Сегодня же выписать эти приборы.Ухватов заворчал по моему адресу: зачем полезла через голову. Он, оказывается, тоже за угломеры, только мы его не поняли.Тимошенко с досадой махнул на него рукой:- Что ты ломишься в открытую дверь? Вопрос решен.На складе нашелся всего один-единственный старенький угломер-квадрант, со стершимися делениями на круге. А кронштейна не было. Как его примостить к пулемету? Я решила посоветоваться с дедом Бахваловым. Старый пулеметчик удивился:- А что это за финтифлюшка?.Я удивилась в свою очередь:- Разве вы в гражданскую не вели огонь по закрытым целям?Василий Федотович только усмехнулся:- Какие там закрытые, когда и на открытые патронов не было. Семеновцы, бывало, так и прут нахрапом. А комиссар наш, товарищ Забурунный, кричит: “Пулеметная команда, ни одного выстрела! Только по коннице”. Почти что вплотную подпускали, чтоб, упаси бог, ни одной пули зря не потратить. Вот ведь какая война-то была, товарищ взводный. Какие уж там к лешему угломеры...Всю ночь мы совещались с Непочатовым. Чертили, рисовали и спорили. Непочатов предлагал очень простую конструкцию: приварить угломер за ножку наглухо к кожуху пулемета – вот и всё. Это не годилось. Нужен был съемный кронштейн, чтобы можно было стрелять из каждого пулемета по очереди. Выручил Лиховских – по его чертежу и заказали в ружейной мастерской кронштейн. А когда наконец водрузили угломер на пулемет деда Бахвалова, то оказалось, что никто из нас не может правильно рассчитать угла возвышения. На курсах про угломеры упомянули мельком, как про приборы, отжившие свой век. И в голове у меня ничего не осталось. Позвали на помощь Евгения Петровича. Он подозрительно долго наводил и считал, оправдывался:- Я ж не математик...К счастью, пришел Громов и всё объяснил. Оказалось, не так уж сложно.На другой день после часу дня (время, когда немцы начинают просыпаться) мы с Евгением Петровичем сидели на НП и ждали. Пулемет деда Бахвалова я приказала установить на открытой площадке, в траншее между дзотом и наблюдательным пунктом. “Максим” был нацелен на вражеский центральный ход сообщения, чуть левее большого блиндажа с заснеженной крышей. Тут обычно фрицы, восстав от сна, собираются на перекур.Больше часа мы сидели зря – немецкая траншея как вымерла. Никого. Но вот молодой наблюдатель, не отрываясь от стереотрубы, сказал:- Начинается. Уже трое.Евгений Петрович занял его место, немного погодя пригласил меня. Фрицев уже было семь человек. Они стояли тесной группой и, казалось, совсем были рядом – протяни руку и ухватишь крайнего за нос... Вот еще подошли двое. Задымили сигаретами. Я выбежала на улицу и дала деду Бахвалову условный сигнал зеленой ракетой.”Максим” ударил какой-то особенно хлесткой очередью. Я улыбнулась: почерк самого Василия Федотовича. Не доверил наводчику Березину..., – Троих как корова языком слизнула, – сказал мне Евгений Петрович, уступая место у стереотрубы.У блиндажа остались три фашиста. Остальные, наверное, утащили пострадавших. Откуда-то из-под земли вынырнул офицер в сизом мундире и без головного убора. Бесцветные взлохмаченные волосы наполовину закрывали его лицо. И офицер и солдаты, задирая головы, глядели на белесое зимнее небо и размахивали руками. Спорили: откуда пришла беда? Сейчас разберетесь!.. Я снова дала зеленую ракету.- Офицер и еще один, – констатировал Рогов, когда я вернулась на НП. – На сегодня хватит, – сказал он мне. – Прикажи сматывать удочки, а то накроют.Я выпустила красную ракету, что означало: “уходите, пока целы”. Немного постояла на улице и снова вернулась на наблюдательный пункт.- Смотри-ка, смотри, что делается, – засмеялся Евгений Петрович, – Поубавилось арийской наглости.Я поглядела и тоже засмеялась: с большими интервалами, согнувшись в три погибели, опасное место перебегали фашисты с котелками в руках и, как полевые мыши, проворно ныряли под землю.Ударили вражеские минометы -накрыли нашу траншею от того места, где только что стоял пулемет деда Бах-валова, и до самого НП. Швыряйтесь хоть до самой ночи – моих уже там нет!Евгений Петрович был доволен:Так-то, умница!Это ведь ваша мысль.Я сказал да и забыл между делом, а ты вот вспомнила.Дед Бахвалов ласково провел масленой тряпочкой по кругу угломера, ухмыльнулся в бороду:- Скажи на милость, такая фиговинка, а пятерых как не бывало! Вот уж истина, мазурики, мал золотник, да дорог.На другой день стреляли на левом стыке из пулемета Лукина. Опять подкараулили фашистов во время обеда. Огнем на сей раз, с моего разрешения, управлял дед Бахвалов. Тремя верными очередями подбили шестерых фрицев. Потом угломер снова перекочевал на позиции деда Бахвалова. И так каждый день на открытой площадке то здесь, то там появлялся пулемет с угломером и вел прицельный навесной огонь, а фашисты никак не могли засечь губительную огневую точку. В конце концов враг рассвирепел – минометы стали молотить по всему участку обороны роты Рогова. Временно я запретила использовать угломер.Но тут позвонил Федор Хрулев:- Милая соседушка, не одолжишь ли на один денек угломерчик?Я съязвила:- Милый соседушка, как ты сладко поешь! Зачем тебе наш угломерчик? Дуй прямой наводкой.Федор засмеялся:Сдаюсь. Ну, пришлешь, что ли?Не давайте, – сказал стоявший рядом со мною Лукин. – Испортят или присвоят.Но я всё-таки отдала. У Хрулева с помощью нашего угломера стреляли сам комбат и Лева Архангельский. Лева даже статью написал в дивизионную газету: “Дайте нам угломеры-квадранты!” Статья была дельной, если не считать, что комсорг перехватил через край: получалось, что с помощью одного угломера мы за несколько дней уничтожили чуть ли не половину личного состава стоящего перед нами батальона СС. Но зато заинтересовался сам командир дивизии и пообещал все наши пулеметы снабдить угломерами. Получить приборы мы не успели.Двадцать две немецкие дивизии были разгромлены на Волге, на Среднем Дону и южнее героического Сталинграда.Была подорвана военная мощь Германии, ее военный престиж. Пошатнулось всё здание военного фашистского блока.Победа под Сталинградом стала исходным пунктом для мощного зимнего наступления Красной Армии на Северном Кавказе, в районе Верхнего и Нижнего Дона, под Воронежом, под Ленинградом.В начале марта двинулись вперед войска Центрального и Западного фронтов. Наступление развивалось успешно. Был ликвидирован ржевско-вяземский плацдарм, освобожден город Гжатск. Линия фронта с каждым днем всё дальше и дальше на запад отодвигалась от Москвы.В результате летнего наступления сорок второго года дивизии нашей армии вырвались далеко вперед и глубоко вклинились в линию немецкой обороны, и поэтому теперь, когда фланговые армии нашего фронта наступали, мы всё еще стояли на месте. И слева и справа гремела мощная артиллерийская канонада, а мы ждали своего часа. И вот он наступил.Нас сменила гвардейская часть, и наша дивизия передвинулась по фронту на несколько километров вправо. Мы тоже должны были кого-то сменить на обороне, проходящей вдоль села Никольского. Впрочем, от населенного пункта осталось одно название: ни единой печной трубы, ни колодезного журавля – никакого признака жилья. Пустыня. А вернее, даже не пустыня, а черно-белый кромешный ад. Каждые пять минут ураганный минометно-артиллерийский налет. А в промежутках одиночные вражеские пушки, не умолкая ни на минуту, выплевывают снаряды на полковые тылы: бьют по штабам и хозяйственным взводам. И это днем! Можно себе представить, что здесь делается ночью... Снег совсем черный, весь в воронцах, живого места нет.Шли ходко, торопились забраться в траншеи – там-то мы как дома. Но всё же на подходе к переднему краю несколько раз попадали под минометный огонь. Погибли три стрелка из роты старшего лейтенанта Рогова, а у меня был убит молодой пулеметчик Абрамкин из расчета Нафикова. Варя перевязала несколько раненых.Внезапная смерть товарища подействовала на моих ребят угнетающе. Они заметно приуныли. После очередного минометного налета смешливый Гурулев присвистнул:- Вот это дает! Тут если и жив будешь, то худой будешь...Ему ворчливо ответил дед Бахвалов:- Ми-лай! Так ведь ты не у мамки на печке...Последним в ротной колонне шел расчет Шамиля Нафикова. Солдаты молча тащили тяжелые волокуши и боекомплект. Я остановилась, пропуская их мимо себя. Наигранно бодро окликнула Нафикова:- Как дела, сержант?Нафиков остановился и, не глядя мне в лицо, глухо сказал:- Худые дела. Абрамкина шибко жалко. Мать совсем больной. Как напишешь такое?..Лицо маленького татарина перекосила гримаса боли, по румяной от мороза щеке, оставив влажную полоску, пробежала тяжелая слеза. Шамиль смахнул ее рукавицей и отвернулся. Я вздохнула. Тихо сказала:- Матери напишу я. Выше голову. Солдаты на нас смотрят. Пошли.На обочине дороги меня поджидал Лиховских. Проводив глазами пулеметные волокуши, спросил:Настроение у народа не ахти?Какое там настроение! Солдат вот погиб.А моим чертушкам непромокаемым хоть бы что! Послушай – песни поют!Твои привыкли. В “Прометее”-то разве лучше было?Лиховских достал из кармана маскировочной блузы губную гармошку:Хочешь, для поднятия духа исполню гвардейский марш “Синий платочек”?Отстань. Не до музыки.Нас обогнали разведчики в новых маскировочных костюмах. Проходя мимо меня, лейтенант Ватулин демонстративно отвернулся.Между прочим, я собираюсь ему ноги переломать, – усмехнулся Лиховских.Это за что ж такая немилость?А пусть не пялит на тебя глаза.Тебя, я вижу, одолевает юмор висельника?Думаешь, шучу?Довольно болтать! Кажется, пришли. Только-только расставила пулеметы, даже оглядеться не успела – позвали к комбату на совещание офицерского состава. Перед тем, как уйти, я отыскала Непочатова. Он – командир первого отделения – по положению является моим заместителем. Даже строптивый дед Бахвалов безоговорочно признает авторитет молодого сержанта. А Непочатов очень смущается, когда я его называю по имени-отчеству – Василий Иванович, – ведь сибиряку только двадцать лет. Но это не насмешка, а дань уважения – умница! Непочатов немногословен, нетороплив, на первый взгляд незаметен во взводе, но я без него как без рук. Деловитая озабоченность сибиряка, его собранность, уверенный голос действуют успокаивающе и на окружающих, и на меня. Я приказала:- Василий Иванович, кухню не прозевать – это раз. Не стрелять, беречь боекомплект – два. Глядеть и слушать во все уши – три. Выставить часовых-наблюдателей по два человека на отделение. Остальным до сигнала отдыхать!Непочатов повторил приказание, и я спокойно ушла. На него можно положиться.Комбат поставил боевую задачу. Мы должны взломать вражескую оборону на всю глубину, овладеть деревней Новолисино, что в трех километрах за немецким передним краем, и вести преследование противника по направлению на Дорогобуж. Отмечая по карте наш будущий путь, я подумала: “Он будет нелегким”.Комбат сказал, что сильного сопротивления не ожидается, так как фланги нашего фронта еще несколько дней тому назад двинулись вперед. Это было приятное известие, но никому из нас не верилось, что победа будет легкой.Старший лейтенант Рогов так и сказал:Рассчитывать на легкий успех не приходится. Оборона незнакомая. Систему огня противника не знаем, а для наблюдения не остается времени. Выходит, что я роту должен вести вслепую.Слушай, товарищ Рогов, – перебил его майор Матвеев, начальник штаба полка, – ведь тебе же передали схему огня?Какая там к чертовой бабушке схема? – вспылил Евгений Петрович и ударом ноги распахнул дверь блиндажа. – Вот она, схема, в натуре – полюбуйтесь! Сплошной свинцовый ливень. Как тут вывести людей из траншеи?А ты что же хочешь, чтобы на войне не стреляли? – перебил его капитан Степнов.Рогов круто повернулся на каблуках и, напрягая голос, раздельно ответил:- Я всегда ценю ваше остроумие, но сегодня оно неуместно. Я хочу, чтобы приказы были разумны и це-ле-со-образны! Я веду в бой не роботов, а живых людей и зря нести потери – извините!.. Менять дислокацию перед самым боем! Это, знаете ли...Комбат Радченко сердито прогудел:Может быть, прекратим дебаты? Командованию видней, где наше место. Есть приказ, и его надо выполнять. Ему, видите ли, неудобно здесь наступать! Он хотел бы идти в бой со старой обороны...Да не обо мне речь! – горячился Евгений Петрович. – И разве я за то, чтобы не выполнять приказ? Просто я хочу, чтобы майор Матвеев довел до сведения штаба дивизии мнение низовых офицеров. Думать побольше должны штабники, а не тяп-ляп – и готово.Капитан Степнов резюмировал:Значит, верит командование в силы нашей дивизии, если перебрасывает нас на такой трудный участок. Честь нам и слава будет, если мы оправдаем это доверие.Я воюю не за славу,- буркнул Рогов,- а честь моя всегда при мне.Евгений Петрович явно был расстроен. По-моему, он прав. Настроение у солдат далеко не бодрое. На своей обороне прямо рвались в бой. Дед Бахвалов даже себе кратчайшую тропинку наметил: “Шасть, и у них в окопах!” А тут притихли. Всё незнакомое, каждый метр пристрелян: фрицы буквально засыпают пулями наши позиции. Старый пулеметчик удивляется:- Когда они, паразиты, успевают ленты набивать? Машина у них, что ли, такая?..Комбат обещал хорошую артподготовку с участием гвардейских минометов. На это вся надежда. Впрочем, немцы могут применить свою излюбленную тактику: уйдут во вторую линию окопов и там отсидятся.Пока уточняли детали и сигналы, я думала о своем: меня очень волновал предстоящий бой. Первый бой в роли командира взвода. Справлюсь ли?.. У Хрулева и Аносова . по три станковых пулемета, а у меня четыре, поэтому Ухватов приказал один расчет выделить в резерв комбата. Я тут же решила, что в резерве останется Непочатов. Мелькнула мысль: “А ведь обидится молодой сибиряк!” Ничего. Он парень дисциплинированный. Поймет. В случае чего заменит меня. Справится. Остальные расчеты пойдут каждый со своим стрелковым взводом. Менять тут что-либо нецелесообразно: люди хорошо знают друг друга, а это немаловажно в бою. Лиховских будет недоволен, что от него возьмут Непочатова. Но ведь и Нафиков не хуже, весь расчет – комсомольцы.Сама я решила быть в центре роты, при расчете Бахвалова, – так и огнем управлять удобнее, да и своевольный дед будет на глазах.Едва кончилось совещание, началось совместное партийно-комсомольское собрание, и было оно коротким, как летучка. Наш комбат не любит много говорить. Когда мы обсуждали проект резолюции, в блиндаж ввалился командир хозвзвода Долженко, за ним батальонный парикмахер Кац. Долженко доложил комбату, что Кац отказывается встать на пост. Комбат решил перед боем уложить людей переднего края спать на несколько часов, а в это время посты должны были занять наши так называемые тыловики: писаря, ездовые, старшины, ординарцы. И вот один из нарушителей приказа предстал пред грозные очи товарища Радченко.Комбат свел в одну линию свои устрашающие брови:Почему не встаешь на пост?Моя вера не позволяет мне взять в руки оружие, – кланяясь, ответил Кац, – с вашего позволения, пан комбат, я баптист...Комбат удивился:- Какой баптист? Впрочем, мне на это наплевать. Я тебя спрашиваю, почему нарушаешь приказ?Кац что-то опять залепетал про свою веру. Долженко совал ему в руки винтовку, вполголоса уговаривал:- Да иди же. Иди от греха. Парикмахер пятился назад и по очереди смотрел на наши лица, видимо ища сочувствия. Я ему подмигнула и показала глазами на дверь. Комбат взглянул на свои часы-блюдце и очень спокойно сказал:- Если через десять минут не встанешь на пост, расстреляю.Уловив в спокойной интонации его голоса металлические нотки, я подумала: “А ведь расстреляет!” Невыполнение приказа в боевой обстановке равносильно измене Родине. Упирающегося Каца Лиховских вытолкал за дверь.На улице было очень шумно: то там, то здесь с треском рвались вражеские мины. Трассирующие пули неслись настилом над самой траншеей, разрывные щелкали о бронированные щиты семидесятишестимиллиметровых пушек, выкаченных с темнотой на прямую наводку. Кто-то надрывно стонал в ровике-окопе. Артиллерийский командир подошел ко мне и властно приказал:- Сестра, займитесь раненым! Мой санинструктор ушёл за бинтами.Не разглядев в темноте ни лица, ни звания, я ответила в пространство:Я не сестра.Ну, фельдшер, какая разница?- И не фельдшер.Незнакомец рассердился:Человек кровью истекает, а я должен чиноблудием заниматься? Я вам приказываю!А вам, видно, собственный чин мешает оказать человеку первую помощь? Или бинта нет? И прошу не орать – фрицы слышат.Эй, бог войны, – подал из темноты голос Лиховских, – чего ты пристал к человеку? Она же строевик! Сейчас я пришлю Варю или санинструктора Шамшурина.Артиллерист буркнул извинение и ушел. Эта маленькая перепалка неожиданно развеселила солдат. Послышались негромкие насмешливые голоса:Этот фельдшер долечит – сразу копыта на сторону...Она перевяжет стальной ленточкой!У центрального дзота стояли на посту двое: пулеметчик Березин и... Кац! При вспышке ракет я еще издали увидела улыбающуюся физиономию парикмахера. Он весело доложил:Так что, милая пани, я охраняю сон ваших солдат!Хороша охрана без оружия!Так я ж только для паники..,А паникеры нам не нужны.Матка боска! Пани, вы не поняли. Я ж панику подниму в случае тревоги, если те лайдаки нападут, Цоб их дьябли везли! Пся крев!Я засмеялась:Это другое дело!Пани, хотите я вам расскажу за мой Львов?Как-нибудь в другой раз.Но, пани, уверяю вас, это же маленький Париж!Мне некогда, пан Иосиф. Послушайте лучше, что я вам скажу. Всего два слова. Никогда не оспаривайте приказов. Мне будет очень жаль, если вас расстреляют,Матка боска! Меня? Пани, пани, что вы такое говорите! Пани...Не дослушав, я пошла проверять другие посты.Кац появился у нас в батальоне недавно, с последним пополнением. И мы сразу же полюбили маленького брадобрея.Кац – толстяк: что вдоль, что поперек, а глаза у него кроткие, круглые, как у нерпы. На голове маленькая, кай тонзурка, проплешина, а вокруг смешные мягкие кудряшки. Парикмахер запросто ходил по нашей обороне с деревянным чемоданчиком в руках, брил и стриг солдат с шутками и прибаутками, придерживаясь фасона и желания клиента, и бородачей у нас сразу поубавилось. Только дед Бахвалов да Шугай ревниво хранили свои бородищи во всей первородной красе. За веселый характер, за привычку всех подряд именовать “панами” мы с первого дня стали звать Каца с ласковой насмешкой “пан Иосиф”.Дед Бахвалов, приглядевшись к парикмахеру, сделал вывод:- Липовый баптист. Настоящий баптист – сволота! На человека глядит, как лютый зверь. А этот мазурик – свой в доску...Мне вдруг стало смешно. Я вспомнила, что до Каца обязанности парикмахера в добровольном порядке исполнял наш дед. Только брил Василий Федотович “по-свинячьи”: усадив клиента на березовый кругляк, поджигал растительность на лице самодельной зажигалкой – “катюшей” и тут же гасил огонь мокрым полотенцем. После такого бритья борода долго не росла... Жаль только, что далеко не каждый решался на такую операцию. Впрочем, дедовы “мазурики” брились у своего командира в приказном порядке и даже не жаловались.В темноте я столкнулась с Роговым. Он спросил:- Как настроение?- Ох, не спрашивайте. Сердце так и замирает...Он пожал мне руку:- Не надо волноваться, всё будет хорошо. Иди-ка, мой друг, поспи. Я пришлю разбудить, когда будет пора.Но я так и не могла уснуть. Три часа пролежала с открытыми глазами. Всё думала.Артподготовка началась с рассветом. Сорок пять минут без передышки через наши головы на вражеские позиции летели десятки, сотни снарядов. Как диковинные звери, шипели “катюши” и изрыгали целые полчища раскаленных хвостатых комет. На немецком переднем крае разбушевались огненно-черные смерчи и вихри... “Смерть ринулась вперед со всем своим воинством. Впереди черные хоругви...” Было торжественно, зловеще красиво и страшно, как в кино.Мы стояли в траншее во весь рост, в полном боевом снаряжении и напряженно ждали сигнала “в атаку”. Ко мне подошла Варя и, наклонившись, что-то сказала. Я не расслышала. Она засмеялась и поцеловала меня в щеку холодными от мороза губами. Высокая, крутобедрая, в коротком не по росту маскировочном халате, она напоминала белую цаплю и, как всегда, была без каски и без оружия. Взглянув на ее подурневшее от беременности лицо, я с острой жалостью подумала: “Зря берем с собой. Трудно ей будет”.Артиллерийская подготовка кончилась, но с НП комбата так и не взлетела красная ракета. А мы ждали, и не часы, а наши сердца отсчитывали секунды и минуты. Пять, десять, пятнадцать... А сигнала всё нет. Вот уже немецкие батареи начали приходить в себя, потом ожили минометы.Евгений Петрович, как завороженный, не спускал глаз с НП, близоруко смотрел на свои часы и озабоченно хмурился.Когда ожидание достигло высшей точки напряжения и, казалось, уже не было сил ждать, артподготовка вдруг возобновилась. И снова четверть часа наши пушки молотили по переднему краю немцев. Евгений Петрович повернул ко мне улыбающееся лицо и показал большой палец в зеленой солдатской рукавице. Но я и сама догадалась, что на сей раз немца перехитрили.Красная ракета – толчок в сердце: “Вперед! За Родину!” Разноголосое “ура!” – и мы уже на нейтральной полосе.Бой был коротким и хлестким. Молчавшие доселе вражеские окопы ощетинились автоматно-пулеметным огнем. По наступающей цепи ударил ротный миномет. “Живучи, как крысы”, – подумала я и прислушалась к работе своих пулеметов. На флангах роты Лукин и Нафиков вели огонь безостановочно. С дедом Бахваловым было хуже: он не успел сделать ни одного выстрела. Как только рота Рогова вылезла из траншей и двинулась вперед, стрелки забыли про наш уговор и закрыли Бахвалову сектор обстрела. Старый пулеметчик смотрел на всё поле боя:- Мазурики! Анчутки беспамятные! Варначье! Куда прете под пулемет?!Этот дед когда-нибудь меня доконает! Пули свистят, осколки горячие носятся в воздухе – бой идет по всей форме, а меня смех разбирает... На половине пути до вражеских окопов рота залегла, на белом снегу проворно замелькали черные лопатки. Пехота свое дело знает: хоть на минуту лег – окапывайся.- Выдвигайтесь в цепь! – приказала я деду Бахвалову.Дед рявкнул:- Вперед, мазурики! За матушку Расею! – И, стукнув замешкавшегося Попсуевича лопаткой пониже спины, прибавил такое словечко, что мне опять стало смешно.Едва мы достигли залегшей цепи – стрелки поднялись в атаку. Еще один неуловимый момент, и в немецких окопах закипела свалка: автоматные очереди, нечленораздельные звуки и взрывы гранат.Было хорошо видно, как немцы группами отходили к деревне через маленькую лощину, поросшую негустым кустарником. Я тронула за плечо деда Бахвалова и пальцем показала направление стрельбы. Он моментально установил пулемет за толстыми бревнами развороченного вражеского дзота и, не мешкая, открыл огонь. Я спрыгнула в траншею и побежала на левый фланг. Там вдруг замолк пулемет Лукина. Траншеи были полуразрушены артиллерией. То и дело приходилось карабкаться через груды обвалившейся земли. Попадались убитые немцы, куски исковерканного железа, брошенное оружие.Из-за крутого колена траншеи вдруг выскочил немец с ошалелыми глазами и, дико озираясь, двинулся прямо на меня, размахивая коротким карабином, как палкой.- Хальт! – закричала я не своим голосом.Немец не остановился, и я в упор срезала его автоматной очередью, чуть не убив солдата Ивана Седых – из взвода Лиховских. Это от него убегал насмерть перепуганный фриц. Глаза у солдата горели, как две стосвечовые лампочки, – настоящий мститель Иван. Пожалуй, побежишь от такого! Увидев меня, сибиряк крикнул:- Так их! – вытер рукавом маскировочного халата потное лицо и тут же пропал с глаз.Лукин, оказывается, менял позицию. Когда я добралась до его расчета, “максим” уже снова закатывался на всю ленту.Фашисты силами до батальона пытались нас контратаковать, но, попав под перекрестный огонь моих пулеметов, снова отошли. Я лежала на снегу, чуть левее позиции Лукина, не отрывала глаз от бинокля и не могла нарадоваться: пулеметы работали отлично! Пули шли по самой земле, вздымая снежные вихри. Всё больше черных неподвижных фигур распластывалось на белом снегу. Левее нас рота Павловецкого вырвалась вперед. Противник отступил по всему участку фронта.В деревню Новолисино наш батальон вошел походным маршем. На короткой передышке я пересчитала свое войско, удивилась и обрадовалась: все до одного живы и здоровы. С удовольствием крикнула:- Молодцы! Так держать!За всех звонко ответил Гурулев:- А что ж мы чикаться сюда из Сибири приехали?Его одернул дед Бахвалов:- Не хвались, мазурик, на рать идучи! Примета плохая.Примета приметой, – возразил деду Пырков, – но раз мы молодцы, то не мешало бы, товарищ младший лейтенант, это самое... – Он выразительно щелкнул согнутым пальцем себя по кадыку.”Это самое” раньше вечера не будет, – сказала я.- И каши не будет. Подтяните, ребята, ремешки. Гурулев, тебя, как имеющего опыт в снабженческих делах, назначаю старшим подносчиком пищи. Сержант Непочатов, выделите ему помощника.Вот эта работенка по нему! – захохотал Пырков. – Жрать – мужичок, воевать – мальчик.Гурулев обиделся:Что ж я, хуже тебя воюю? Товарищ младший лейтепант, чего он заедается?Успокойся. Он шутит. Ты молодец, воюешь не хуже других.Они сидят на пулеметных коробках с лентами. Курят, переговариваются, смеются. А я гляжу на них и не могу наглядеться. Двадцать три человека. Пока только одного Абрамкина потеряли.В широких маскировочных халатах поверх полушубков, в касках, надвинутых на самые брови, обвешанные оружием и снаряжением, они кажутся нескладными, неуклюжими. Но для меня мои ребята – красавцы! Разве не красив бывший урка Пырков? Рослый, широкоплечий, прямоносый. А глазищи! Серые-серые. А ресничищи!.. Положи спичку – не упадет... И смешной Гурулев – симпатяга: мордашка, как у хорошенькой девчонки, и волосы кудрявые. А вот и еще один – Миронов. Широкое лицо его густо-нагусто усеяли мелкие, как маковые зерна, веснушки. Но глаза у Миронова умные и хорошая застенчивая улыбка. И пожилой красноярец Андриянов... Андриянов любит поворчать: на Непочатова, на старшину, на товарищей и даже на погоду. А меня сторонится. Ничего, Иван Иванович, подберу и к тебе ключик, дай время... И сержанты мои как на подбор: Непочатов, Лукин, Нафиков. Щеголи: в отличие от солдат, халаты подпоясаны ремнями, а белые барашковые воротники шуб тщательно расправлены поверх маскировочных балахонов. Какие удивительные глаза у Непочатова! Совсем синие. А у Нафикова, как две спелые вишни. Уродятся же парни с такими глазами! Четвертый сержант – вылитый дед-мороз с автоматом. Да, Василия Федотовича хоть сейчас в любую школу на елку. Было бы визготни... Ух ты, милая моя борода