Как фашистов бью, она услышала...Потом закричал: Шугай! Порядка не вижу.Связной Шугай отложил в сторону огромный валенок, который он подшивал, и поставил передо мною котелок горохового супа, подал хлеб и водку в алюминиевой кружке. Усевшись на березовый кругляк, снова принялся ковырять свой валенок.Шугай большой, угрюмый, на редкость молчаливый человек. Настоящий сибирский леший с кудрявой ассирийской бородой. Увидев его впервые, я сразу подумала: “Почему именно его определили в связные? Ведь на широкой спине Шугая можно возить сразу по два пулемета”.- Пей, младший лейтенант, за победу! – верещал у меня над ухом командир роты.Я сказала связному, кивнув на свою кружку:- Выпейте за меня водку.Сибиряк даже не поблагодарил, только сверкнул яркими лешачьими глазами,Ротный засмеялся:- Ему нельзя. Он богу зарок дал.С этими словами Ухватов ловко схватил мою кружку и опрокинул содержимое себе в рот.”Однако...” – подумала я и стала сосредоточенно хлебать суп. Я ела, а осоловевший ротный меня развлекал – рассказывал о себе:...Сашка Ухватов в огне не горит и в воде не тонет. Семь лет на счетах щелкал: рубль за соль, рубль на соль, на рубль соли. Итого – три рубля! Попробуй меня прищучь: я сам себе завмаг, сам продавец и сам бухгалтер. И швец, и жнец, и на дуде игрец. Плати, баба, червонец и не греши. Ох и умел я вашего брата ублаготворить... .Я хочу спать, – решительно перебила я.- Ложись, кто ж тебе не дает? Хоть рядом со мной, хоть с Тимошенкой. Где хочешь...Я устроилась на общих нарах с краю. Укрылась шинелью и почти сразу уснула. Проснулась оттого, что на меня положили что-то тяжелое. Открыла глаза, соображая: что же это может быть? Рядом сонно забормотал ротный Ухватов. Я скинула с себя короткую толстую ногу начальства и повернулась на другой бок. Мой сосед томно раскинулся во сне и теперь забросил на меня руку. Бесцеремонно, как в сдобное тесто, я ткнула кулаком в мягкий бок ротного и громко сказала:- Здесь тебе не сельская лавочка. Получишь с довекком!Ухватов убрал руку и притворно громко захрапел. Рядом с ним, как кот, зафыркал его заместитель Тимошенко. Я опять заснула и проспала без помехи до тех пор, пока не разбудил Шугай, – начиналась ночная вахта.За поздним ужином, глядя прямо в глаза своему шефу, я сказала тихо, чтобы не услышал Шугай, но тем не менее гневно:Вот что, старший лейтенант. Ты это брось! Чтоб это было в первый и последний раз.Так ведь пойми ты, еловая твоя голова, человек во сне не волен! – укорил меня ротный.Я в таких тонкостях не разбираюсь. С детства терпеть не могу, когда ко мне прикасаются.Гут, – засмеялся Тимошенко. – И даже аусгецайхнет. Ходи, Кострома, ровней. Знай край – не падай.Да она невесть что подумала, – буркнул Ухватов.Хватит не о деле, – перебила я миролюбиво. – Вот что, товарищи, стрелки нами недовольны.Это Рогов, что ли? – нахмурился Ухватов.А хотя бы и Рогов. Он хозяин на обороне, а мы приданные средства.А когда он бывает доволен? Если он больной, то мы виноваты? Поди, клепал на меня, стопкой попрекал?Ничего такого не говорил. Обижался, что огня мало даем.Мало ему? – Ухватов зло сощурил бабьи глаза. – Да у меня Федька Хрулев да Аносов почем зря патроны пережигают – не напастись!Хрулев и Аносов – это командиры соседних пулеметных взводов.Речь идет о моих пулеметчиках, – возразила я.А то твои не стреляют?Ну сколько примерно Бахвалов потребляет за ночь лент?Это я тебя должен буду спросить, а тебе таких прав не дадено, чтобы меня допрашивать.Да я просто так спросила. Думала, знаете.Знаю или не знаю – это дело мое. А перед каждым я отчитываться не должен!’- Должен, не должен! Разве в этом дело? – Я начинала злиться.- А в чем же? Чую я, откуда ветер дует. Это тебя Рогов науськал. Ох и вредная же скотина! Он и Богдановских против нас настраивал. Дорогу я ему перебежал или должен что?- Что вы заладили: Рогов да Рогов! При чем здесь Рогов?- В самом деле, чего ты лезешь в бутылку? – поддержал меня Тимошенко.Она же дело говорит: мало ребята стреляют. Оборона должна быть активной. Ты это учти, младший лейтенант. Запасные площадки у тебя под снегом похоронены, а вот твои соседи метод ведения огня с открытых позиций применяют широко и эффективно. Да ведь я еще и оглядеться не успела! А вы-то тут чем занимались? – А мы не командиры взводов, – отрезал Ухватов. -” У тебя только один Рогов, а у нас три, да еще сам комбат в придачу. Рогову придан твой взвод, сама его и ублаготворяй, а я сегодня передам тебе остальное хозяйство, – с меня и взятки гладки. Рогов мне и так по завязку надоел.- А мне ваши распри надоели, – равнодушно заметил Тимошенко. – И чего не поделили?Я внимательно на него поглядела. Вроде бы и дельные вещи говорит человек, но таким равнодушным, тусклым голосом, как будто бы всё это его нисколько не занимает. И взгляд у Тимошенко какой-то унылый, отрешенный: то ли устал человек смертельно, то ли болен неизлечимо... Что ж тут всё-таки такое?.. Надо приглядеться внимательнее.Пришел старшина Букреёв. Я только раз на него взглянула и сразу решила: жулик! Разговаривая, старшина не смотрит на собеседника – значит, совесть у человека не чиста. Пока они втроем выпивали и закусывали, я вычистила и смазала свой автомат. Его мне выдал старшина взамен пистолета. Сказал, что пистолетов нет на складе. А по мне, автомат еще и лучше – по крайней мере настоящее оружие.Я надела ватную фуфайку и была готова в поход, а мое начальство всё еще сидело за столом. Ротному, видимо, мало было выпитого, и он с сожалением косился на опорожненную фляжку. Тимошенко с куском хлеба в руке неподвижно уставился куда-то в угол – задумался. И только один старшина чувствовал себя довольным – смачно жевал, двигая большими ушами.- Ну, мы на “Прометей”, – сказал командир роты, стряхнув с ватных брюк крошки, и мы отправились.”Прометей” – это позывные боевого охранения. Символическое название: впередсмотрящий. Пыталась это дорогой втолковать командиру роты. Не понял, отмахнулся:- Что Прометей, что Матвей – один черт! Как-то надо было назвать, вот и назвали.После выпивки к старшему лейтенанту Ухватову вернулось хорошее настроение, и он опять болтал и шутил, как будто у нас и не было перепалки во время ужина. Я подумала: “Плохой мир лучше доброй ссоры. К тому же он мой начальник. Не трус и, кажется, дело свое знает. Несимпатичен? Да. Но если бы приходилось иметь дело только с симпатичными людьми, так что бы и было...”С наступлением темноты передовая ожила и заговорила. Вражеские пулеметы строчили без передышки, и всё трассирующими. Целые рои золотистых пчел выплевывали Узкие щели немецких дзотов. И летели эти огненные пчелы над нашими головами, пели совсем не медовую песню и пропадали – гасли где-то в темноте у нас за спиной.Наши стрелки отстреливались вразнобой. И справа и слева экономичными очередями постукивали станковые пулеметы. Не мои – соседские. А мои ни гугу. Пока мы пробирались к “Прометею”, пулемет деда Бахвалова дал две короткие очереди и снова замолчал, как подавился. Точно и нет на обороне героя гражданской войны.Старший лейтенант Рогов, оказывается, прав, – сказала я ротному. – Огня нет как нет.Командир взвода ты, – возразил Ухватов. – Ты и требуй огонь, а я потребую с тебя. А про Рогова больше мне не напоминай, а то опять полаемся. Только и всего.Дважды, как рассерженный осел, проревел “дурило” – выплюнул мины сразу из шести стволов. Не по нас, левее.”Прометей” зарылся в землю в Круглой роще, под самым носом у немцев. Роща эта значительно выступает за линию наших окопов углом вперед. Днем в боевое охранение не ходят: приказом комбата запрещено, да и небезопасно. И ночью-то сюда прогуляться охотников немного. Фашисты лупят из минометов почти что без передышки. И никакой рощи в прямом смысле этого слова нет: торчат из снега березовые да еловые палки с изувеченной корой – вот и всё. В боевом охранении стрелковый взвод, отделение автоматчиков и мой станковый пулемет,С каждым минометным залпом мы с Ухватовым зарываемся носом в снег, и лишь только пролетают осколки, поднимаемся, как по команде.У командира “Прометея” лейтенанта Лиховских задиристое мальчишеское лицо, вихрастый светлый чуб и веселые глаза. Вместо приветствия он потребовал от нас с самого порога:Подскажите рифму на слово “объятый”! Два часа бьюсь.Пошел ты со своей рифмой! – отмахнулся Ухватов. – Из Ленинграда на Большую землю первый поезд пошел. Вот тебе и рифма. Ей-богу, выпить не грех.- Уже выпили. Вот стих по этому поводу сочиняю. Давайте мне,рифму на “объятый”!Молодой лейтенант поглядел на меня так, будто рифму я нарочно прятала в кармане, и я сказала первое, что пришло в голову:Женатый.Вашему брату только и важно: женатый или нет, – ухмыльнулся сочинитель.Присутствующий в землянке горбоносый старший лейтенант засмеялся:- А что, Лиховских, подходяще. Послушай-ка:”Прометей”, мечтой объятый, Холостой ты иль женатый?Видали, как начальство упражняется? – насмешливо спросил нас Лиховских. – Это называется оказывать военкорам повсеместную поддержку. Вот и сочини. тут что-нибудь.А что вы сочиняете, если не секрет? – поинтересовалась я.Какой там секрет. В литературный конкурс сдуру вляпался – дивизионная газета объявила. На лучшее стихотворение. Приз: снайперская винтовка с полной оптикой. Очень уж хочется мне эту винтовочку получить.Ну и удалось что-нибудь?Почти что ничего:Смело в бой советского солдата Офицер советский вел. Пропоем про Радченко-комбата...А дальше – хоть ты тресни!- Для начала подходяще. А при чем же здесь “объятый”?- Так это я отвлекся. Сводка попутала, “Ленинград, огнем объятый”... А ты: женатый!, Не пришей кобыле хвост.- Ночь велика, что-нибудь придумаете, – утешила я доморощенного поэта. – А как тут мои ребята?Какие ребята? – Лиховских заморгал светлыми ресницами.Пулеметчики.Лейтенант всё глядел на меня и всё моргал. Силился что-то сообразить и не мог.Старший лейтенант, удачно использовавший мою рифму, поклонился:- Замкомбата Соколов.Я тоже назвала свой скромный чин и фамилию. Лиховских захохотал:Ну, это нечестно! Во-первых, милая девушка, надо знаки различия носить, а не ходить в солдатской фуфайке. Во-вторых, здесь я начальник местного гарнизона и новому человеку положено представляться по всей форме, а не вкручивать! Я ж подумал, что вы новая помощница Вари Саниной. Ха-ха-ха! И старший лейтенант Ухватов молчит, как правый.А заяц трепаться не любит, – скромно возразил мой ротный.Ну что ж, коллега, будем знакомы. – Лиховских крепко пожал мне руку. – А ребятами твоими я доволен. Их командир – Непочатов – моя правая рука – взводный начальник фортификации. Всё подсыпаем, углубляем, а фриц снова рушит...В пулеметном дзоте я уселась на коробку с лентами. К противоположной стене на корточках привалились пулеметчики, подняв торчком колени в ватных брюках. Пять человек. Шестой на посту на улице.Над фронтальной амбразурой за верхний край прибита к стене плащ-палатка, она складками спускается до самого пола и закрывает стол с пулеметом, чтобы свет из дзота не пробивался через амбразуру на улицу. Когда надо стрелять, подлезают под плащ-палатку.В банке из-под американских консервов плавает крошечный фитилек, и этот самодельный светильник чадит и коптит куда сильнее моего примуса в медсанбате. По запаху я определила, что вместо бензина горит щелочь, которой чистят оружие.В полумраке я не вижу лиц солдат, но знаю, что все внимательно и настороженно на меня глядят и ждут, что я скажу. А я ничего значительного сказать не могу.Скучно вам здесь? – спрашиваю сержанта Непочатова.Да нет, не особенно. – У Непочатова спокойный и уверенный голос. – Вот разве Пырков наш скучает, Украсть ему тут нечего.Ну чего-чего-чего? – добродушно ворчит Пырков.- Я ж молчу...Теперь я вижу его толстые улыбающиеся губы и ряд крепких белых зубов с золотой коронкой на правом резце,Патронов достаточно?Этого добра лейтенант Лиховских запас про целый батальон.Кормят как?Как всех. Не жалуемся. (Какой приятный голос у сержанта.)Пулемет?Исправный.Я подлезла под плащ-палатку и долго стреляла в темноту. При вспышке ракет вражеская узкая голая роща “аппендицит” казалась совсем рядом, и было видно, как мои пули взрывают снежную опушку на бруствере вражеских окопов,Прощаясь, сержант Непочатов просто сказал: – Вы за нас будьте спокойны. В случае чего, мы отсюда ни шагу.Из “Прометея” мы с Ухватовым выбирались молча. Петляли в темноте по причудливой тропинке, то и дело ложились в снег, пережидая очередной минометный налет. До последней, самой левой огневой точки, добрались благополучно. Я накануне мельком уже видела отделение сержанта Лукина. Командир мне не понравился. Вялый, равнодушный, точно ему не двадцать лет, а все сорок с гаком. Ротный про него метко сказал: “Соборовался парень и причастился. Помирать собрался”.Сержант Лукин спал в дзоте сном праведника. Храпел так, что слышно было на улице. Командир роты возмутился:- Во дает дрозда! Хоть ты ему кол на голове теши, всё равно задрыхнет, как медведь в берлоге.В дзоте темно, хоть глаз выколи, и холодно, как на улице.- Кто тут есть живой? – закричал Ухватов с порога. Вместо ответа кто-то поджег шнур трофейного кабеля, подвешенного к потолку. Дым пополз по помещению, перекручиваясь черной спиралью. Я трижды чихнула и только потом огляделась.Сержант спал на нижних нарах. На верхних в унисон командиру храпели еще двое. Пожилой узбек с длинными висячими усами, сунув большой нос в кисет, шумно нюхал махорку. Другой узбек, гораздо моложе, насмешливо наблюдал за своим земляком.- Уртак, чирок бар?’[Товарищ, лампа есть? (узб.)] – спросила я пожилого. Он не торопясь завязал кисет, аппетитно чихнул и только потом отрицательно покачал головой. Я опять спросила по-узбекски:- Что пишет жена?Он нахмурился и отвернулся. Молодой засмеялся и три раза произнес слово “талок!” [расторжение брака (узб.).] Поняла: разведенный. Получилось не совсем ладно.Как зовут? – спросила молодого.Керим Хаматноров, – с улыбкой ответил он и кивнул на пожилого: – Дусмат Раджибаев.Хоп, – сказала я. – Якши.[ Ладно, хорошо (узб.)]Ухватов вдруг засмеялся:Никак ты узбечка?”Бестактный дурак!” – чуть не сказала я вслух.Ничего, дохтур, ничего! – ответил за Раджибаева его земляк.Я не доктор. Я командир. Аксакал,[ Начальник. Здесь в смысле: командир (узб).] – кивнула на пулемет.Земляки растерянно переглянулись, в один голос воскликнули:- Товба![ Восклицание, означающее удивление (узб.).]На этом наша дружеская беседа прервалась. Ротный разбудил Лукина и стал его отчитывать. Сержант не оправдывался. Крутил спросонья круглой стриженой головой. Ноздри курносого носа закоптели.Ведь до чего ленивый!-возмущался командир роты. – Морозит солдат, как тараканов. Я тебе дров должен припасти?Бьет немец прямой наводкой, как только затопим,- лениво возражал Лукин.- Не болтай не дело! “Бьет!” – передразнил его ротный. – А где он не бьет? В боевом охранении и то топят. А вот скажи, что лень раньше тебя родилась, так это не секрет. И какое ты имеешь право ночью дрыхнуть? Был такой приказ, чтобы спать по ночам, я тебя спрашиваю? Того и гляди, проберется немецкая разведка и заберет, как сонного тетерю. Передаю тебе его со всеми потрохами, – повернулся Ухватов ко мне. – Хоть с квасом его съешь, хоть так сжуй – мне всё едино. А я об него мозоль на языке набил – никакого проку!В дзот заглянул возвращавшийся из боевого охранения замкомбата Соколов. Он спросил:Как дела?Нормально, – ответили мы с Ухватовым в один голос. Ну и правильно. Нечего сор из избы выносить. Надо самим наводить порядок.Соколов позвал нас:- Аида домой!Ухватов ушел, а я осталась у Лукина. Надо было начинать неприятный разговор, а с чего? Прочитать нотацию? Но это уже сделал командир роты, и в довольно сильных выражениях. Поможет ли?Неужели нельзя соорудить коптилку? – кивнула я на немилосердно чадящий кабель.Так ведь горючего нет, – тихо возразил Лукин. – Что жечь-то?- Другие жгут щелочь.- Разве ее напасешься?- Щелочи идет очень мало.И опять мы молчим. Я смотрю на Лукина, а он на пулемет. Очень тихо, как бы про себя, я сказала:- Бедные солдаты. Ведь, наверное, чертовски скучно с таким командиром. День и ночь – сутки прочь. А сутки кажутся длинными-длинными...Лукин заерзал на нарах. Вот жаль, не видно в потемч ках, покраснел или нет, А я опять:- Мать-то, наверное, и сегодня, ложась спать, всплакнула: “Сыночек Родину защищает...” Защищает!.. Как же! Спит в холоде да в темноте – только и проку.И вдруг решение пришло само собой. Я поднялась с нар и, направляясь к двери, как бы между прочим обронила:На днях переселяюсь сюда. И спячке вашей конец.К нам на жительство? – удивился Лукин,А что ж здесь такого?- Да я только так. Неудобно вам у нас будет,- Об удобствах будем думать после войны.В траншее Лукин шумно вздохнул за моей спиной:Скорей бы в наступление, что ли...Это с таким-то настроением в бой? Да я вас накануне наступления в хозвзвод отчислю! Понятно? Стрелкочвая карточка где?- Ребята раскурили, наверное..,- Чтобы завтра была новая.Да я рисовать-то не горазд. Лейтенант Богдановских всегда сами...А я не буду. Завтра проверю.Только выбралась из траншеи на тропинку, заревел “скрипун”. Чтоб ты, сатана, провалился! Пехота дала ему имя – Лука и даже отчество – прозвище, которое при посторонних не вспоминают... “Скрип!” – как осколком стекла по железу. Снаряд медленно прошелестел над моей головой и мягко шлепнулся в снег где-то совсем рядом. Не взорвался...”Скрип!” – и почти сразу же взрыв, как от хорошей бомбы. Говорят, что “скрипун” немцами создан по типу иашей “катюши”, – тоже что-то реактивное. Но бьет он не залпами, а одиночными, с большими паузами. И, несмотря на оглушительный взрыв, разрушительная сила его снарядов ничтожна, а прицельности никакой – швыряет куда попало. Но зато звук!.. Мороз по коже...Неподалеку от дзота деда Бахвалова мне повстречалось начальство: командир полка подполковник Филогриевский, майор Самсонов и комбат Радченко. Впереди два солдата, замыкающим – Паша-ординарец.Милая девушка, почему вы бродите без сопровождающего? – остановил меня командир полка. – Вы хоть интересовались, при каких обстоятельствах погиб ваш предшественник?Так точно, товарищ подполковник.И какой же отсюда вывод?Я молчала. Майор Самсонов укоризненно покачал головой, но ничего не сказал. А комбат глядел хмуро, как сердитый свекор. Командир полка сам ответил на свой вопрос:Вывод один. Моим приказом категорически воспрещено офицерам в ночное время ходить по обороне в одиночку. Надеюсь, вы меня поняли?Так точно, товарищ подполковник.Командир полка укорил меня отечески-добродушным тоном, но тем не менее мне было стыдно. Ведь знала, с первого же дня знала об этом приказе! Тимошенко предупреждал......На младшего лейтенанта Богдановских на стыке двух рот напала вражеская разведка. Сибиряк сражался неистово – шестерых уложил на месте, но когда подоспела помощь, было уже поздно... Так погиб сибирский богатырь. Зря погиб. По своему собственному легкомыслию. Ну что ж, приказ есть приказ. Придется от дзота к дзоту брать сопровождающим кого-либо из своих солдат.Тимошенко выспался и, позавтракав, куда-то ушел. Ухватова вызвал комбат. А я еще не ложилась после ночного бдения: ломала голову над сводной отчетной карточкой. Сверила свой увеличенный чертеж с картой-трехверсткой. Нанесла все огневые точки, но разобраться до конца не могла. Или ротный Ухватов врет как сивый мерин, или я ни черта не понимаю... “У меня система огня на ять!” Как бы не так! Видно, где захватил последний бой, – там и окопались. Какое же тут взаимодействие, когда каждый сам по себе! Положим, с Непочатовым всё ясно: огонь по “аппендициту”. Точка. С Нафиковым тоже всё как будто бы в порядке: через правую амбразуру косоприцельным вдоль своих же позиций, через левую – почти до самого боевого охранения. А Лукин? А дед Бахвалов? Проклятые фронтальные амбразуры: от сих и до сих – как в мышеловке. А если обойдут?.. Правая амбразура в дзоте Лукина глядит на наши стрелковые ячейки – по своим, что ли, лупить?.. А перед левой накопилась целая снежная гора, как заслон. И у деда Бахвалова так же... Пожалуй, надо вместе со старшим лейтенантом Роговым в сумерках сделать общую пристрелку трассирующими. Посмотреть с наблюдательного пункта комбата, что получается. Ну, а если мои сомнения подтвердятся? Тогда что? Перестраивать дзоты?.. Когда? Какими силами? Кто позволит?.. Выход один: срочно привести в порядок запасные площадки. Об этом же говорил Тимошенко-Снежные горы перед амбразурами долой немедленно. Надо только справиться, нет ли там мин. Фу черт! Даже голова разболелась. Я с досадой отшвырнула карандаш.От невеселых дум меня отвлек пулеметчик Гурулев из расчета Лукина. Он проворно скатился по ступенькам землянки – маленький, щупленький, как подросток. Глаза смешливые, любопытные. Из жесткого воротника шинели, как из хомута, трогательно выглядывает голая тонкая шея. Солдатишко поискал глазами веник и, не найдя, отряхнул снег с валенок рукавицей. О чем-то пошептался с Шугаем и шагнул к моему столу:Здравия желаю! Дозвольте обратиться?Здравствуй. Разрешаю.Вот вам ракеты. Для сигналов, стало быть. Сержант Лукин прислал.Спасибо. Можешь идти.Парень потоптался на месте, потом нерешительно сказал:А, если вы сомневаетесь насчет того, что мы зэки, то это зря, товарищ младший лейтенант...Какие еще зэки?- А из тюряги которые. Урки, стало быть.Это ты-то урка? Что ты городишь? – Я невольно улыбнулась.Урка и есть, – серьезно подтвердил Гурулев.И чего шлепает, языком, шибенник? – подал голос молчаливый Шугай. – Судимость-то почти со всех уж сняли.Выходит, я вру? – возразил ему маленький пулеметчик. – Ты ж, дядя Федя, тоже урка!Шугай махнул рукой:Мели, Емеля, твоя неделя. – И снова углубился в свою работу. Что-то шил из зеленой парусины.И Пырков наш – уркаган. Ворюга был – ужасти! Всё по поездам, – как ни в чем не бывало продолжал Гурулев. – И дедушка Бахвалов из зэков...Тебя товарищи просили об этом мне рассказать? – строго спросила я.Да нет, я сам.Тогда рассказывай о себе. За что ж тебя судили, грозный урка? Сколько тебе лет?Мне-то? Двадцать второй пошел. А судили меня, товарищ младший лейтенант, можно сказать, за дело. Тут у нас в батальоне есть мой земляк – почтарь Федька Шкирятых. Так вот нас с ним вдвоем. По девятнадцати нам тогда было. Раз пришли мы на гулянку с гармошкой в соседний колхоз. Ну, все девки, понятно, к нам. А тамошние мальцы на нас. Драка была – ужасти! Вроде бы и не шибко стукнули Петьку-комбайнера, а он в больницу попал. Ну нам и отмерили по два года. По году мы с Федькой как миленькие отбухали. А тут война. Весь Лагерь взбунтовался: на фронт – и никаких! И мы просились. Если бы не взяла нас дивизия, всё равно бы убежали на войну. Мы уже договорившись с Федькой были...Всё?Как будто бы всё,Иди.Гурулев не спешит уходить. Ему, видимо, интересно знать, как я отнеслась к его рассказу. Но я молчу.- Так-таки и идти? – наивно уточняет молодой солдат.Я усмехнулась:- Можешь не идти, а бежать. Мне всё равно. Не споткнись только.Гурулев засмеялся, неловко козырнул и протопал по ступенькам промороженными валенками, как веселый козленок копытцами.Я крепко задумалась.Чертеж системы огня без взаимодействия отодвинулся куда-то на задний план. Что взаимодействие? Дело наживное, поправимое. А вот народ!.. Никогда мне не приходилось сталкиваться с людьми этой категории. Если бы только знала моя бабушка!.. Она панически боялась милиции, очень гордилась, что за всю свою жизнь ни разу не была в свидетелях, а проходя мимо Дновской тюрьмы, явно трусила: творила молитву и, как около кладбища, ускоряла шаги... Незадолго до начала войны в нашем поселке поймали знаменитого дновского бандита Гошку Рыжего, увезли в тюрьму.Страшный был этот Гошка Рыжий. Много бед натворил. И тюрьма – страшное место. Гошка – бандит, и маленький безобидный Гурулев рядом?.. Непонятно. Как жаль, что я не попала в свою родную дивизию. Какие там люди!..Мне вдруг некстати вспомнилось мое ласковое прозвище: Чижик! Чижка!.. А “папенька” Быков: “Козочка. Козило – друг мой... Чудо-юдо пехотное”. А Федоренко!.. “Малышка, ты помнишь полянку, которую я тебе подарил? Наш Кузя было повадился тут своих санитаров дрессировать, но я их турнул в другое место, чтобы не топтали твои ромашки...” Мои ромашки! Когда это было?.. И было ли?.. “Чижик! Малышка!..” Предательская слезища, как горошина, – хлоп о фанерную крышку стола... Гулко. И вторая, и третья... Я вытерла лицо рукой и покосилась на Шугая. Слава богу, не видит. Неожиданно для себя хватила кулаком по столу так сильно, что онемели пальцы. Довольно Шугай вздрогнул, и уронил какую-то железку. Сверкнули его глаза, молодые, яркие, как две зеленоватые звездочки. Неужели такой мог совершить преступление?Когда вернулся Тимошенко, я укорила его, воспользовавшись тем, что Шугай ушел за обедом:Что же вы мне не сказали, что в моем взводе есть осужденные?А разве тебя в штабе дивизии не поставили в известность? – удивился Тимошенко.Ах да, ведь комдив намекал на какой-то особый контингент, но я не придала этому значения. Так вот что полковник имел в виду!..- Какое преступление совершил Бахвалов?А ничего особенного. Человека кокнул.Господи помилуй! Так почему же он сержант?Два раза на снятие судимости подавали, а в штабах что-то перепутали – звание присвоили, а судимость снять забыли. Теперь надо ждать очередного “сабантуя” – еще раз подадим. Ты думаешь, дед Бахвалов и в самом деле убийца? Вора на своих капканах застал и тряхнул его по таежному неписаному закону. Не сдержался. А Шугай по пьянке свою старуху ненароком придушил. Пятый год себя казнит. Ты не гляди, что он похож на Соловья Разбойника. Он и мухи не обидит. И вообще, брось ты это! Люди как люди. Наша дивизия в Сибири формировалась из добровольцев. Почему бы такому Гурулеву не предоставить возможность защищать Родину? Или тому же Пыркову? Ты думаешь, если люди раз оступились, то они и не советские?Ничего я такого не думаю. Ухватов случайно не зэк?Тимошенко засмеялся:Нет. Офицеров из числа осужденных у нас нет. Да он и не сибиряк. А что, похож?Замашки блатные. А старшина Букреев?Этот оттуда. Крупный растратчик. Таких, как Макс, на фронт не посылали, но он пролаза – добился.Я так и знала, что он жулик. Уверена, что он обвешивает солдат.Тимошенко пожал плечами.Мне вдруг стало смешно: Гурулев – урка... Парнишка с ласковыми глазами. Верхняя губа короткая, не закрывает мелкие веселые зубки, и оттого кажется, что улыбка не покидает круглое лицо Гурулева. Если все зэки такие, как этот Гурулев, – то воевать можно. Удивительное существо – человек. Стоило поговорить с Тимошенко, и уже утешилась. Ладно. Будем воевать. Им ведь тоже несладко – дали в командиры девчонку. А ведь молчат! Не протестуют. Ну и я буду молчать.Тимошенко.- заместитель Ухватова по политчасти, но по старой привычке многие зовут его политруком. Я внимательно к нему приглядываюсь, но так и не могу понять до конца, что он за человек. Парень со странностями. Тимошенко двадцать четыре года. До войны учился в одном из сибирских институтов с очень сложным названием – изучал что-то связанное с морской фауной. Мечтал о море, а попал в цехоту, на сушу. Тимошенко молчалив, никогда не повышает голоса и не употребляет бранных слов. Не трус и обязанности свои выполняет очень аккуратно: если назначил занятие или политинформацию на пятнадцать ноль-ноль, явится секунда в секунду. Но ему мешает слабый характер – он не умеет поставить на своем. И как политработник влияния на Ухватова он не имеет.Но не в этом главная беда. Тимошенко – человек настроения. То живет и дышит во всю силу: инструктажи, совещания, читка газет, боевые листки – сутки напролет пропадает на переднем крае. А то вдруг раскисает, и всё ему становится безразличным. Политинформации проводит нехотя и так скучно, что слушатели засыпают, как под гипнозом. А в свободное время сидит на нарах и, закрыв глаза, раскачивается из стороны в сторону, молча или с неизменной песней:Не для ме-е-ня при-и-и-дет ве-е-сна И Дон ши-ро-кий ра-золь-е-е-тся...В такие минуты я гляжу на него почти со страхом и чувствую, как меня тоже начинает душить зеленая тоска.- Ну что ты воешь, как собака на луну? – с досадой как-то спросила я его.Тимошенко смутился, на минуту стряхнул оцепенение:- Я тебе помешал? Извини, пожалуйста. – И опять хорошие карие глаза потухли – замер парень в непонятной тоске.Иногда к нему приходит в гости приятель – командир минометчиков. Старший лейтенант Громов симпатичный: чистое лицо, серые честные глаза и добрая улыбка. В минуты меланхолии Тимошенко с ним не разговаривает. Громов посидит, посидит и, вздохнув, уходит. Тимошенко мучается день-два, потом – щелчок – и опять приходит в себя: человек как человек – деловой, собранный.Зато наш Ухватов никогда не унывает. Каждый вечер колобродит. Теперь он уже не маскируется, как в первые дни моего приезда, а пьет просто так, за здорово живешь. Жуликоватый старшина недодает моему взводу ежедневно триста граммов водки: на меня, на Хаматнорова и Раджибаева, потому что те не пьют. Да Шугай не потребляет по зароку. И всё это без зазрения совести “вкушает” ротный.Однажды, когда Ухватов был сильно “подшафе”, к нам в землянку заглянул комбат Радченко. Непьющий комбат сгреб ротного за наплечные ремни, по воздуху притянул к своему лицу и обнюхал волосатым носом. На Ухватова жалко было смотреть: чуть не плакал и зарекался на веки-вечные...Через неделю я перебиралась на новое местожительство. Молча складывала свои нехитрые пожитки. Тимошенко хотел помочь, но я отказалась: какое у солдата имущество? Фуфайку на плечи, мешок за плечи, под мышку шинель да в руки автомат – вот и всё. Ухватов сидел на нарах мрачнее тучи – мучился с очередного похмелья. Меня не удерживал даже из вежливости – не ко двору пришлась. Тимошенко вышел вслед за мной на улицу. Спросил:Куда? К деду Бахвалову?Нет, к Лукину.Не одобряю. Место там опасное. До самого боевого охранения, кроме твоих, нет ни одного человека.Вот потому и переселяюсь, что там опасный участок. Телефон бы крайне надо, да не хочу у Ухватова просить. Может быть, поможешь?- Ладно. Переговорю с начальником связи.Я спросила:- Скажи, ну что ты за человек? Как ты можешь с этим мириться? Он же каждый день пьяный! Хорош пример для подчиненных.Тимошенко нахмурил тонкие черные брови. Лицо его стало грустным.Не умею грубить, а по-хорошему он не понимает. К тому же он старше меня на целых десять лет.Хоть на двадцать! Дед. Бахвалов в три раза старше меня, так, думаешь, я ему позволю на себя верхом сесть?Ну заведу я свару. А дальше что? Мне не нравится командир, тебе, примерно, не нравлюсь я, а ты солдатам... И пошла писать губерния... Кому от этого легче? Я ж его воспитываю потихоньку.Старая песня. Нечто подобное я в первый же день сказала деду Бахвалову,