Мать честная, курица лесная! Да еще и лейтенант! Ну, пропала моя бедная голова.Мы постреляли из нового пистолета, а потом уселись на кромку траншеи, лицом к фронту.Подошел Иемехенов и тоже уселся рядом. Было очень тепло. В лесочке на нейтральной полосе беззаботно куковала кукушка.Как хорошо! – Я подставила лицо под жаркие солнечные лучи и закрыла глаза.Чего хорошего-то? – заворчал Лиховских. – Парит, как в бане. Весь мокрый,- А я так еще и не нагрелась после зимы. Так бы и сидела на солнышке целыми днями...Немец дал залп из орудий по верхушке Вариной высоты. Видимо, наблюдатели-верхолазы чем-нибудь себя обнаружили. Снова за речкой глухо ударили пушки. Снаряды пронеслись над нашими головами.Развоевался фриц, однако, – озабоченно сказал Иемехенов.Сейчас ему наши глотку заткнут. Все батареи засечены. Вот, слышите? – Лиховских поднял вверх палец. – Дивизионные долбанули. А ну ее к бесу, эту войну. Давайте поговорим о любви.Ну что ж, начинай, – сказала я.А если я скажу, что люблю тебя?А если я не поверю?А если я побожусь, да еще и при свидетеле?Это другое дело. А дальше что?А дальше, очевидно, надо целоваться. Что ж ты смеешься? Тут дело вполне серьезное.Васька-автоматчик один раз целовал, теперь, однако, платит на чужой ребенок,- вдруг мрачно сказал Иемехенов.Лиховских ласково сгреб его за жесткие вихры и опрокинул на спину. Бронебойщик верещал и, пытаясь подняться, махал в воздухе ногами, как перевернутый черный жук. И это было очень смешно.- Как им весело! Даже позавидуешь, – вдруг раздалось за нашими спинами.Мы разом оглянулись: над траншеей стоял рыжий капитан Величко, а чуть позади него – парикмахер Кац. Взглянув на пана Иосифа, я всплеснула руками: Ах, лихо-тошно! – и упала навзничь.Мы трое хохотали, как ненормальные. Капитан улыбался:- Эк их разбирает!.. Щекочут вас, что ли?А пан Иосиф был невозмутимо серьезен и стоял, как на посту, положив белые маленькие руки на новенький автомат, повешенный перед грудью.- Пан Иосиф, а как же ваши баптисты? – спросила я, вытирая выступившие от смеха слезы.Нерпичьи глаза Каца стали вдруг сердитыми:Цоб их дьябли везли! Те лайдаки баптисты Гитлера лижут пониже спины. Пся крев! Своими ушами слыхал в приемник у капитана.Это теперь мой связной, – сказал капитан Величко, дружески похлопывая Каца по плечу.- Пан Иосиф мужчина отменной храбрости, – пряча улыбку, сказал Лиховских.Маленький парикмахер сорвал с шеи автомат и, дав очередь в воздух, задорно на нас посмотрел:- А что? Я тем лайдакам покажу! Пся крев!Ну и забавник!- А вам, капитан, когда-нибудь Мамаев поднесет под нос свою дубинку, – пообещала я контрразведчику. – Почему вы не ходите по траншее, как все нормальные люди, а обязательно поверху лезете?- Виноват, исправлюсь, – поклонился капитан Величко и протянул мне маленький букетик ландышей.- Вот спасибо! Мне так давно никто не дарил цветов, – сказала я.Иемехенов обиделся:Врешь, однако. Я дарил. А ты, как веник, пол подметала.Тоже мне – цветы! – ухмыльнулся Лиховских. – Набрал целую охапку колючек. Видел я твое подношение,Ну как дела, друзья мои? – спросил Величко,Нормально, – ответили мы в один голос,Твой Андриянов всё ворчит?- Ворчит, бродяга, – улыбнулась я. – Но теперь уже, кажется, меньше. Мы и внимания не обращаем. Он не вредный.- Ну-ну... Мамаев на месте?- Был здесь.Капитан вместе с Кацем ушли. И почти сразу же возле центрального капонира пан Иосиф заблажил по-украински и по-польски:- Цур мени! Цур! Матка боска! Геть, горобци!Это мои солдаты, поздравляя, подкидывали толстяка в воздух.Лиховских ходит к нам чуть ли не каждый день – хоть на пять минут, а завернет. Это понятно: здесь все его друзья-товарищи. Но наши офицеры меня иногда поддразнивают, говорят, что начальник полковой разведки приходит так часто только ради меня. Чушь. Мы просто хорошие товарищи.И Коленька Ватулин частенько заглядывает в нашу роту, и тоже говорят, что из-за меня. Ну уж это совсем ерунда! У Коли сложные и запутанные отношения с красивой Зиночкой Косых, медсестрой из нашей санроты. Коля чуть не ежедневно жалуется мне на Зинин характер и просит совета: жениться или нет. В конце концов мне надоело, и я с сердцем сказала:- Раз тебе в таком личном и важном деле потребовался советчик – значит, не любишь! А жениться в двадцать два года, да еще в такое время, без любви – просто негодяйство! Понял?Не знаю, понял ли Николай, и как понял, но только в тот же день он самовольно закатился в медсанбат и оказался вдруг на полковой гауптвахте. К вечеру ко мне пришел Тимофеич, связной разведроты – земляк и кум нашего деда Бахвалова. Жалостливо моргая близорукими глазами, он сказал:- Запрятали мово голубенка в клетку. – И подал мне от Коли записку.Николай просил меня поговорить с командиром полка, чтоб его освободили. Почему именно должна просить я, а не Колин начальник Лиховских?.. Я отказалась. Тимофеич захлюпал носом:- Вы ж барышня рассудительная и, почитай, всегда тверезая, – сказал он мне, – потому и должны понимать, что может деяться с человеком в подвыпитрм виде...”Почитай всегда тверезая!” Я хотела отчитать Тимофеича, но, взглянув на его усатую добродушную физиономию, рассмеялась, а Коле написала: “Пьянчужка и Дон-Жуан полкового масштаба! Заслужил. Сиди не рыпайся”.Так и отбухал Коля все десять суток. Поумнел ли?.. У меня о разведчиках сложилось определенное мнение. В основном – это удалые парни. И бесшабашные. А Коля, кажется, всех перещеголял.Я возвращалась из штаба батальона. У землянки меня поджидал хмурый Мамаев:К тебе пришли капитан Филимончук и Ухватов. Больше часа ждут. Что им от тебя надо?А я откуда знаю!Мамаев к Ухватову относится с холодным презрением, а капитана Филимончука просто недолюбливает. Филимончук теперь большой чин: начальник разведки всей дивизии. Он больше не пытается со мною заигрывать, но отношения между нами так и не наладились. Теперь, когда капитан перешел в дивизию, мы почти не встречаемся, и нас не связывают служебные узы. Действительно, что ему от меня надо?У стрелков Филимончук распоряжается, как среди своих разведчиков. Понравился солдат, сейчас же в категорической форме: “Этого молодца я забираю в разведку”. Но у Мамаева без скандала не возьмешь – дубинку к носу и разговор короткий: “Отваливай. Штормяга будет добрый. Ни один док в ремонт не примет”. Филимончук, посмеиваясь, уходит, а через день-два из штаба дивизия приказ: откомандировать такого-то в распоряжение начальника разведки. Мамаев мечет громы и молнии и пишет рапорты. Я его вполне понимаю: кто ж не дорожит хорошим солдатом?Однажды и мне капитан Филимончук пытался подложить свинью: “Твоего Пыркова забираю к себе”. Разговор был короче, чем с Мамаевым. Я молча поднесла к носу разведчика фигу. А Пыркова с обидой спросила: “Ты хочешь от нас уйти?” – “Что вы, товарищ младший лейтенант! – вскричал Пырков. – Я ж молчу, это капитан пристает”.Мамаеву скоро надоело сражаться с Филимончуком в одиночку, и на одном из полковых совещаний в присутствии комдива он дал начальнику дивизионной разведки бой. Мамаева поддержали командиры остальных рот полка, и Филимончук притих. Но следить за ним надо – ходит по обороне, как вор на ярмарке, того и гляди, кого-нибудь переманит в разведку.Капитан Филимончук честолюбив и этого не скрывает. После зимнего наступления его повысили в должности, представили к награде и подали материал на присвоение очередного звания. Но Филимончук не получил ни ордена, ни “майора”. На него вдруг пожаловалась какая-то девушка из медсанбата. Вмешался политотдел, и вместо наград Филимончуку вкатили партийный выговор. Начальник разведки считает себя несправедливо обиженным и караулит подходящий случай, чтобы всё разом вернуть.А случай может быть только один – взять “языка”. Но как раз в этом и не везет нашим разведчикам в обороне, и даже удачливый Коля Ватулин не может достать пленного.С неделю тому назад вся полковая разведка переселилась в расположение нашей роты. Капитан Филимончук решил, что именно здесь, на самом спокойном участке обороны, противник не столь бдителен. Целыми днями он, мрачный и злой, просиживает в боевом охранении на болоте. Сам ведет наблюдение – готовит новый решающий поиск, а ночью спорит и ругается с Мамаевым.Мамаев тщетно пытается доказать Филимончуку всю бесплодность его затеи. В самом деле, какой может быть здесь поиск, когда даже боевое охранение находится не менее чем в пятистах метрах от переднего края немцев!! Ну, предположим, доберутся разведчики до немецких позиций, возьмут “языка”, а дальше что? Как отходить более километра, имея при себе пленного? Да еще надо перебираться через речку, правда, не широкую, но достаточно глубокую, с ровными пологими берегами. Мамаев прав: этот “язык” достанется немалой кровью. Но Филимончук упрям. Мне кажется, он способен положить всю нашу разведроту во главе с Лиховских, лишь бы достичь цели. Мамаев так и говорит начальнику разведки: “Ох, дорого обойдутся дивизии твои майорские погоны!”Покосившись на Мамаева, Филимончук сказал мне:Есть важный и секретный разговор.Давай, – махнула я рукой. – У меня от Мамаева секретов нет.Разведчик насмешливо поднял красивую бровь:Вот даже как?Амба! – стукнул Мамаев рукой по столу. – Язык почешешь о ближайшую сосну. Валяй о деле.Можно и о деле,
Завтра в ноль-ноль по московскому времени ты, лейтенант, идешь в разведку.- В качестве кого? – спросил за меня Мамаев. – Для чего? Для поддержки ваших штанов?- Ты пойдешь в группе захвата, – пояснил Филимончук, пропустив мимо ушей вопросы Мамаева. – Одно твое присутствие поднимет боевой дух ребят. Не посмеют они при девушке вернуться, не выполнив задания. А твоя задача простая: тебе только нужно быть среди них, и всё.Сходишь и, как пить дать, схватишь еще один орден, – вставил Ухватов. – Вы же, бабы, – народ везучий.Иди сам и хватай! – осадил его Мамаев. – А она одолжит тебе свою юбку.Филимончук засмеялся, но тут же оборвал смех. Примиряюще сказал:- Бросьте вы пикировку. Вопрос решен окончательно и бесповоротно.Я возмутилась:А еще ты меня никуда не думаешь послать? Кто тебе дал право так бесцеремонно распоряжаться моей жизнью и смертью? Ничего себе удовольствие: за здорово живешь прогуляться в немецкую траншею и обратно! Мне есть чем заняться и без разведки, и ты, пожалуйста, меня в свои планы не впутывай. Не пойду. И не надейся.Посмотрим, – сказал Филимончук и ушел вместе с Ухватовым.А через полчаса позвонил комбат и отчехвостил меня по первое число:- Я тебе покажу такую разведку, что своих солдат но узнаешь!Ну не обидно ли? Мне же и попало. Оказалось, что Филимончук еще до нашего спора разговаривал с комбатом о моем участии в поиске, как о деле решенном, и комбат подумал, что я напросилась сама.Усиленная разведка ушла в полночь. В первый раз за всё время с поисковой группой ушли сразу два офицера: Лиховских и Коля Ватулин.Собиралась гроза. Гром ворчал еще где-то очень далеко, но косые широкие молнии уже вовсю хозяйничали на наших холмах – мертвенным холодным пламенем расстилались по самой земле. Было душно. Передовая притихла в тревожном ожидании дождя и событий. В траншее слышалось монотонное бормотание деда Бахвалова: просил у своего бога удачи ушедшим в ночь, поминал какого-то Петюшку. Я не сразу сообразила, что Петюшка – это старший лейтенант Лиховских, большой дедов приятель. Впрочем, у старого сибиряка щедрое сердце”- побратимов и кумовьев у него чуть ли не половина дивизии, так что деду не впервые переживать за ближнего.Из своей землянки вышел Мамаев, тихо окликнул деда Бахвалова:- Отче, ты никак шаманишь?Дед не ответил, но молиться перестал. Мамаев, посветив мне в лицо лучом карманного фонарика, присвистнул:Краше в гроб кладут. А говоришь, не любишь...Слушай, и без тебя тошно! Нашел о чем говорить...Да... Девичья душа – темная ночь. Попробуй, разберись... Во, Павловецкий дает! Слышишь?Чего это они точно вдруг с цепи сорвались?Внимание отвлекают. Всё пока идет, как по нотам. Главный дирижер у тебя?- В капонире засел. Два телефона притащил.Капитан Филимончук заметно нервничал. Сновал по капониру из угла в угол, то и дело звонил в боевое охранение и прикладывался к фляге. Не закусывал. Влажные красивые губы промокал листком бумаги из полевого блокнота. На нас с Мамаевым даже не взглянул,Мы дважды прошлись по обороне, проверили все посты, но время как остановилось. Никогда еще не было у нас такой длинной нудной ночи. Мы не спускали глаз е тропинки, бегущей из боевого охранения, но она по-прежнему была пуста. Рядом со мною вслух переживал Тимофеич. Его не взяли в разведку, и он никак не мог дождаться возвращения своих.Прошло томительных три часа. Гром ворчал всё так же отдаленно и глухо, дождя всё не было. А мне казалось, что, если бы сейчас хлынул ливень, сразу бы стало легче и нам, и тем, кто ушел.Прошел еще час. Мамаев заволновался:- Кажется, светает. Убирайся, Тимофеич, к своему куму! Стонет тут над душой... – Он позвонил в боевое охранение Ухову. Ничего. У немцев всё тихо.И вдруг где-то там впереди, на речной долине, затрещали автоматные очереди, потом завыли мины и с надсадным треском стали рваться тяжелые снаряды. Мы с Мамаевым молча переглянулись. Было ясно: наших обнаружили. По немецкому переднему краю всеми орудиями ударила полковая батарея. Открыли огонь фланговые пулеметы Лукина и Непочатова. Деду Бахвалову стрелять было нельзя – впереди свои. Мамаев с ведома комбата послал в помощь разведчикам два отделения автоматчиков с ручным пулеметом. Крикнул вдогонку Ульянову:- Осторожней! Своих не перестреляйте.Я была в капонире, когда из боевого охранения позвонил Коля Ватулин. Филимончук переспросил:- Взяли?! Это потом. – Он бросил трубку. Улыбаясь во всё лицо, крикнул телефонисту: – Комдива! Живо!Я опять выбежала в траншею. Снаряды теперь кромсали нашу нейтралку. Отыскала Мамаева, спрятавшегося от осколков в закрытой стрелковой ячейке. Схватила его за руку:Взяли! Как же они пойдут?Не дураки. Пересидят в боевом охранении. Молодцы крабы! Взяли, говоришь? Молодцы! Теперь дело в шляпе.Немцы бесновались до самого рассвета – остервенело лупили то по боевому охранению, то по нейтралке, то по нашим траншеям. Это они всегда так, когда наши выкрадут “языка”.Разведчики вернулись в седьмом часу, мокрые с головы до ног. Троих убитых уложили в траншее в нише, двух раненых и пленного втащили в капонир. Лиховских приказал своим:- Ребята, домой! Переодеться и спать.В капонире остался только он и Коля Ватулин. Потом боком втерся Тимофеич и спрятался за широкую спину Мамаева.Капитан Филимончук всем грузным туловищем надвинулся на маленького Колю. Голосом, хриплым от возмущения, вопрошал:Это называется взяли?! Идиот! Ты знаешь, что бывает за ложную информацию? В какое положение ты меня поставил перед комдивом?А то не взяли, что ли! – тихо оправдывался Коленька. – Я же хотел вам доложить, что он... Так вы слушать не стали.Молчать! Мальчишка!..Филимончук кинулся к распростертому на полу немцу. Встав на колени, зачем-то дул ему в рот, делал искусственное дыхание – пленный не подавал признаков жизни. Из его носа и рта текла кровь и зеленая вода.- Фельдшера!!! – рявкнул начальник разведки, Но наш Козлов с двумя санитарами был уже здесь -осматривал раненых разведчиков. – Пленным займись!Козлов скользнул равнодушным взглядом по телу немца, буркнул:- Я не обучен дохлых фрицев воскрешать.Но Филимончук всё не верил, что перед ним не долгожданный “язык” в офицерских погонах, а просто труп – пустое место. Он еще долго тормошил мертвеца: сгибал д разгибал ему руки и ноги, тряс за плечи, перевернув на живот, бил ладонью по спине. Наконец устал. Вытащил из кармана немца мокрые документы, перелистал и, схватившись за голову, забегал по капониру:Что вы, сволочи, наделали?! Да вы знаете ли кого утопили?! Это же командир батальона СС! Такого “языка”!Никто его, паразита, не топил, – подал голос Коля Ватулин. – Сам он воды наглотался.Какого черта вас понесло в воду! В вашем распоряжении было три плота!Потому и понесло, что не было другого выхода, – возразил Лиховских. – Он сумел развязать руки, вырвал кляп изо рта и заблажил во всю силу. Нам пришлось сменить направление, и мы в темноте не могли отыскать плоты. Что ж, по-вашему, из-за этого недоноска я должен был держать своих людей под огнем?Мы и так пятерых потеряли, – вставил Коля Ватулин. – И каких ребят
Знаешь ли ты, что “языка” ждет сам командующий!У Коленьки жарко пылали маленькие уши, густые девичьи ресницы обиженно дрожали.Я его не узнавала. Такой бедовый, а тут молчит! Мне стало вдруг очень жаль парня, и я не вытерпела, зло сказала Филимончуку:- Сходил бы сам, а потом бы и орал!Начальник разведки метнул в меня взгляд, как раскаленную стрелу:Тебя только тут не хватало! Марш на место! Занимайся своим делом.Ну, мне-то ты, во всяком случае, не начальник. Освобождай капонир от своего дохлого фашиста! Где-нибудь в другом месте его оплакивай.Филимончук выругался матом. Вмешался Мамаев:- В самом деле, капитан, кончай душераздирающую сцену у хладного трупа. А то того и гляди и у нас слезы потекут. И впредь по-про-шу в моем присутствии воздерживаться от оскорблений боевых офицеров! Понятно?Начальник разведки допил водку и шваркнул пустую фляжку о бревенчатую стену. Фляжка, жалобно дзинькнув, отлетела в темный угол. Ее подобрал хозяйственный Тимофеич.Филимончук ушел.Я провожала Лиховских и Колю Ватулина до Вариной могилы. От их обмундирования шел легкий парок.Давайте, друзья, присядем на минутку, – предложил Лиховских.Вы же мокрые до последней нитки! – застонал Тимофеич.Мне лично жарко, – усмехнулся Лиховских.Мне тоже, – кивнул Коленька. – Дуй, Тимофеич, домой. Приготовь нам сухое и пожевать. Мы сейчас, – сказал он связному.Мальчики, где же вы поймали такого немецкого фюрера? – спросила я.В одном милом заведении, – засмеялся Лиховских,- с надписью: “Только для господ офицеров”. Догадалась? Пошарили мы у фрицев на передке – неподходяще. Взять-то, конечно, можно, но без шума не обойтись. А нам, сама знаешь, шуметь никак нельзя. Дорога домой длиной с версту... И пошли мы по тропинке в их тыл. Ки лометра два прошагали – ни одной живой души. Мы уж было хотели по шаблону: провод перерезать и караулить какого-нибудь связиста. Но вдруг откуда-то из-под земли услышали музыку. Настоящий джаз. Подошли ближе – огромный блиндаж и двери настежь, целый сноп света наружу вырывается. Патефон с усилителем орет, губные гармошки заливаются – гуляют фрицы, на наше счастье. Веселятся беспечно. Только один часовой у блиндажа, да и тот по сторонам не глядит, музыкой занят. Тут и заметили мы это сооружение, в которое царь пешком ходил. Метрах в тридцати оно от блиндажа, и непролазные кусты орешника совсем рядом. Вот мы и засели там. Взяли.- и не пикнул. А только через их траншею перевалили, он, черт, и заблажил во всю глотку. Ума не приложу, как он сумел развязать руки. А, бес с ним, с этим лысым фюрером! И на то, что у капитана Филимончука от расстройства желчь разольется, – тоже начхать. А вот ребята-то, выходит, погибли зря... Очень обидно.На семнадцатое июля по настоянию капитана Филимончука и по его плану была назначена разведка боем.Мамаев категорически возражал против этой операции, но на совещании в штабе батальона обосновать свою точку зрения не сумел: заорал – разом выпустил по адресу Филимончука все свои “подкалиберные” словечки и выдохся.Филимончук же, наоборот, очень спокойно и деловито доказал, что план его до гениальности прост и потому легко выполним, Бывают же люди с таким даром убеждения! Даже наш разумный и осторожный комбат ни слова не возразил Филимончуку, а тот в заключение самодовольно улыбнулся:- Молчание принимаю за одобрение. Итак, фашисты во второй раз здесь нас не ожидают. Вот мы их и перехитрим.Хитрить так хитрить. За два дня до назначенного срока рота Мамаева была готова к бою.Операцией руководил сам комбат Радченко. Группу захвата возглавил Лиховских.За бревенчатыми стенами боевого охранения мы засели с ночи.На рассвете в густом молочном тумане стрелки и разведчики на заранее заготовленных плотах благополучно форсировали реку Осьму.Мой взвод остался на левом берегу, – обеспечивать переправу туда и обратно.Разведка была неудачной с самого начала. Немцев не удалось захватить врасплох. Туман над речной поймой быстро рассеялся, и рота Мамаева на правом берегу залегла под прицельным огнем противника, без толку неся потери. Группа захвата так и не могла пробиться во вражеские траншеи. Расчет на внезапность и хитрость не оправдался. Комбат дал сигнал об отходе.Обратную переправу поддерживала полковая батарея, минометы Громова и ружья Иемехенова. Противник отвечал огнем тройной интенсивности. Мы вели огонь через головы своих. Обстреливали лысые высоты, откуда немецкие пулеметы взахлеб бороздили речную гладь.От минометного огня затонуло несколько плотов. С остальных, держа над головой винтовки и автоматы, солдаты попрыгали в воду. Поддерживая друг друга и подталкивая плоты, стрелки и разведчики вплавь добирались до своего берега и через боевое охранение уходили на оборону. Мы снимались последними. Я была в расчете Непочатова. Просигналила деду Бахвалову: “Снять пулемет!” Березин и Попсуевич проворно подхватили “максим” за хобот, остальные расхватали коробки с расстрелянными лентами и тесной группкой побежали по рыжему кочковатому полю в сторону боевого охранения. Пулемет, как большой сытый гусь, переваливался с боку на бок на низких лапах-катках. Позади всех, держась рукой за грудь, не шибко рысил дед Бахвалов. Я подумала: “Доберутся благополучно”. Через пять минут снова оглянулась. Пулеметчики были уже у самой стенки боевого охранения. Я с облегчением вздохнула. Но в тотже миг тяжелый снаряд разорвался в середине бегущей группы. В воздух взметнулся огромный фонтан земли, мелькнуло зеленое искореженное тело пулемета, и я на секунду закрыла глаза.- Непочатов! Всем расчетом к Бахвалову! Забрать убитых и раненых!А сама подумала: “Там нет раненых...”- А как же вы? – закричал Непочатов.- Выполняйте приказ!Я легла за пулемет. Ко мне, запыхавшись, подбежал Лукин, с разбегу шлепнулся рядом.- Снимайтесь, – бросила я ему через плечо, не переставая стрелять, – двоих солдат ко мне! – Дала еще несколько очередей по ненавистной высоте и поискала глазами воду. Пулемет раскалился, как утюг, из пароотводной трубки не хлестал даже пар. Плоская банка была пробита осколком насквозь и валялась пустая, без воды. “Максим” забастовал: плевался сгустками расплавленного свинца.Я поглядела направо: переправлялись последние отставшие солдаты. Ко мне что есть духу бежал Гурулев, за ним еще кто-то. Из боевого охранения, прихрамывая, возвращался Непочатов...В капонире на узких нарах лежал дед Бахвалов, блевал и плакал:- Мальцы мои дорогие... Ребятки... Всех до одного... Лучше бы меня, старого каторжника... Я уже свое отжил... – Его уговаривал капитан Степнов.Пришел фельдшер, посмотрел деда, сказал:- Контузия. Ушиб брюшины. Надо в медсанбат.Мы с Непочатовым уточняли потери. Погибли: Миронов, Березин, Попсуевич и Лукашин. Легко ранены Непочатов и Пырков. В госпиталь ехать отказались. Контужен дед Бахвалов.В капонир ввалился разведчик в рваном маскировочном халате, обратился ко мне:- Тяжело ранен старший лейтенант Лиховеких. Хочет вас видеть.Я побежала на ротный санпункт, но раненого уже отправили...Забившись в стрелковую ячейку, тоненько плакал Ие-мехенов. Повернул ко мне залитое слезами лицо:- Помирал Ульянов, однако... Друг, однако...Я была очень расстроена. А тут еще явился Макс-растратчик с актом о списании материальных потерь. Пробежав глазами бумагу, я возмутилась:Что это? Ведь у моих погибших солдат было только по две ноги! А тут двадцать пар ботинок! И шинели?! Да мы и не брали их с собой. Пятнадцать палаток? Нет, старшина, такую фальшивку я не подпишу.Так поймите вы, товарищ лейтенант, в роте недостача! – вскричал старшина Букреев. – Старшему лейтенанту Ухватову предшественник дела не передавал – ранили его, с него и взятки гладки, а всё как есть и повесили на нас с командиром роты. Что ж нам теперь, платить за всё? Да тут никакого жалованья не хватит!- Всё это вы объясните начальнику тыла, может быть, он вас поймет, а я вам не сообщник. Старший сержант Непочатов, составьте для старшины реестр потерь.Ночью из санроты позвонила Нина Васильевна. С грустью сказала:- Только что отправила Петю Лиховских. Правую ногу придется ампутировать. Глаз, по всей вероятности, тоже пропал... Что же ты молчишь?От комка, подступившего к горлу, я не могла сказать ни слова...Мамаев всю ночь ругался и огрызался на телефонные звонки. Он был очень расстроен: потерял почти третью часть личного состава, в том числе толкового командира взвода Ульянова...- Авантюрист! – гремел он в адрес Филимончука. – Таких судить надо! Видал бы я этот “сабантуй” в гробу! Додумался, краб: где обедал – туда и ужинать отправился... Умник, а эсэсы – дураки?.. “Не проявили должной храбрости...” Показал бы я тебе храбрость, Аника- воин!..На другой день за большие потери в разведке боем Мамаеву объявили строгий выговор по партийной линии.Мамаев заморгал толстыми, как проволока, ресницами:- Вот те раз – пальцем в глаз! Это называется свалить с больной головы на здоровую!Он вопросительно поглядел на меня, ища сочувствия. Но я сказала:Так и надо. Может быть, хоть это научит тебя нормально разговаривать. Нет чтобы доказать всё спокойно и обстоятельно – кроет матом, как в кабаке!- Не в том дело! – закричал разобиженный Мамаев. – А главный виновник, выходит, сухим из воды выскочил? А? По-твоему, это порядок?Но и Филимончука наказали – отстранили от должности. Делом о неудачной операции занималась дивизионная партийная комиссия. Узнав об этом, Мамаев успокоился.Ночью наша дивизия снялась с насиженного места и отошла в тыл, в резерв командующего.Дед Бахвалов лечился недолго: сбежал из полевого госпиталя и в один прекрасный день хмурый предстал передо мною. Я очень обрадовалась:- Василий Федотович, дорогой! Как здоровье? – я поцеловала старика.Дед, отвернувшись, подозрительно долго протирал свои очки-колеса. Потом глухо сказал:- Слава богу, здоров, как батюшка-медведь. В обоз, мазурики, норовили списать, да с Бахваловым шутки плохи. Так и сказал я доктору, да и зафитилил домой...Подошел Мамаев, довольный, захохотал:Дедок! Милая ты моя борода! Как прыгаешь, сибирский боцман? Как дела?А дела, товарищ моряк, ни к лешему, – ответил дед Бахвалов. – Вот командир роты Ухватов во взвод лейтенанта Васильева меня направляет. Говорит, тут вакации для меня нету, а там есть.Не вакация там, а провокация! – закричал Мамаев и потряс своей дубинкой: – А этого ваш краб Ухватов не едал? Он что же, гальюнщик, думает, что я с двумя пулеметами буду воевать?! – Ротный свирепо вытаращил глаза и повернулся в мою сторону: – Чтоб сегодня же был у меня третий пулемет!.- Не ори. Не глухая. Будет вам, Василий Федотович, пулемет и люди будут. На днях еще пополнение получим и все отделения скомплектуем заново. Так что никуда мы вас не отпустим.- Спаси, Христос, коли так, – обрадовался старый пулеметчик.Прибежал Пырков. Улыбаясь во всё щекастое лицо, закричал что было духу:Братцы, дед Каширин явился!Ой, старый борода! Друг, однако! – верещал Иемехенов.Сияющего деда окружила наша молодежь, Ухватов уперся, как баран:- У тебя нет ни людей, ни машины, а у Васильева как раз недостает опытного наводчика.Но Бахвалов не наводчик, а командир отделения. Люди не сегодня-завтра будут, и где ж я тогда возьму командира?Будут люди – будет и командир, – возразил ротный. – На Бахвалове свет клином не сошелся.Нет сошелся! Много у тебя в роте таких Бахваловых? Вот-вот в наступление, а ты мне ножку подставляешь!Ухватов глядел на меня нагло и насмешливо:А ты попроси хорошеньче. Поплачь. Может быть, и пожалею...Дорвался? Рад досадить? Эх ты! Голова