, в чем тут дело. Да, Эрик просит его расстрелять, так как доктор Геббельс заверял по радио, что пленных русские вешают вверх ногами. Эрик не хочет висеть вверх ногами: он не убил ни одного русского и рассчитывает на снисхождение.Все засмеялись. Мишка Чурсин присвистнул:- Во брешет, хромой кобель! Я бы этого доктора...Комиссар сказал:- И это грамотный человек: философию преподавал! Можно себе представить, как засорены мозги у рядового немца! – Он упрекнул меня, как это я не могла разобрать знакомую фамилию Геббельса.Я взмолилась:- Александр Васильевич! Да что я, настоящий переводчик, что ли! Вы послушайте только, как этот Эрик произносит фамилию Геббельса – ни за что не догадаетесь!А что ты, Чижик, фамильярничаешь? Какой я тебе Александр Васильевич?А что ж, я виновата, что у вас такой длинный чин? Старший, да еще и батальонный комиссар. И при чем здесь батальон, когда вы комиссар полка? Несклепица какая-то.Все засмеялись.Эрик заметно приободрился, наверняка усомнился в правдивости геббельсовского заявления: могут ли такие веселые люди повесить безоружного пленного, да еще и за ноги!Ладно, – сказал комиссар, – за хороший перевод разрешаю: так и быть, называй по имени-отчеству. Надо бы тебя за дерзость заставить величать меня по-узбекски, да боюсь, язык вывихнешь – кто тогда будет пленных допрашивать?И вас можно звать Антоном Петровичем? – обратилась я к командиру полка.Он улыбнулся:На здоровье!Но смотри, при посторонних субординации не нарушай! – предупредил комиссар.А то я не понимаю...Когда пленного отправили в штаб дивизии, командир полка задумчиво сказал:Даже не верится, что вот такой смирный и немолодой Эрик может расстрелять женщину, избить ребенка... А ведь звери, настоящие звери! Варвары...Тельман ведь тоже немец, – возразил комиссар.- И ты об этом никогда не забывай! – повернулся он к Мишке. – Передали мне, как ты своим подчиненным уроки вандализма преподаешь: “Придем в Германию, всех передушим, перебьем!” Ты это оставь! Тоже мне Джек-потрошитель... Немец и фашист – большая разница. Впрочем, до Берлина еще далеко, и у меня будет время доказать таким, как ты, что Гитлер и мать Эрика не одно и то же...Мишка недовольно засопел: обиделся герой! Еще бы, вместо награды – отповедь...Впрочем, комиссар – человек справедливый. Вечером он распорядился выдать Мишкиным орлам по триста граммов водки на брата, и разведчики загуляли. Лопоухий Ванечка Скуратов, сидя на перевернутом ведре, играл на гармошке “русскую”, а плясал Серега Васин – самый маленький среди рослых товарищей. Серега ловко выколачивал дробь ногами в блестящих сапожках, а от его частушек зрители держались за животы:Плясать пойду – Рукава спущу, Холостого из разведки Ночевать пущу.Вот озорники!В тот же вечер я обратилась к комиссару по личному вопросу.- А кто у тебя в соседнем полку? – спросил Александр Васильевич. – Что ж ты молчишь? Отец, брат, сват?- Там капитан Федоренко...-ответила я едва слышно. Комиссар поглядел на меня насмешливо:Ни больше ни меньше, как сам Федоренко? Интервью хочешь взять? Ты военкор?Нет, я просто так... (Ох, легче провалиться!)Ага!.. На свидание, значит?
Любовь? Не пойдешь!Я так и знала, что вы не отпустите. Все комиссары против любви...Не знаю, как другие комиссары, но я любовь не отрицаю. Настоящую, разумеется. Где молодость – там и любовь. Соловьи и на фронте поют. Выйди-ка на рассвете к хозроте да послушай. Что выделывают, шельмецы! Даже сердце замирает...Очень-то нужны мне ваши соловьи... – голос мой предательски дрогнул.Отпусти ты ее, Александр Васильевич, – вступился за меня командир полка.Молода слишком на свидания бегать. Ведь ей, Антон Петрович, только шестнадцать лет.Всё и будет шестнадцать! Мне уже семнадцать с гаком...Ну иди, раз уж семнадцать, да еще с гаком, – усмехнулся комиссар, – но чтобы это было в первый и последний раз!Как бы не так! – засмеялся командир полка.Ах ты, сукин сын, толстяк начсандив! – захохотал и комиссар. – Нечего сказать, скромную девушку мне подсунул! Уж куда скромней...Не помня себя от радости, я выскочила из землянки и стала лихорадочно собираться. Еле-еле выпросила у Петьки утюг юбку погладить. Во жмот! Утюг, видите ли, комиссаров. Понеслась на кухню.Старый повар долго на меня сердился, но меня это мало беспокоило. На кухне поддерживался порядок, а больше мне от упрямого деда ничего и не требовалось. Качество пищи – это уж сфера деятельности Володи.Но однажды, когда я принесла свежую спецовку, а старую забрала постирать, Василий Иванович впервые мне дружески улыбнулся. И с тех пор отношения у нас наладились.Я нагрела утюг и на пустом ящике из-под консервов разгладила юбку. Попросила горячей воды,Зачем тебе? – поинтересовался старый повар.Голову хочу помыть.Он подал мне ведро с горячей водой и предупредил:- Не вздумай прямо в ведре, оно питьевое.Ну, а таз и просить нечего: в нем Василий Иванович тесто месит... Ну что ж, сама научила... Придется идти с немытой головой.Грибов хочешь? – спросил меня повар.Грибов? Какие сейчас грибы?Натуральные. Колосовики-обабки...Дело испортил Петька. Он кипятил на костре чайник для комиссара и, услышав предложение деда, заворчал:- Грибы там! Одни черви... Старший батальонный комиссар даже есть не стали...Разобиженный Василий Иванович напустился на моего приятеля:- И комиссар покушал бы грибков в свое удовольствие, кабы не ты, болтун! Черви! Какие там черви? Не тот червяк...Я очень любила грибы, но отнюдь не червивые. Отказаться было немыслимо, и я схитрила:- Как жаль, что у меня сегодня что-то с желудком... Василий Иванович согласился:- Оно, конечно, грибы пища для желудка тяжелая. Вот я ужо тебе конского щавелю заварю. Очень пользительно от поноса.Еще не легче! Когда мы отошли на порядочное расстояние от кухни, Петька сказал:А ты, Чижик, врешь, как сивый мерин, и даже не краснеешь!Дурачок, да разве это вранье? Это же солдатская смекалка!Мы похохотали всласть.Я не спала почти всю ночь, а утром с досадой обнаружила, что юбка моя коротка до неприличия. И выпустить нечего – подол подшит другим. Но не идти же на свидание в галифе! А, была не была – пойду в юбке! Подумаешь, коленки видны... Что мне – сорок лет, что ли?Выбираясь из оврага, на узенькой тропинке я столкнулась с Мишкой Чурсиным. Мишка возвращался с обороны с целой охапкой белой сирени.Куда так вырядилась? – спросил он и поглядел на мои колени.Ой, не спрашивай, пропусти!Уж не на свидание ли?Попал пальцем в небо. Я иду в соседний полк к друзьям. Дай одну веточку.Чужим девушкам цветов не дарю, – буркнул Мишка. – И кому ты врешь? Разведчику? – Он размахнулся здоровой рукой и бросил всю охапку в речку. Поглядел на меня хмуро: – Тебе что, в нашем полку парней мало?Мишенька, самый лучший парень в нашем полку – это ты!Посмеешься над кем-нибудь другим... – Мишка сошел с тропинки.Федоренко дома не оказалось – он еще не возвращался после ночи с обороны. В знакомой землянке находился один комиссар Белоусов. Он обгорел на солнце, что твой медный котелок, кожа на широком носу лупилась, как луковая шелуха.Увидев меня, комиссар заморгал белыми ресницами и зловеще сказал:Ага, явилась!.Да вот, пришла вас навестить...Кого это нас? – Не отпуская моей руки, комиссар поглядел мне прямо в глаза: – Не ври, ведьма курносая! Не люблю. Ну что вы, дурачье, вздумали? Не было бабе забот, так купила порося. Так и вы. Не жилось спокойно – любовь понадобилась. А если убьют его, тогда как? А?Да что вы все как сговорились?! Не могут его убить!А ведь вас, пожалуй, пара, – задумчиво сказал комиссар. – Тот тоже будто одержимый: “Не могут меня убить – и всё тут!” Жалко мне вас, ненормальных. Своя молодость вспоминается: в боях да походах, да и потом не легче... Ни любить, ни пожить как следует так и не пришлось...Комиссар стал звонить в роты, спрашивал:- Не у вас двадцать пятый?Но Федоренко уже стоял на пороге. И никакой он не двадцать пятый, а единственный на всем белом свете! Его глаза светились такой радостью, что у меня защемило сердце.Из-за спины Федоренко высунулась Лешкина лисья физиономия.- Скажи на милость! – удивился он. – Чи-жик! Недаром мне вчера чертенята всю ночь снились....Он привел меня на полянку, ярко-зеленую, солнечную, с ромашками и колокольчиками, с двумя белоногими березками. Щедро повел рукой вокруг:- Это всё твое. Здесь никто не ходит. И еще ни один снаряд не упал. Полянка заколдованная...А потом Федоренко рассказывал свой сон:- Речка тихая, тихая... Берега крутые, березка к воде свесилась. А на скамейке на самом берегу девушка в белом платье. Лица не вижу, но знаю, что это ты. А рядом незнакомый парень. Я бегу, а ноги, как деревянные, кричу – голоса нет. И так мне больно, обидно... Проснулся – всё лицо мокрое...Я глядела на него во все глаза, едва сдерживая слезы. Подумала: “А вдруг ничего этого не будет? Ни тишины, ни березки, ни белого платья...” – и заплакала.Он всполошился:- Ну что ты, малышка? Мало ли что может присниться. Улыбнись! Что ж так невесело? А это уже лучше.”Счастливые часов не наблюдают”. А он то и дело поглядывал на свои старенькие швейцарцы, а стрелки-предательницы так и прыгали, так и прыгали...Вот уже и всё.Мы нарвали ромашек и двинулись к дому.Лешка Карпов ехидно ухмыльнулся:Я так и знал: ну, конечно же, они цветочки собирали! Нашли на что время тратить!Никак у тебя глаза на мокром месте? – спросил меня комиссар. – Уж не Михаил ли поддал? – Он засмеялся своей шутке, а Лешка захихикал, как от щекотки. Но нам было не до смеха.Михаил бережно поставил цветы в котелок с водой и спросил:Завтракали?А то нет! – усмехнулся Лешка. – Вы-то любовью сыты, а нам с комиссаром чего ради поститься? Вам оставили. Вон в фуфайке завернуто.Есть не хотелось. Федоренко меня уговаривал и кормил со своей ложки. Лешка выходил из себя:Ты смотри, комиссар, что он делает! Он ее с ложечки кормит! Корми, корми на свою голову! Она тебя отблагодарит... Знаю я ихнего брата...Налей-ка влюбленным по чарке из нашего НЗ, – сказал ему комиссар, – а то у них аппетита нет.Не надо, – отказался Федоренко и отправился меня провожать.Через неделю я снова просилась на свидание. Комиссар возмутился:- Повадился кувшин по воду! Ох, девчонка, испортит тебе твой капитан жизнь! Как пить дать, испортит. Надеюсь, он не женат?Я даже отшатнулась:Как можно!Ты в штабе узнавала или он сам тебе сказал?Ничего я не узнавала, даже и не спрашивала об этом!Так откуда же ты знаешь?Да ведь он любит меня! И ему только двадцать четыре года, когда же он успел жениться?Святая простота! – покачал комиссар головой.- Будто женатый не может влюбиться! Да еще как вкрутит-то! А в двадцать четыре года можно уже кучу детей иметь. Как ты думаешь, мой Петр женат?Петька-то? Конечно нет.Вот и ошибаешься. Женат, и сына годовалого дома оставил, а ведь Петру только двадцать лет! Ну да ладно, я сам справлюсь об этом.Заодно проверь, батюшка-тесть, каково имение у жениха и нет ли закладных в банке? – подал голос командир полка.Я невольно улыбнулась:- А у него и в самом деле есть имение... Он мне поляну с цветами подарил...Антон Петрович засмеялся:Ну уж если поляну подарил, да еще с цветами, то определенно не женат! И не сомневайся, Александр Васильевич.Да, женатый до этого, пожалуй, не додумается, – согласился комиссар. – Золотые горы посулит, но чтобы поляну... Тут нужна романтика. Если бы мне вдруг взбрело в голову за кем-нибудь поухаживать, то уж поляны дарить не стал бы, нет...- “Поухаживать”, – передразнила я. – Да ведь вы старый!Комиссар рассмеялся:- Это я-то старый! Слышишь, Антон Петрович, что говорит эта нахальная девчонка? Мы с тобою старики!Мы еще живы, и мы еще молоды! И мы еще вернемся, любимая моя!Кто это написал? Не знаешь? Ну и я не знаю. Знал, да забыл – вот и вся романтика......Свидание не состоялось. Я пришла, а он уходил в штаб полка на партийное собрание.Может быть, подождешь? Мы скоро вернемся... – попросил он.Часа через четыре, не раньше, – сказал комиссар Белоусов. – Повестка дня большая.Нет, я никак не могу ждать. Меня и так комиссар еле-еле отпустил...Да что ему жалко, что ли! – нахмурил Федоренко брови.- Он думает, что ты мне испортишь жизнь...Федоренко покачал головой:- Ошибается твой комиссар. Вот и всё свидание.- Чтобы ты поменьше думала о любви, я тебе дам нагрузку, – сказал мне как-то комиссар.-У нас в полку есть узбеки. Их немного: по два-три человека на взвод. Некоторые из них не говорят по-русски. Переводчиков у нас, к сожалению, почти нет. Агитаторы занимаются с основной массой и на моих узбеков мало обращают внимания. Надо им хотя бы регулярно читать газету “Кызыл Узбекистан”. Черт! И всего-то три экземпляра – как хочешь, так и дели на всех... Поручить кому-либо из бойцов – на раскур пустят...Я возразила не без ехидства:Вы полагаете, что я и узбекский знаю, как немецкий? Ошибаетесь, Александр Васильевич.А зачем тебе знать узбекский? Ты взгляни на газеты. Только слова узбекские, а буквы-то русские. Шпарь себе от доски до доски. Закрепляю за тобой первый батальон. Там больше всего узбеков.Так я стала агитатором. Комиссар не велел мне одной ходить на передовую, он сказал:- Как кто-нибудь будет идти в первый батальон, ты и пристраивайся в затылок.Но я и одна ходила к своим однополчанам. До обороны рукой подать. Открытое место можно перемахнуть одним духом, а там уж и траншея – мне и нагибаться не надо: бруствер выше моей головы.Командиру первой роты я сказала:Буду ваших узбеков просвещать.Он махнул рукой:Валяй на здоровье.Узбеки пожилые и очень серьезные. Слушают меня внимательно, степенно качают головами: “Яман! Яман!” Это они о сводке с Южного фронта. После каждого разрыва мины цокают языком, поднимают палец вверх и опять: “Яман! Яман! Миньмет. Аллах акбар!”[ Плохо. Велик аллах (узб)]А в третьей роте меня вдруг окружили настоящие дети солнца: круглоголовые, ясноглазые, смешливые. Улыбаются: “Хой, синглим!”[ Эй, сестренка! (узб.)] Парнишки не кивали головами, не цокали языками, не поминали великого аллаха – они после чтения концерт устроили. Вдруг лукаво переглянулись и запели что-то очень веселое. Командир отделения Зия Зияев, самый бойкий из них, ударял деревянной ложкой по пустому термосу и после каждого куплета выкрикивал: “Яр! Яр!”Все девять человек проводили меня до землянки командира роты, на прощанье махали руками и кричали: “Хой, синглим! Рахмат!” [Спасибо (узб.)]- Золотые ребята,
смышленые, послушные. Комсомольцы...Дома я сказала:Непорядок! Собрали молодежь в одном месте. Надо отделение Зияева расформировать по всем взводам – пусть молодежь тормошит своих земляков.Правильно, умница! – поддержал меня командир полка.Жалко разлучать, – улыбнулся комиссар, – они все из одного района. Добровольцы.Александр Васильевич, вы бы чайхану для своих узбеков на передке устроили, что ли, – сказала я, – за полдня отоспятся, а потом? Ведь скучают люди, а собраться вместе негде. Самовар раздобыть можно и чаю хоть фруктового тоже. Вот только сахару...Настоящий узбэк чай пьет без сахару. Я уже думал о чайхане. Но сейчас не стоит затевать, скоро двинемся вперед, а вот как опять встанем в оборону, тогда организуем и тебя чайханщицей назначим.Опять встанем? Мало мы стояли!А ты думала, так и пойдем до самого Берлина? Чувствуешь, что на юге делается? Гитлер в этом году думает нас задушить. К Волге рвется. Так-то, Чижик-политрук. – Комиссар вздохнул. – Тяжелое это будет лето.Как-то я дольше обычного задержалась в третьей роте: учила молодых узбеков русскому языку, а они меня узбекскому. Не знаю, легко ли давалась учеба моим подопечным, но я определенно делала успехи. Сколько же узбекских слов я знаю: яман, якши, акбар, чирок, бар, синглим, уртак, аскер... И еще выучу. Вот будет фокус, если в один прекрасный день заговорю с Александром Васильевичем на его родном языке!Я быстро шла по узенькой тропинке, по сторонам которой во множестве поблескивали озерца грязноватой воды, не просохшие после вчерашнего дождя. Настроение мне испортил старший лейтенант Устименов. Мы столкнулись нос к носу, и он не уступил дорогу. Это единственный человек в полку, который мне неприятен. Антипатия обоюдная – Устименов тоже меня не любит, никогда не здоровается – проходит, как мимо пустого места. Он красив, этот минометчик. Ростом и подбористой фигурой под стать Федоренко, но у него белое, слишком холеное для мужчины лицо, и красные губы всё время кривятся, как две жадные пиявки. Он знаток своего дела и требовательный командир, но в полку Устименова недолюбливают, в особенности Димка Яковлев. Устименов пытался оклеветать товарища, погибшего в честном бою. Было это давно, еще в самом начале войны. Многие забыли неприятную историю, но Димка не забыл и никогда не забудет. Такой уж это непримиримый парень – ученик комиссара Юртаева. И Мишка Чурсин – юртаевской школы. Собирается Устименову “начистить клюв” за грязные разговоры о женщинах. Я заметила, что и комиссар Юртаев не питает симпатии к командиру полковых минометов. Как-то после совещания Антон Петрович проводил Устименова восхищенным взглядом: “Нет, каков орел!”Александр Васильевич многозначительно усмехнулся: “Орел-то орел, да только не дальнего полета...” И вот мы стоим друг против друга, как два упрямых барана. Минометчик кривит толстые губы в презрительной усмешке, но я чувствую, как мое лицо перекосила не менее ядовитая гримаса. Я всегда готова уступить старшему по званию и возрасту, но только не такому! Ты невежа, и в грязь полезешь ты! И дело тут не только в начищенных сапогах – черт с ними, с сапогами! В моем лице ты не уважаешь женщину, а раз так – по-твоему не будет!Не знаю, сколько бы мы так еще стояли, если бы не комбат Пономарев. Он возвращался из штаба полка на оборону и нарушил наш молчаливый поединок. Победа осталась за мной: в грязь ступил Устименов. В овраге на меня налетел Петька Ластовой:Где ты шатаешься? К тебе тут приходили.Кто?Капитан один щербатый, вот кто!Сам ты щербатый, а ему немец зуб в рукопашной выбил... Где же он?Ушел. Ждал, ждал и ушел.- Как жаль, – сказала я упавшим голосом. Петька захихикал:Ну, старший батальонный комиссар ему небось вкрутили! Они ему, поди, показали, как женихаться