Продадим! Кому, дитенок? Всяк свое норовит за бесценок сплавить.Мы долго молчали и думали невеселую думу. Наконец бабушка сказала:- Отсидимся на Шелони. Не на век германец придет. Старики тамошние говорят, что минует их война: место там глухое, как медвежий угол, вражье войско туда не полезет. Хоромы у Ивана Яковлевича, что твой дворец. Мешок муки в кладовке да мер тридцать картошки в подвале. Не пропадем... А тут оставаться негоже – поселок наш как бельмо на глазу. И опять же – узловая станция рядом...Я рассердилась:Что ты мне про картошку толкуешь! Складывай, что надо, да пошли!Ишь ты, шустрая какая! Чай, не блох ловим. Завтра снесу еще два узла, а там остатки заберем и обе уйдем.Будешь бегать, пока на бомбу нарвешься!Теперь по дороге не пойду. Лучше крюку дам. В поле-то самолет одну старуху не тронет.Как же, видит он – старуха ты или боец.Небось видит, нечистый дух. Когда одна иду, не трогает. Ему, поганику, интересно бомбу сбросить на солдата, а не на меня.Что с тобой спорить... Ребятишки-то хоть здоровы?- Здоровы. Соседка там за ними приглядывает.Поздно вечером к бабушке пришел Егор Петрович, и они долго шептались. Завхоз во всем с бабушкой соглашался, только рыжей головой кивал да прятал за белыми ресницами глаза жулика и пройдохи.Ночью я проснулась от бомбежки и выбралась из блиндажа. Бомбили Дно. По небу шарили призрачные руки прожекторов, в районе станции стучали зенитки.Бабушка сокрушалась:- По самому вокзалу хлещет, гад рябый... А там что эшелонов с бабами да ребятишками! Господи, господи, бедные люди!..Утром, когда мы пили чай, она мне заговорщически подмигнула:- Всё закопала.Я не поняла:- Что закопала?- Тише ты! – бабка покосилась на деда Зиненко, пившего чай у своего блиндажа. – Вещи мы с Егором Петровичем зарыли в саду. Швейную машину, зимнее, книги мамины, которые потолще...У меня все эти дни было плохое настроение, и я дерзко возразила:Нашла сообщника! Да он первый же выроет твои вещи, когда немцы придут!Нужно-то Егору Петровичу сиротское добро, – мирно возразила бабушка. – Чай, у него своего именья невпроворот.- Таким, как он, всё мало. Он же немцев ждет. Бабушка ехидно ухмыльнулась:- Он сам тебе об этом сказал?- Да об этом все знают. Он уже три раза бегал на свой бывший хутор землю перемерять. Он же кулак. А то ты не знала? Вот и зятя от мобилизации спрятал.Бабка всплеснула руками:- Ну что ты брекочешь, коровий лопотёнь?! ‘ Вот возьму иголку да наколю твой язык! Зятя спрятал! Ведь придумают же такое люди. А что ж он родных сынов не спрятал? Оба на фронте.- Как же, спрячешь Гришку с Саней! Сама говорила, что они не в отца. Комсомольцы. А зять такой же хапуга, как и он. Вот и будут вместе хозяйничать на своей земле.С чьего голоса поешь? – строго спросила бабушка.А ни с чьего. Зятя его искали. А Егор-то Петрович только кланяется: “В Псков он у меня подался. Сестрицу хворую навестить”. Поди, проверь – Псков-то у немцев.Да... Самое время ездить по гостям... – Бабка задумалась, покусывая нижнюю губу, что было у нее признаком волнения.Чего ж ты раньше-то мне не сказала, Марфа Посадница?А ты со мной советовалась?Это была наша первая крупная ссора с бабушкой, и мне стало ее жаль. Я попросила прощенья. Она решила:- Дело сделано. Будь что будет, перепрятывать некогда, да и яму нам с тобой не выкопать.Она взяла два узла и опять ушла на Шелонь.Бабушка не вернулась ни на следующий, ни на третий день. Я не знала, что и подумать, и очень волновалась.Грохот вдруг приблизился за одну ночь настолько, что можно было различить отдельные голоса пушек. Потом канонада покатилась влево и даже позади нас стало погромыхивать. Дновское шоссе почти опустело: изредка проскочит военная машина или повозка – и всё. Над нашим поселком нависла нехорошая тишина. Всё притаилось, попряталось...Меня опять потянуло к друзьям-товарищам.На косогоре, возле почты, в густой траве пас черную комолую корову не кто иной, как зять Егора Петровича!Я ехидно спросила:- Ну, как там во Пскове?Дезертир даже не покраснел:И не говори, девка! Еле ноги унес.Чья корова?Теперь наша.Так у вас же есть корова и нетель.То тестевы, а это будет моя.Подбарахлились, значит?- Да, купил, дурак, на последние гроши.”Купил ты, как же! Украл где-нибудь. Сейчас много скота в тыл гонят. Заявить бы куда следует, показали бы тебе корову!” Знает, сволочь, когда безнаказанно можно из тайника выползти. Никакой власти у нас теперь нет, и заявлять некому...Мать Мишки Малинина встретила меня плачем. Оказывается, Мишка вместе с Андреем сбежал из дома! Записку оставил: “Мы ушли на фронт”.И Нинкина мать, увидев меня, ударилась в слезы:- Уехали. И Нина, и Маруся, и Нюрка Сапожникова. Все на фронт подались.- Как на фронт?!- А так. Сели в солдатскую машину, да и уехали. Бросили меня одну, вдову горькую, разнесчастную...Мне всё стало ясно. Искать больше было некого, и я поплелась домой. Залезла в прохладный блиндаж и чуть не завыла от тоски и досады. Ушли на фронт! Ну ладно, Мишка Малинин – он и не скрывал своих, намерений. Да и Андрей тоже. Куда иголка, туда и нитка. Ну ладно, Нинкина сестра Маруся – она замужем, и муж на фронте. Но Нинка! Наша тихоня Нинка, которую в классе не было ни видно, ни слышно. Нинка, которая до ужаса боится мышей, лягушек и мертвецов! Нинка на фронте! Их всех взяли, так неужели меня не возьмут? Вот только бы бабушку дождаться. И никуда я отсиживаться не пойду!1 Я теперь знаю, где мое место! Если даже бабушка не отпустит – всё равно уйду! Нет уж, тут я ей не уступлю! И куда только провалилась моя беспокойная бабка?..К вечеру я сама собралась на Шелонь: попрощаюсь с бабушкой, с Галиной, с Димкой – и на фронт.Я взяла свой заветный портфель и выбралась из блиндажа. Но тут меня увидел Егор Петрович и заулыбался:- А, барышня Тина! Наше вам. – Помня бабушкины шкалики, завхоз неизменно был вежлив со всеми членами нашей семьи. – Бабушка не вернулась?Я промолчала.- И не придет. То есть, я хотел сказать, что раньше, чем через неделю, не придет...Я никогда не питала особой симпатии к завхозу, а когда о нем поползли черные слухи, стала и вовсе его презирать.Неласково спросила:- А вы откуда знаете?Егора Петровича мой тон не задел.- На Шелони немцы! – ошарашил он меня.Я отшатнулась. Сердце дважды екнуло: “Врет!” Но завхоз точно угадал мои мысли:- Ей-богу, не вру. От верного человека знаю. Да что вы так побледнели? Придет ваша бабушка, никуда они не денутся. – Дыша мне в лицо водочным перегаром, Егор Петрович доверительно зашептал: – Умному человеку можно и при немцах прожить припеваючи. Да...Голоса у меня не было, и я зашипела:- Это вы мне такое?! Да как вы смеете?! Эх вы! А еще сыновья на фронте...Завхоз рассердился:- Не заноситесь, барышня! Как бы не пришлось поклониться кошке в ножки! И сыновей моих не замайте. Они сами по себе, а я сам.Верно. Гришка и Саня сами по себе. Они в открытую не ладили с отцом и давно требовали раздела. Только ради матери и не уходили из дому. А теперь вот ушли защищать Родину. А этот...Я попросила деда Зиненко передать бабушке, когда она вернется, что я ушла в тыл... И зашагала, не оглядываясь, к железнодорожному переезду – туда, где безработный шлагбаум задрал полосатую руку....Мы ехали по проселочной дороге в сторону фронта. Мы – это я, военный шофер Петр Петров и строгий лейтенант товарищ Боровик. Мы все трое втиснулись в кабину и просто изнывали от жары и духоты.Наша машина, широкомордая, приземистая, что квашня, неторопливо карабкалась из колдобины в колдобину и хлюпала горячим нутром: “Хлюп-хлюп-хлюп...”Я ехала в отдельный разведывательный батальон, но не насовсем... Мои спутники после долгих споров и переговоров решили меня обмундировать и подбросить в штаб дивизии, а там уж пусть решает сам начальник штаба полковник Карапетян: принять или не принять подкидыша... Не ахти какой успех, но всё ж таки... И этого бы не было, если бы не развеселый Петр Петров.Лейтенант Боровик ни за что не хотел брать, раскричался:- Кто нам дал право подбирать на дорогах гражданских девчонок! Да у нас ни одной женщины в дивизии нет! А что она умеет делать? Какая от нее польза на войне?!Каждое слово юного командира хлестало, как пощечина. От обиды, от злости я света божьего не взвидела и ревела белугой до тех пор, пока Петр не уломал своего начальника. Лейтенант уступил, но явно досадовал, что на проявил твердости характера. Он не разговаривал со мною и даже не замечал, что своим щегольским сапогом наступил мне на ногу... Обращаясь к шоферу, лейтенант, как мячиками, швырялся военными словечками, которых я не понимала: “рекогносцировка, фланкирующий огонь, дислокация, субординация...” При этом он косил в мою сторону ясный мальчишеский глаз: дескать, слушай, деревня, мотай на ус...Черноглазый Петр ловко вел машину и напевал:...Эх, Андрюша, нам ли жить в печали?..А я маялась в смертной тоске: на моих глазах немцы выбросили на Дно воздушный десант... Едва мы проскочили через город, как над его северной окраиной начали кружить чужие огромные самолеты, и вдруг всё небо покрылось парашютами... Послышалась стрельба, тревожно залились паровозные гудки... Лучше ослепнуть, чем видеть такое! Среди бела дня на мирный беззащитный городок, как коршуны, набросились вражеские солдаты...Где-то там сражаются наши школьные комсомольские вожаки: Борис Сталев и Юра Бисениек, они с оружием в руках встречают врага! А у меня пока одно оружие: слезы... Защитник Родины... с мокрыми глазами. Вон как лейтенант косится – недобро нахмурил белесые бровка, Не любит женских слез... Мужчина! Форсун... Ничего, я напомню полковнику Карапетяну, что Аркадий Гайдар в шестнадцать лет полком командовал. А Николай Островский? Сколько же Павке было лет?.. Вот только бабушка... Ведь она с ума сойдет, не застав меня дома... Бедная моя старая бабка...У меня опять потекли слезы. Забыв, что я сижу между двумя мужчинами, я вытерла лицо прямо подолом сарафана. Петр улыбнулся и бросил мне на колени кусок марли.Мы ехали навстречу грохоту. Дно осталось справа. Остановились в деревне, больше похожей на нарядный дачный поселок: домики синие, желтые, зеленые с белыми наличниками и кружевной резьбой деревянных украшений. Не деревня, а сплошной фруктовый сад. В саду, в гуще кустов и деревьев, прячутся автомашины, пестрые броневички и танкетки.Лейтенант вылез первым и, не попрощавшись со мной, скрылся в саду.- Вредный какой, – кивнула я ему вслед. Петр улыбнулся:- Не, не вредный. Фасон маленько давит, а так ничего – подходящий парнишка.Теперь, когда мотор машины не хлюпал, звуки войны резали уши. Пушки рявкали где-то рядом, над головой в вышине перекатывались снаряды.Громовые раскаты артиллерии потрясали воздух и землю. Слева отчетливо доносилась пулеметная стрельба.”Шор-шор-шор...” – и я невольно приседала.Не дрейфь, кума, это наши батареи, – успокаивал меня Петров.Это и есть фронт?Не совсем. Бой идет на реке Шелони. Километров пять отсюда будет. Там передовая линия, слышишь, пулеметы скворчат?На Шелони! Там же где-то бабушка и ребятишки... Вот так укрылись от войны!..Мы стояли в зарослях вишенника и, задрав головы, наблюдали за немецкими бомбовозами. Они хищно кружили над деревней. Покружили, покружили – повернули в сторону боя.Петров сказал:- Опять на пехоту! Четвертые сутки идет бой. Не пускают наши немцев за реку. А те прямо на пулеметы ползут – пьяные, сволочи. Эй, старшина! – вдруг закричал он.Чего надо? – послышался откуда-то из кустов недовольный голос. Зову, стало быть, надо. Ходи веселей!Старшина вылез из-под машины, как из бани: красный, распаренный. Иронически посмотрел на меня, вкусно зевнул:- Поспать не дадут хорошему человеку...Петров что-то ему зашептал на ухо. Широкое лицо старшины расплылось в улыбке, ноздри затрепетали, глаза озорно заблестели.Ну, вы тут занимайтесь, – сказал мой спутник, – а я по делу. – И ушел. .Иди сюда, боец! – позвал меня старшина и полез на машину, нагруженную до бортов, сдернул с груза зеленый брезент и стал бросать к моим ногам связки гимнастерок и солдатских штанов.Развязывай. Примеряй. Ну что ж ты стоишь? Облачайся!Я нерешительно подняла одно галифе.- Надевай прямо на платье. Белья у меня нет, – крикнул сверху старшина.Я просунула ноги в широкие штанины. Старшина сказал:- Как на пугале огородном. Снимай! Померь другие. Я перемерила больше десятка, но он был всё недоволен, ворчал:- Сошьют, черти, на один копыл... Ничего, мы сейчас тебе подтяжки соорудим.Старшина приспособил вместо лямок два брючных пемня и, подтянув галифе под самые подмышки, спросил:- Не режет?Я отрицательно покачала головой. Все гимнастерки были ниже колен, и я нерешительно сказала:А может быть, не надо штаны... Подпояшусь ремнем, и всё?Еще чего! – возразил старшина. – Без порток воевать собираешься? – Он выхватил из кармана ножницы и отхватил подол гимнастерки на целую ладонь. Достал из пилотки иголку с ниткой: – Подшивай быстренько! Не копайся.Через четверть часа я была обмундирована с головы до ног и вертелась, пытаясь разглядеть себя со спины.- Стой, окаянная! – закричал старшина. – Всё бы ты играла да взбрыкивала! – Это были слова шолоховского Щукаря, и я невольно рассмеялась.Старшина в последний раз обошел вокруг меня, довольно хмыкнул:- Хорош солдат Швейка! Надо бы тебя остричь, да уж ладно: так забавнее. Эй, Петров, получай свою красавицу!Но вместо моего знакомого шофера Петрова прибежали молодые любопытные смешливые бойцы и стали приставать к старшине:Кто это?Откуда?А это он или она?Это оно. Не видишь, косички.Она к нам в разведбат?Меня разглядывали бесцеремонно, на замечания и насмешки не скупились.Штаны-то, штаны! Ну чисто казак донской!Вот это боец! Силен, бродяга!Замечательный фронтовичек, иды ко мне в броневичок. В обиду нэ дам. Это так же вэрно, как меня зовут Нугзари Зангиев, сын Булата. – Бойкий разведчик нахально и ласково уставился мне в лицо черными блестящими глазищами.-Убирайтесь вон! – крикнул старшина. – Нечего зря демаскировать. Вот позову комбата...Но угроза не возымела никакого действия, разведчики и не думали расходиться.Чижик! Братцы, да это же Чижик! Челка, и нос курносый!И глаза, как у совенка, круглые. Чижик, ты из кино сбежала?Чижик, тресни Зангиева по горбатому носу! – крикнул мне старшина. – Вся компания отстанетВеселые парни захохотали-:- Правильно, Чижик! Бей своих, чтоб чужие боялись! Лупи нас в хвост и в гриву!Не смеялся только Зангиев. Повернувшись в сторону старшины, он выразительно постучал себе по лбу:- Умнык! Дыраться учишь молодого бойца. А как ты его снарядыл? – Он что-то сказал своим товарищам, и мне моментально прицепили к поясу огромный маузер в деревянной кобуре, привесили котелок с крышкой и нахлобучили на голову металлическую каску. Зангиев опять подал какую-то команду. Я не расслышала, что он сказал. И сейчас же человек двенадцать проворно встали в круг и взялись за руки. Скроив самые постные рожи, они ходили вокруг меня медленно-медленно и нарочно тонкими и жалобными голосами пели:В Бологое призывали, Без штанов в углу стоял. Слезы капали-бежали, Я рубахой вытирал...Пропев, исполнители так и покатились со смеху. А я не знала, плакать мне или смеяться. Всего ожидала, но только не такой встречи,От жары, от всего пережитого я еле держалась на ногах, но невольно улыбалась – уж очень симпатичные физиономии были у моих мучителей. Видела бы это моя бабка!.. Она бы им показала проводы новобранца!..Тут из-за кустов боярышника в сопровождении Петрова появился коренастый пожилой военный. Несмотря на жару, он был в кожаной черной куртке, застегнутой на все пуговицы, и в такой же фуражке с ярко-красной звездочкой на околыше, а на его поясном ремне висел точно такой же маузер в деревянной кобуре, как и у меня.Зангиев шикнул вполголоса:Тыше! Комбат...Комбат строго спросил:Зангиев, что здесь происходит?Молодого бойца в поход снаряжалы, – скромно ответил Зангиев. – Шутыли.Самое время для шуток, – так же строго сказал комбат. – А ну, марш отсюда!Разведчиков как ветром сдуло...Комбат неожиданно дружески улыбнулся мне:Ты и впрямь не подумай, что они хулиганы. Народ хороший. Они не хотели тебя обидеть.Я не обижаюсь.И не стоит. Не так уж им весело, как может показаться. Дела-то наши, сама видишь, не ахти какие веселые. Отступаем... – Он помолчал, глядя мне прямо в лицо проницательными серыми глазами. – Вот что, девочка, он, – комбат кивнул в сторону Петрова, – подбросит тебя до ближайшего полустанка – и кати в тыл. Не место тебе тут.Мне надо не в тыл, а в штаб дивизии, к полковнику Карапетяну, – возразила я.Комбат опять нахмурился:- Полковнику Карапетяну не до тебя. Сегодня же уезжай, завтра может быть поздно. Слышишь, что на Шелони творится? Ну, прощай!Петров снял с меня каску, отстегнул и бросил на траву маузер.- Ну, кума, пошли-поехали. Время – деньги.Еле сдерживая слезы, я уселась в кабину, с горечью сказала шоферу:- Обманщики! В тыл я и без вас могла бы уехать...- и заплакала.Петров насмешливо на меня покосился:Ну и слезомойка! Да брось ты реветь-то! Наш комбат плохого не присоветует...Остановите машину! Я пойду в штаб пешком.А ты знаешь ли, кума, что приказ командира – закон?- А я пока не военная. Высаживайте! Петров, притормозив, почесал в затылке.Ладно. Сиди. Была не была, возьму грех на душу. Только ты меня уж не выдавай.Слово даю! Могила! – Я улыбнулась и вытерла слезы.В деревне, где стоял штаб дивизии, Петров издали показал мне черного горбоносого человека:- Вон он, полковник Карапетян.Полковник обмахивал пилоткой смуглое лицо, его бритая голова блестела, как полированный шар.- К нему и обращайся, да посмелее. И упаси тебя боже плакать! Ох и не любит этого полковник! Я завтра заскочу узнать. Ну, иди! – Мой доброжелатель высадил меня из машины и уехал.Я спряталась за ближайший дом и несколько раз выглянула из-за угла. Может быть, я и решилась бы подойти к полковнику, будь он один, но начальника штаба окружало не менее пятнадцати человек. На сегодня с меня было довольно...Я зашла в пустой дом, залезла на нетопленную печку и с наслаждением вытянулась на прохладных кирпичах.Над самой крышей гудели самолеты и тяжело проносились снаряды. Домик вздрагивал, что-то скрипело и постукивало, но я заснула почти мгновенно.Разбудил меня въедливый голос, он проникал откуда-то с улицы:- Стя-пан! А Стя-пан! Вставай, проспишь царствие небесное!Потом забарабанили по закрытой ставне, и я поняла, что тот, кого звали Степаном, спал в избе. Свесилась е печи и тоже позвала:- Степан! Вставайте!На улице засмеялись:- Никак он, бес, с бабой?Товарищ Степана вошел в полутемную избу, когда я слезала с печки. – А, это сестренка.., – протянул он, – а я думал
Вставай! Сколько можно дрыхнуть!Степан проснулся, захныкал:- Чего пихаешься, ведмедь? Кулачище-то словно железный! И не спал я, только-только глаза завел...- Завел! С вечера завалился!- Который час? – спросила я.- Девять утра.Вот так поспала! А мне, как и Степану, казалось, что я только-только “глаза завела”...Препираясь, приятели ушли.Я тоже выбралась на улицу. Умылась у колодца, причесалась и пошла вдоль деревни кухню разыскивать – есть очень захотелось.У повара болели зубы, щека была подвязана кухонным полотенцем, поэтому он, наверное, и не поинтересовался, кто я такая и откуда, и наложил мне гречневой каши чуть не целый котелок. Страдальчески сморщился:- Сестренка, полечила бы ты мне зуб. Замучил, окаянный!Но я не умела лечить зубы. Позавтракала и уселась на своем крылечке. Следила за полетом снарядов и считала вражеские самолеты. Страха не было. Видно, недаром говорится, что на миру и смерть красна. Кругом люди. Бойцы сидели и лежали на траве у маленьких окопчиков – курили, переговаривались и подшучивали друг над другом. Здесь же были мои утренние знакомые – Степан с товарищем. Над деревней проплыла армада тяжелых бомбардировщиков.Бойцы заволновались:Ах ты, холера ему в бок, сколько их повалило!Как вши белые ползут. Не торопятся...Матвей, куда это они?- Мне Гитлер не докладывал...И ни одна зенитка не тявкнула...А чего им тявкать? Ни одного черта не собьешь – у них брюхи бронированные...А ты видал? Не видал? Так и не болтай! Сбивают их почем зря. Погоди-ка, в тылу встретят, там зениток полно.А это “мессер”. Ну скажи, паразит, только что на крыши не садится! Братцы, заряжай винторезы, вжарим по нечистику. Товарищ лейтенант, дозволяете?На здоровье! Заряжайте бронебойными!Хрен разберет, какие тут бронебойные... С красными концами, что ли?Не, с черными. Матвей, не копайся! Зарядил? Бей навзлет, как на охоте. Как из-за крыши вынырнет, так и лупи...И чего загоношились, – робко подал голос Степан. – Добро бы были молодые мальцы...А что ж нам, калининским, приписным, плакать, что ли? Чай, и мы не хуже кадровых могем. Летит!”Вжарили” по нахальному “мессеру”. Похоже, что летчик удивился. Он тут же развернул машину и с ревом ринулся на наш дом уже с противоположной стороны улицы. Я проворно юркнула в окопчик. И еще раз “вжарили” храбрые калининцы. Тут немецкий ас рассвирепел. Самолет взревел еще сильнее, круто взмыл вверх, перевернулся в воздухе, прошелся вдоль широкой улицы чуть ли не брюхом по теплой пыли и снова ринулся на нас: ударил из всех пулеметов. От резного крылечка полетели щепки... И в третий раз рванул ружейный залп. “Мессер” улетел и больше не появлялся.Бойцы шумно обсуждали событие:Ага, не любит, гороховая колбаса!’- Попали мы аи нет?Попали пальцем в небо. Помирать полетел...Я сам видел, как ему хвост пробило!Ишь ты! Чего ж он тогда не сверзился?Так то хвост, чудило, а не бензобаки или мотор.Н,адо было зажигательными...Матвей, ты там рядом. Погляди, Степан-то живой? Жив как будто. Сопит...Да ты пощупай, сухой ли?К вечеру веселые калининцы снялись и ушли в сторону боя, и я заскучала. Идти к полковнику Карапетяну было страшновато. Это тебе не шофер Петров, и не веселая “банда Зангиева”, и даже не лейтенант Боровик, а сам начальник штаба дивизии! Может и не взять-зачем я ему? Прав лейтенант Боровик: что я умею делать?Я так задумалась, что не заметила, как к моему дому приблизилась группа военных. Увидев совсем рядом горбатый нос и бритую голову, я ахнула и спряталась в сени. Сердце екнуло: “Сам полковник со всей, свитой... Может быть, не заметили...”- А ну, выходи! – послышалось с улицы.”Да что я в самом деле так перетрусила. Не съедят же”, – подумала я и шагнула на крыльцо.Полковник нацелился на меня орлиным носом, глаза сердитые:Кто такая? Чья?Ваша, – машинально ответила я.Полковник засмеялся:Моя? Вот так новость!И я увидела, что глаза у него вовсе не сердитые, а только очень черные. От сердца отлегло.А из какого полка?А я при штабе дивизии...Да что ты говоришь? – удивился полковник и подмигнул своим товарищам. – А почему же я тебя не знаю? Я ведь обязан всех своих подчиненных знать...Зато я вас знаю. Вы полковник Карапетян, верно?Верно, черт побери! – засмеялся полковник и весело продолжал допрос: – Кто же тебя, девочка, так зверски одел?Разведчики.А как попала к разведчикам?А меня шофер Петр Петров привез и сказал, что |вы возьмете меня в дивизию.Вот оно что! А если не возьму?- А я всё равно у вас останусь...Тут все засмеялись, заговорили разом:’- Занятная девчонка!А возьмем ее, полковник, в дивизию, на развод.Сколько тебе лет? – спросил полковник. – Тринадцать?Почему это тринадцать! Мне уже полных шестнадцать.Что ж ты такая пигалица? Не кормили тебя дома, что ли? Где родители? Небось сбежала из дому?