только там речь шла о пререканиях с командиром. Воспитатель! Нашлепал один раз по заднице, как младенца, – вот и всё воспитание. Да Ухватова надо так отшлепать на партбюро, чтобы он неделю сесть не мог!! Передай ему, пожалуйста, чтобы ко мне пьяный не являлся. Я терпеть не буду. А на тебя не сержусь. До свидания.Тимошенко шумно вздохнул и вяло пожал мою руку.Варя Санина – наша санитарка, единственная девушка в роте, если не считать меня. С Варей я познакомилась в первый же банный день. Приехала фронтовая баня-душ. Мылся наш батальон. Солдат снимали с переднего края небольшими партиями по очереди. Меня расстроил косоглазый банщик. Он запускал в баню сразу по двадцать человек. Я спросила:А как со мной?А как хочешь, – равнодушно пожал плечами банщик. – Хочешь – мойся со всеми, не хочешь – грязная ходи. Дёлов-то палата.Как же я буду мыться со всеми вместе, ведь я же не мужчина?.А не мужчина, так и не лезь к мужчинам. Завтра буду мыть медсанбат, приходи в Вороново.До Воронова добрый десяток километров. Кто же отпустит меня с обороны? Но банщику до этого нет никакого дела.Впустите меня одну хоть на десять минут, – попыталась я уговорить его.За десять минут знаешь сколько воды утечет? Рожки-то у меня не перекрываются! Где ж этак-то я воды горячей напасусь, а у меня план! Да и бьеть немец...”Бьеть!” – передразнила я и осталась без бани. Зато солдаты мои вымылись. Делать у бани больше было нечего, и я отправилась домой, злая, как мегера.На узенькой тропинке, петляющей из хозвзвода к переднему краю, столкнулась лицом к лицу с Варей.- С легким паром, взводный! – крикнула мне Варя с высоты своего великолепного роста.Я ничего не ответила, и девушка загородила мне дорогу.- Никак не помылись? – прищурила Варя свои лучистые глаза.- Нет, не помылась.- Досада? – Варя окала, как волжанка.Да еще какая!Есть о чем горевать. Вот сейчас узнаю у Паши, когда она будет для комбата баню топить, так после него вволю помоемся. А это разве баня? У нас в Сибири рассказать, бабы животы надорвут...Уже на другой день к вечеру мы с Варей мылись в комбатовской бане. Варя так раскалила каменку, что я чувствовала себя, как в камере пыток: глотала открытым ртом сухой горячий воздух и не могла перевести дух. А где-то рядом, невидимая за знойным туманом, как большая белая рыбина, с наслаждением плескалась Варя:- Ах, жалко веничка нет!Веничка тебе в таком аду!Когда Варя одевалась, я вдруг увидела на ее пояснице и спине толстые безобразные рубцы.- Что это у тебя?Она спокойно ответила:- Батина наука. Уму-разуму ременной треххвосткой учил!Какой ужас! Бедная девушка...У Вари крепкие руки и ноги и высокая грудь. И только живот несколько великоват для девушки. Перехватив мой критический взгляд, Варя улыбнулась:- На пятом месяце...Потом вдруг горестно сказала:- Ох как вы на меня поглядели! Даже сердце замерло... Вот и в тылу будут так-то. Скажут: фронтовая... А он у меня был первым и последним... – Варя, полуодетая, опустилась на холодный пол и закрыла лицо руками. Плакала. Еле-еле я от нее добилась, что “он” – это погибший лейтенант Богдановских,В тот же вечер, плача, Варя поведала мне горестную историю своей любви. Дивизия формировалась в том городе, где жила и работала Варя. Тут она и познакомилась с молодым лейтенантом Богдановских – выпускником Омского пехотного училища. По словам Вари, ее избранник был совсем необыкновенный парень: красавец, умница и добряк. Они не успели оформить свои отношения – дивизия двинулась на фронт. А на фронте тоже было всё некогда, да и загса ближе чем за сто километров от передовой нет. Филипп всё собирался рапорт подать, да так и не собрался – погиб.- Разве мы знали, что так будет? – плакала Варя, уткнувшись лицом в мои колени. – Мы ж думали вместе сто лет прожить. Да и то было бы мало... Любили.Наплакавшись вволю, Варя вдруг попросила:Солдат не обижайте. Они же как дети... Филипп их любил...Ну что ты, Варенька, зачем же я буду их обижать? – Я поцеловала Варю в мокрую прохладную щеку.Мое новоселье совпало с праздником. Как раз в этот день Информбюро сообщило об окончательной ликвидации сталинградской группировки. Огромные трофеи, тысячи пленных и сам фельдмаршал фон Паулюс!По такому случаю Рогов нам пожертвовал целый ящик цветных ракет, и ночью мы устроили иллюминацию. Палили без разбора – красными, зелеными, синими и опять зелеными. Пример заразителен, вскоре разноцветными огнями запылал весь передний край. Но всех перещеголял “Прометей” – там лупили сразу из нескольких ракетниц и умышленно подбирали цвета: две зеленые, в середине красная, синяя, красная, опять синяя. Очень был красив этот “прометеев огонь”!Самое удивительное то, что фрицы в эту ночь молчали: ни одного выстрела, ни единой ракеты! Как вымерли немецкие позиции, и даже дежурные собаки-минометы не тявкали.Смешливый Гурулев предположил:- А что если фрицы с горя всей кодлой повесились?Смех смехом, но наша победа под Сталинградом наверняка не способствовала поднятию вражеского боевого Духа.Рогов спросил меня по телефону:- Как думаете, кривому фюреру идет черный креп на рукав мундира? – И хрипло засмеялся.Славный он, этот бывший учитель Рогов! Мне иногда очень хочется назвать его просто по имени-отчеству – так не идет ему военная форма. У Рогова с горлом всё хуже, ларингит перешел в хронический, и печень у него побаливает. Но в госпиталь старший лейтенант не собирается. Я сказала ему:- Вы хрипите, как фагот. Как же будете преподавать без голоса?Евгений Петрович ответил:- Если доживу до светлого дня победы, согласен молчать до самой смерти. А профессия, что ж профессия? Профессий есть не перечесть. – Я услышала, как он тяжело вздохнул. – Всё было. И школа, и дом. Было да сплыло, не вернешь......До войны Рогов был директором семилетней школы на окраине Минска и жил с семьей при школе. В первые же дни войны, при ночной бомбежке, под развалинами школы погибли жена Рогова и двое маленьких детей. Евгений Петрович эвакуировал какой-то важный архив. Вернулся домой: ни жены, ни детей... В ту же ночь он ушел добровольцем с отступающими частями. Мне об этом рассказала Варя Санина. Она боготворит своего командира.После тяжелого ранения Рогов лежал в госпитале в таежной стороне и принимал активное участие в формировании Сибирской дивизии. Он-то и помог Варе попасть на фронт.В эту праздничную ночь телефон мой буквально разрывался. Почти непрерывно звонили совсем незнакомые люди и всё требовали “Малыша”. Такую позывную мне присвоили озорники-связисты. Но это еще ничего, могло быть и хуже. Начальнику тыла полка, например, озорные мальцы дали позывную “Крокодил”. Простоватый, не подозревающий подвоха капитан кричит в телефонную трубку: ””Крокодил” слушает!” А телефонисты по всей линии хохочут.На правах однополчан или просто соседей абоненты поздравляли меня с праздником, болтали всякий вздор и напрашивались в гости. В конце концов мне это надоело. Я посадила к телефону Гурулева и приказала всем подряд отвечать, что меня нет. Исполнительный Гурулев почти непрерывно кричал в трубку:- Нету “Малыша”. До ветру они пошли...И было слышно, как хохотали на другом конце провода.В середине ночи позвонили из “Прометея”, и я взяла трубку. Только начала разговаривать с Лиховских, явился сам комбат. Товарищ Радченко прямо с порога пробасил:- Запретите своим знакомым занимать линию неслужебными разговорами. Мне жаловался начальник связи.Я растерянно на него посмотрела и сказала совершенно искренне:- Так ведь это же всё незнакомые знакомые. Не знаю, кому и запрещать.Суровый комбат вдруг улыбнулся и уже не сердито сказал: – Вот незадача! Поклонники одолели. А это тоже незнакомый знакомец? – кивнул он на трубку, которую я держала в руке.- Это лейтенант Лиховских.Комбат взял у меня трубку и как школьника отчитал начальника “Прометея”.Он пробыл у нас недолго. Молча подошел к пулемету. Пострелял. Ничего не сказал. Уходя, ткнул носком валенка в кучу гранат, сваленных в углу дзота, проворчал:- Места нельзя найти? Оправданий слушать не стал. Спросил:Ваш Ухватов всё бражничает?Не знаю.Паша пропустила вперед начальство и приложила к ушанке руку в белой рукавичке.Под утро в “Прометее” поднялась бешеная обоюдосторонняя пальба. Вскоре позвонил Лиховских. Смеясь в трубку, сказал:- Слышала? Вот так раздразнили мы фрица! Твой Непочатов рупор из жести сделал, и начал я орать, что иерихонская труба: “Ахтунг! Ахтунг!” Всё больше про Сталинград им напоминал. Сначала хорошо слушали, а потом завозились – офицеры, наверное, понабежали. Ну тут уж у нас пошел другой разговор.Ну и неугомонный парень этот Лиховских! Он спутал все мои представления о режиме боевого охранения. Сидеть тихо и молча? Как бы не так! Наш “Прометей” – это язва у немца на самом носу. Не дает фрицам покоя ни днем ни ночью: “Ахтунг! Ахтунг! Слушайте информацию о Сталинградской трагедии!” И всё это по-немецки. Способный.Однажды начальник “Прометея” до того доагитировался, что в боевое охранение из-за огня противника не было доступа двое суток. Лиховчане и непочатовцы сидели без хлеба и махорки. Комбат Радченко рассердился. “Вот что, Цицерон, ты умерь-ка свой ораторский пыл, – сказал он лейтенанту Лиховских. – Ведь тебе же известно, что перед нами стоит батальон СС Святой крест, так что твои речи – глас вопиющего в пустыне”. Лиховских только посмеивался: “Никогда идеологическая работа с противником не приносила вреда”. И при каждом удобном случае продолжает орать в свой самодельный рупор.Впрочем, агитация на переднем крае практикуется с обеих сторон. На наш участок обороны агитмашина с звукоустановками-усилителями подойти не может из-за отсутствия дороги, а вот в соседней роте, правее нас, в сумерках частенько слышится звонкий девичий голос: “Ахтунг! Ахтунг! Дейтще зольдатен унд официрен!” Это – Галя-иереводчица.Я ни разу не видела Галю, но знаю, что она не трусиха. Машина ни за что не уйдет, пока агитаторы не выполнят всей программы да еще и “Синий платочек” на прощанье не проиграют. Фрицы, как правило, молчат до тех пор, пока не вмешается кто-либо из чинов, – тогда начинается, только держись! Но и наши, сопровождая машину, дают огня, да еще какого! Галя может гордиться: так и генералам не салютуют.Немцы тоже пытаются нас агитировать и делают это очень неуклюже. Я, например, даже представления не имела, что по ту сторону фронта меня ждет не дождется изменник Андрей Власов и... лучшие публичные дома Европы !.Передачи фашисты заканчивают всегда одинаково: “Штык в землю! Вот пароль – ключ к спасению жизни и счастью...” Что-то у нас не находится желающих воспользоваться ключиком от немецкого счастья...В девять часов утра мы чистим оружие после ночной вахты, завтракаем и ложимся спать. В пятнадцать ноль-ноль подъем. Умываемся свежим снежком, и сон как рукой снимает. Дусмат-ака тоже умывается. Морщится, правда, но старательно натирает снежком лицо и шею. И зарядку делает вместе со всеми. Я его подхваливаю:- Гурулев! Что согнулся, как старик? Шире плечи! Посмотри на Раджибаева. Молодец, Дусмат-ака! Батыр. Якши. Хаматноров, подбери курсак! Лишний жир солдату только помеха. Руки вверх! Начали. Раз-два! Раз-два!..Сержант Лукин старательно проделывает все упражнения от начала до конца. Я вскоре узнала его болезнь. Проговорился коротыш Гурулев. Лукину изменила любимая девушка. Об этом ему из дому написала какая-то Густя. Я долго думала, с какой стороны подступиться к разочарованному парню, и ничего не могла придумать. Посоветовалась с комсоргом. Лева Архангельский решил сразу: вызвать на бюро и снять стружку потолще – вся меланхолия соскочит! Я не согласилась. Здесь нельзя с плеча. Война войной, а солдатское сердце не камень...Помог Тимошенко. Как-то он вручил мне распечатанное письмо:- Разберись, пожалуйста, и ответь.Письмо было от матери Лукина. В тот же вечер, собравшись к деду Бахвалову, я взяла с собою Лукина. По дороге как будто бы невзначай спросила:- Кто такая Густя?Лукин остановился, заморгал опушенными инеем ресницами:Густя? Какая Густя?Не прикидывайся. Та, что тебе про Шурочку написала.А... Августина Купцова. Товарка ейная.А эта Августина случайно за тобой не ухлестывала?Лукин удивленно на меня поглядел. Я сунула ему в руки свой фонарик:- Свети! – И, вытащив из кармана письмо, стала читать:”...Полтора месяца не пишет свет наш ясный. Ни мне, ни родне, ни знакомым. А только не верю я, товарищи командиры-начальники, что Коленька мой убитый. Сердце матери вещает: живой он. Напишите за ради христа... А что девушка евонная убивается – так и описать невозможно...”Ох! – сказал Лукин и сел прямо в траншею. – А мне написали, что она замуж выходит за Костю Кляпоносова...- Так-то ты любишь! Первой сплетне поверил. Я бы на месте Шуры тебя не простила. Лукин даже застонал:Ох, дурак! Набитый дурак... Мешок с мякиной.Убирайся! – сказала я и топнула ногой. – Марш письма писать! Да чтобы с утренней почтой все ушли!Ох, товарищ младший лейтенант, а я, дурак, думал: лучше бы она умерла...Дурак и есть, – согласилась я и вздохнула. Всё поправимо, кроме смерти...Дед Бахвалов действует мне на нервы. Старый кержак умен и хитер: понимает, что приказ не фунт изюма, не оказывает открытого противодействия, но по любому поводу затевает дебаты. Как-то я обратила внимание, что у него не залита в пулемет охлаждающая жидкость, и сделала замечание.А зачем ее заливать заранее? – возразил старый пулеметчик. – Еще как на грех замерзнет.Да ведь жидкость незамерзающая!Это только так говорится, а налей – возьмет и замерзнет.После каждой ночи я у него спрашиваю:Сколько израсходовали?С полторы ленты будет.Мало. Непочатов – четыре. Лукин – три.Так ведь дурацкое дело нехитрое, – возражает дед, – пали в белый свет, как в копейку, а патроны, они огромадных денег стоят.Зачем же в белый свет? Надо прицельно. Оборона должна быть активной. Немцы совсем обнаглели, а вы патроны экономите.Старый партизан смотрит на меня с плохо скрытой иронией. Но я теперь знаю его слабое место и, в случае чего, бью без промаха:- Стрелки нас в трусости обвиняют. Говорят: боится сержант Бахвалов фрицев. Сидит, как крот в норе, лишь бы его не трогали. Каково мне про вас, участника гражданской войны, такое слушать?В ответ дед Бахвалов ревет, как раненый медведь:- Ах, варнаки треклятые! Лешаки кержацкие! Бахвалов трусит?! А на ком оборона держится, как не на Бахвалове? Тоже мне защитнички: тюха да матюха... В случав чего, смажут пятки – не догонишь. А Бахвалов здесь костьми ляжет. Верно, мазурики?Дрессированные “мазурики” отвечают дружно, как один:- Так точно, товарищ сержант!Когда я сказала ему про запасные площадки, дед по обыкновению затеял спор:Это еще зачем?Как зачем? Огонь ночью будете вести, чтобы по дзоту немец меньше бил. Да и плохо ли иметь запасные позиции? Пусть противник думает, что на обороне пулеметов прибавилось. Ночи теперь лунные: здесь пострелял, да там – кочуй себе с площадки на площадку,Еще чего? Старший лейтенант Ухватов...На обороне хозяин не Ухватов, а старший лейтенант Рогов! – решительно перебиваю я.Дед глядит на меня, не мигая, – соображает, что бы еще такое возразить... Но я поддаю жару:- Товарищ Рогов собирается про нас заметку в дивизионную газету написать. Недоволен он нами. Напишет – рад не будешь: опозоришься на всю дивизию. Вы этого хотите?Последний довод решает дело в пользу площадок.В тот же день мы с дедом осмотрели все площадки, заваленные снегом, и наметили капитальный ремонт. Ночью бахваловцы пилили тоненькие березки и обшивали ими земляные пулеметные столы. Едва я успела поздороваться с пильщиками, как из немецких окопов вдруг вынырнул сильный луч прожектора и, как живой, зашарил по нашим лицам. Ослепленные, мы замерли на месте, а дед Бахвалов свалился в траншею навзничь, закрыл глаза и, как покойник, задрал кверху бороду.Немцы закричали по-русски: . – Иван, плати за свет!Прожектор помигал минуту-другую и погас. Дед проворно вскочил на ноги, обратился ко мне:Дозволите заплатить? Я им, сволочам, отстукаю отхедную!Нам надо работать, пока тихо, а не забавляться, – возразила я.Дед командовал работой и всё ворчал по поводу столь небывалого происшествия. А меня вдруг разобрал неодолимый смех. Вспомню, как наш бравый дед валялся в траншее вверх бородой – не могу! Я уже и рукавицу закусила, чтоб не расхохотаться на всю оборону. А дед поглядывает на меня чертом: “Смеяться над самим Бахваловым?!”- Ох, Василий Федотович, извините. Это у меня, наверное, нервные спазмы от неожиданности...Хитрость удалась. Дед расправил широкие плечи:- Это, взводный, пройдет! Это бывает, когда человек сильно наполохается.Бахваловские пулеметчики невозмутимы – ни один не улыбнулся. Что делать, иногда и хитрить приходится. Надо ж щадить бахваловскую гордость.Но поработать в эту ночь нам так и не пришлось. Помешали минометчики Громова. Их, видимо, возмутило нахальство фрицев. Завыли мины, полетели как раз в то место, откуда светил прожектор. Немцы ответили тем же, и понеслось!.. Только воздух загудел. Ударила полковая батарея, заговорили басом дивизионные гаубицы – полетели через наши головы снаряды. А фашисты начали бить по центральному ходу сообщения. Заревел “дурило”, заскрипел “лука”. Какая уж тут работа! У Рогова “четыре карандаша сломались”, а мои все живы-здоровы. Отсиделись в дзотах. Но зато три бахваловские уже готовые площадки фриц полностью развалил – начинай дед сначала...Чуть свет пришел замкомбата Соколов:- Все живы? Слышу: лупит и лупит. Как там, думаю, наш взводный себя чувствует?- Спасибо. Всё нормально.По нашему участку обороны то и дело шныряют разведчики взвода лейтенанта Ватулина. Эти рослые парки имеют нежную позывную: “Белые лебеди”, но, как и орлы Мишки Чурсина в моем родном полку, они нахальные и очень озорные. Всюду суют свой нос.Однажды днем я занималась с Хаматноровым: как и в сорок втором году, решила учиться узбекскому языку и попутно обучала Хаматнорова русскому,Керим Хаматноров – любознательный парень и русский учит охотно, но зато и сам-требовательный учитель. Если я не понимаю или не могу правильно произнести слово, сердится по-настоящему.Нам помешал лейтенант Ватулин. Он постоял, послушал, ехидно сказал:Узбекский ей понадобился, а подчиненные дрыхнут на посту, как суслики.Закрой дверь с другой стороны! – неласково посоветовала я. – И не лезь в чужие дела.Разведчик ушел, посмеиваясь. Потом опять просунул голову в дзот:Думаешь, это травля? А хочешь докажу, что я прав?Проваливай по холодку. Еще чего выдумал: спят на посту! Как бы твои, гляди, не заснули в разведке.Я тут же забыла об этом разговоре. Но буквально на другой день, когда бахваловцы безмятежно спали после ночного бдения, выставив, вопреки моему приказу, не двух, а одного часового, разведчики подкрались с тыла к Попсуевичу и засадили его в большой мешок. Парень и пикнуть не успел. “Пленного” приволокли в мой дзот. Лейтенант Ватулин разбудил меня и, приложив палец к губам, призвал к молчанию. Я сидела на нарах и, ничего не понимая со сна, глядела на мешок, в котором шевелилось что-то большое, живое. А вокруг с каменными лицами стояли разведчики и тоже смотрели на мешок. Лейтенант ткнул кулаком в середину мешка – ни гугу. Разведчик крикнул:Хенде хох! – и пнул мешок посильнее.Мешок вдруг взвыл дурным голосом:Не бейте! Всё скажу! Я не русский, я гуцул!В полном молчании разведчики развязали мешок и единым духом вытряхнули к моим ногам Попсуевича. Пулеметчик ошалело поглядел на всех нас по очереди и вдруг заплакал в голос. Лейтенант Ватулин глядел на меня с иронической усмешкой.Я стукнула кулаком по столу:Это провокация! За такие вещи, командир полка тебя по головке не погладит! Ишь подвиг они совершили! Сегодня же подам рапорт!Небось не подашь, – усмехнулся Ватулин. – Огласки не захочешь.Я гневно поглядела на Попсуевича:Трус! “Всё скажу!” Он, видите ли, не русский, а гуцул! Ну что ж, придется доложить куда следует. Мало того, что заснул на посту, так еще...Да не спал я, товарищ младший лейтенант! Истинный бог не спал! – плачущим голосом вскричал Попсуевич. – И не сказал бы я ничего! Это я так, с перепугу...Я молча глядела на его залитое слезами лицо и медленно успокаивалась. Где-то в самой глубине души вдруг ворохнулась непрошеная жалость – шутка была слишком жестокой. Но и разведчики, видимо, пожалели жертву своего озорства.- Ну вот что, – сказал лейтенант Ватулин. – Будем считать, что твоих подлых изменнических слов не было. Простим тебе за несознательность, ты ведь сравнительно недавно стал советским. Но гляди, гуцул, да оглядывайся!: Мы добрые, да только не всегда. В случае чего можем и без трибунала.Он насмешливо мне поклонился: ;- Инцидент “исперчен”. Ауфвидерзеен! История в тот же день получила огласку. За отсутствие бдительности мне вкатили выговор по комсомольской линии. Ухватову за это же самое – партийный. Тимошенко тоже, но с другой формулировкой:”за плохо поставленную политико-воспитательную работу”.Тимошенко ничего не сказал, а Ухватов долго ворчал:- Огребай вот за здорово живешь! Лишний раз лень ей по обороне пробежаться. Баба – она баба и есть...А мне что оставалось? Отыграться на Бахвалове? Но с деда – что с гуся вода. Вначале старый кержак перетрусил:Ахти лихо, к немцам каторжник убег! – А потом меня и обвинил: – Всякое дерьмо в пулеметчики принимаете! Нет, чтобы со смыслом отбирать!Довольно болтать, товарищ сержант! – оборвала я деда. – Слушать надо, что командир приказывает, а не самовольничать! Вот и не будет никаких происшествий.Дед Бахвалов не ожидал такой суровости, обиженно поджал губы. Ничего, переживешь!В довершение всего меня обидел Лиховских. Он выпустил экстренный боевой листок “Прочти и передай товарищу”. Во весь лист нарисовал мешок, а из мешка торчит женская голова в ушанке. Вылитая я. А под рисунком стихи о бдительности. Очень обидные. Да еще имел нахальство позвонить по телефону. Разговор был коротким.- Пошел к черту! – крикнула я и положила трубку. Злополучного Попсуевича я запрятала от любопытных глаз в капонир к Нафикову, но его и там разыскали. И Тимошенко, и Лева Архангельский, и даже сам заместитель командира полка майор Самсонов проводили с ним индивидуальные воспитательные беседы.Беда никогда не приходит в одиночку. Случай с Попсуевичем считался происшествием полкового масштаба и широкой огласки не получил. Второй был куда хуже. Не повезет так уж не повезет..У нас пропал Гурулев. Пошел утром за завтраком в хозвзвод да и сгинул вместе с термосом. Ждали час, два, три – нет!Я забеспокоилась. Лукин сказал:- Заболтался где-нибудь, трепло!Позвонила в хозвзвод. Маленький болтун давным-давно получил кашу...Только собрались на поиски, позвонила Паша: вызывает комбат. “Семь бед – один ответ, – решила я по дороге. – Самому комбату и доложу о ЧП”.С мрачными мыслями я перешагнула порог комбатов-ской землянки и первое, что увидела: Пашины глаза. Они смеялись и показывали куда-то в угол, хотя Пашино круглое лицо было невозмутимо серьезным.Я поглядела по направлению Пашиного взгляда и увидела виновника происшествия. Гурулев преспокойно сидел в углу на термосе и грел у печки руки!Оказывается, он привел пленного немца! Обитатели командного пункта были немало удивлены: вышагивает здоровенный верзила-фриц, а сзади с большим термосом на горбу шествует мужичок с ноготок с автоматом да еще и покрикивает на пленного: “Давай, давай!”Конвоир ввалился с немцем прямо в землянку к комбату и вручил ему трофейный автомат. Но тут-то и выяснилась обратная сторона медали.- А где твое оружие, Аника-воин? – спросил Гурулева комбат.А маленький пулеметчик, оказывается, пошел за кашей с голыми руками. И не он взял в плен фрица Вальтера, а фриц его!Немец еще ночью перешел на нашу сторону, на стыке двух рот, благополучно миновав заснеженное минное поле. (Не пропали даром агитационные речи Лиховских!)Перебежчик всю ночь бродил поблизости от дзота Лукина, но так и не решился подойти к часовым. А утром наткнулся на Гурулева: идет по траншее веселый парнишка без оружия и беззаботно напевает. Немец решился, тихо окликнул:- Иван!Гурулев ахнул – да бежать! Пулеметчик только тогда остановился, когда услышал за спиной знакомое: “Гитлер капут!”Фриц вложил пулеметчику в руки свой автомат и приказал вести себя “нах гросс руски фюрер”.”Героя” вместе с остывшей кашей отпустили, а меня драили часа два в три голоса: комбат и его заместители. Впрочем, старший лейтенант Соколов больше смеялся, чем ругал. Зато комбат ехидничал за троих. Резюме: второй выговор по линии комсомола за отсутствие бдительности. Это мне. А Рогову – партийный за то, что по его участку обороны чуть ли не сутки безнаказанно прогуливался немец.Но и это было еще не всё.Через несколько дней в дивизионной газете в отделе юмора и сатиры появилась маленькая заметка под заглавием: “Медведя поймал”. Начиналась она так: “На днях в подразделении младшего лейтенанта (мои имя и фамилия набраны крупным шрифтом) произошел забавный случай...”От телефонных звонков и насмешек не было никакого отбоя. Если кто в дивизии и не знал, что где-то на переднем крае живет молодая разиня, то теперь это был секрет полишинеля.Но я была несколько удовлетворена. В мое отсутствие в дзот к Лукину заявился дед Бахвалов и по-отечески нарвал уши Гурулеву:- Не ходи, мазурик, без оружия! Не позорь нашу сибирскую породу!Гурулев, потирая распухшее ухо, жаловался мне:Если я ростом не вышел, так меня можно за ухи? Да? Смешно вам? Вас бы с’ дедом так-то!А мы не ходим без оружия!Рогов разбудил меня необычно рано, в двенадцать часов дня, и пригласил на артиллерийский наблюдательный пункт. По дороге спросил:Чего такая пасмурная? Не из-за выговора ли расстроилась?Их у меня уже целых два.Эка важность. Если считать с самого начала войны, то мой Лиховских больше десятка огреб, да и то не унывает.Артиллерист-наблюдатель охотно уступил мне место у стереотрубы. Взглянув, куда он ткнул пальцем, я ахнула! Фашисты в рогатых касках толпились у большого блиндажа. Их было несколько человек, и чувствовали они себя как дома. Даже смеялись! И, может быть, вот этот красноносый верзила, заросший рыжей щетиной до самых глаз, убил Федоренко!..- Мину бы сюда! Одну хорошую мину! – Я даже зубами заскрипела.Рогов тоже посмотрел в стереотрубу и спросил артиллериста:И давно они тут собираются?Третий день в это же время колготятся. Я так думаю – тут у них учебный пункт.Что ж молчит ваша батарея?Место еще не пристреляно.Скажите, какая уважительная причина! – возмутился Евгений Петрович. – Так пристрелять надо! Я вот сюда комбата направлю. Пусть полюбуется,- А я деда Бахвалова. Он всё патроны экономит. Пусть посмотрит, как фрицы пляшут у него под носом.Мы с Роговым проделали в снежном бруствере дыры, просунули в них дула винтовок, взятых у солдат, и долго палили по месту скопления немцев. А вдруг подобьем кого-нибудь? У меня даже плечо от приклада заболело.Слушай, а почему, между прочим, ты не применяешь угломеры-квадранты? – вдруг спросил меня Евгений Петрович.Хватились! Да они, наверное, в архив сданы. Уставы-то наши устарели.В наступлении угломер, может быть, и чепуха, а в обороне... – Рогов не докончил свою мысль, перевел на другое: – Что ж ты не поинтересуешься, доволен ли я вами?А чего интересоваться? И так ясно. Вот выговор из-за меня схватили. И каждый день то одно, то другое.Это всё, девушка, пустяки. А вот представь себе, что я сейчас пулеметчиками очень доволен. Огня даете достаточно, да и бдительность у вас теперь, как на границе.Не было бы счастья, да несчастье помогло.Вот именно: на ошибках учимся.По траншее, легко ступая, прошла Варя.Варвара, опять бродишь без оружия? – возмутился Рогов.А она хочет в мешок, как Попсуевич, – улыбнулась я.Варя заокала:Это я-то в мешок? Точно и дело. Да где ж такой мешок найдется, в котором бы я поместилась? Разве только нарочно сшит