– шикнула я, не отрываясь от бинокля, и подумала: “Это только цветочки”.Напор был настолько стремительным, что немцы, парализованные артподготовкой, не успели опомниться и обрушить на наступающих всю силу оборонительного огня. По нейтральной полосе минометы ударили с запозданием, и цепь оказалась в недосягаемости: солдаты, как большие суетливые муравьи, уже карабкались по подножию высоты и скрывались в дыму, густо окутавшем столообразную вершину.Я тронула деда Бахвалова за плечо:Василий Федотович, родной, пора! Вперед! Во славу Родины! – Мы трижды поцеловались.С богом, мазурики! – напутствовал дед свое воинство. – Всё взяли? То-то же! Вперед, и никаких гвоздей!Я просигналила Непочатову и Лукину, и мы двинулись вслед пехоте.Бежали молча, жадно хватая открытыми ртами воздух. Зону минометного огня проскочили, не останавливаясь. Сраженный осколком, молча рухнул лицом вниз Ильин, выпустив из рук коробки с лентами. Одну на ходу подхватила я, другую Закревский. Саша не отставал от меня ни на шаг – горячо дышал в самый затылок.- Держи дистанцию! – крикнула я, не оборачиваясь, и он немного отстал. Мы только достигли подножия высоты, когда расчет Непочатова уже преодолел склон и нырнул в дымовую завесу. На правом фланге заметно отставали солдаты Лукина. Я замахала над головой пистолетом-пулеметом; знала, что не услышат, но всё равно крикнула: – Под-тянись! Живее!Отдышались мы только в первой вражеской траншее. Там уже никого не было. Только наши ротные санитары раскладывали на плащ-палатке бинты и вату. И во второй линии окопов, на самом гребне, тоже уже никого. Высота не имела обратного ската, и перед нами неожиданно открылось ровное поле густой пересохшей травы. Впереди, метрах в семистах, деревни на маленьком пригорке, оттуда остервенело бьют минометы, кромсают поле так, что во многих местах горит трава. Немецкие пулеметы теперь стрекочут взахлеб: пули поют, визжат и щелкают по щитам “максимов”. По полю бестолково мечутся солдаты мамаевской роты, ныряют из воронки в воронку, отстреливаются вразнобой. Подаю команду:- Тачкой вперед! На открытые позиции!Но и без этого все три расчета, ползком толкая пулеметы впереди себя, выдвигаются на линию стрелковой цепи. Позиции выбирать не приходится, – кроме мелких воронок, никакого укрытия. Первым открывает огонь дед Бахвалов, потом Непочатов и чуть с запозданием откликается пулемет Лукина. Солдаты пытаются окапываться, но многолетний дерн не поддается – перед головой даже маленького бруствера не насыпать. Противник переносит минометный огонь на мои пулеметы. Разрывы пляшут перед самыми щитами. Лукин умолк. Тревожно сжимается сердце: “Потеряю людей без пользы”.Меня сердито окликает Мамаев:- Отводи пулеметы в окопы! Соображать надо!Закревского посылаю к Непочатову, спотыкаясь о воронки и падая, бегу к деду Бахвалову, Лукину сигналю ракетой. Пока отходят, не высовываясь из воронки на блюдаю в перископ-разведчик. Кто-то упал у Непочатова... Кто – не могу понять... Ага, поднялся! Когда последний солдат благополучно ныряет в окоп, машинально, как дед Бахвалов, шепчу: “Слава богу!” И что есть духу несусь назад в те же окопы.”Фьють! Фыоть! Ийоу – дзинь!” Пули свистят мимо. Не переводя дыхания, рычу деду Бахвалову:- Закапывайтесь!Четыре человека лихорадочно работают лопатками, углубляя траншею. Коля Зрячев, лежа вверх лицом, набивает пустую ленту. Дед изготовился к стрельбе, но перед прицелом колышется стрелковая цепь – мамаевцы тоже отходят в немецкие окопы второй линии.Непочатов и Лукин ведут огонь с флангов, прикрывая отход роты. Опять высовываю трубку перископа-разведчика. Хорошо стреляют непочатовцы! Пули взрывают целую тучу песка на вражеском окопе у правого гумна – как раз там, откуда стрекочет самый назойливый пулемет. Теперь молчит – притаился. У Лукина хуже: не вижу, куда идут пули. Вроде бы ведут огонь по кромке . сада, но вражеский пулемет, спрятанный между густыми кустами, не умолкает ни на минуту.- Без нужды не стрелять! – говорю деду Бахвалову. – Присмотрите запасную позицию.И снова, согнувшись почти пополам, бегу по мелкой полупрофильной траншее. Сзади топочет Закревский. Прямо с ходу валюсь в окоп, хватаю за маховичок вертикальной наводки и кричу в волосатое ухо Шугая:- Куда?! По воробьям?Шугай поворачивает ко мне бородатую улыбающуюся физиономию, согласно кивает головой в зеленой каске, нахлобученной на самые брови, и снижает наводку. И тут, как и у деда Бахвалова, окапываются во все лопатки. Лукин сам набивает ленту, сосредоточенно сдвинув брови. Я не успела его выругать за неприцельный огонь. С визгом над нашими головами пролетел снаряд и разорвался где-то позади огневой позиции. Потом другой, третий... Загрохотало, загудело, завыло... На разные голоса запели, зафырчали осколки. Туча вздыбленной земли живой стеной заколыхалась перед нашим окопом, закрыла солнце, сухими комьями обрушилась на наши спины, запорошила глаза, перехватила дыхание.Отплевываясь и ничего не видя перед собой, я на ощупь метнулась к брустверу. Споткнулась о чьи-то ноги, больно ударилась подбородком обо что-то твердое, закричала во всю силу легких: – Пулемет в траншею!Поняли. Глухо звякнули о дно окопа пулеметные катки-колеса.Проходили секунды, минуты, а грохот, вой и визг, казалось, всё нарастали, и не было никакой передышки.Земля глухо вздрагивала под нашими безвольно распростертыми телами и тяжко стонала, будто угрожая разверзнуться и в справедливом гневе поглотить сеющих смерть, а заодно и нас, защитников своих, – живых и мертвых.Время тянулось очень медленно, в сознании билась только одна мысль: “Выжить. Выстоять...”Рядом со мною тяжело плюхнулся Шугай, защекотал щеку колючей бородой, прокричал в самое ухо:- Как-то там наши?И этот живой голос, эта забота о ближнем придают мне уверенность. На ощупь нахожу полузасыпанный землей перископчик, вытираю его о солдатские штаны и осторожно высовываю из траншеи. Но ничего нельзя разглядеть так наверху – темно, как будто сейчас и не утро. Серый дым над окопами широким рукавом плывет влево. Огонь вроде бы начинает постепенно стихать. Снаряды и мины рвутся уже не перед нашими позициями, а где-то у нас в тылу. За деревней отвратительным голосом в шесть стволов ревет “дурило” – бьет по нашему левому соседу. Еще залп и еще, – теперь разрывы молотят первую линию бывших немецких окопов. Интересно, есть ля там кто-нибудь из наших?- Живы?! – не то спрашивает, не то утверждает Лукин. ‘Слева от меня слышится возня, потом громкий плач Гурулева.Что с тобой? Да повернись живей!Но-гу отор-ва-ло!!! – неистово вопит маленький пулеметчик.Цыц, варначонок! Тут твоя нога! Обе-две тут!Я отрываюсь от перископа и оглядываюсь назад. Стоя на коленях, Шугай кривым ножом вспарывает окровавленные штаны раненого и сердито шипит:- Блажи шибче! Германец услышит, добавит...Гурулев умолкает и тяжело, прерывисто дышит. Рядом, на корточках, привалившись спиной к обвалившейся стенке траншеи, закрыв лицо руками, охает Саша Закревский.Закревский, что с тобой? Ранен?Отвечает Шугай:Это он так, с Серегой за компанию...Засовываю за пояс перископчик, перешагиваю через лежащего Гурулева и трясу Закревского за плечи так, что голова его мотается из стороны в сторону, как шляпка подсолнуха на тонком стебле.- Перестань! Возьми себя в руки! Слышишь? Где твой автомат?Закревский отрывает руки от лица и глядит на меня мутными непонимающими глазами. Его тошнит.Теперь уже не осколки, а пули засыпают наши позиции: свистят, визжат, щелкают и цокают о сталь спасительного щита. Что-то прокричал Мамаев. Не разобрали. Но вот опять уверенно и властно:...товсь! К бою! Контр-а-та-ка!А вот и Тикунов – как в рупор:К залповой стрельбе... товсь!- Пулемет к бою! – Лихорадочно шарю перископом по полю, но пока не вижу, куда стрелять.Дым еще не рассеялся, но поднялся выше и стал заметно реже. Опять минометный огневой вал. Съежившись, прячем головы под бруствер. И едва оседают разрывы, впереди, выше травы, колышется что-то сизо-зеленое, плохо различимое – движется в нашу сторону.- Правый ориентир... Прицел... – нараспев командует Лукин,С рассеиванием влево на ладонь, – подсказываю я ему и, передав свой бинокль, предупреждаю: – Без моей команды не стрелять! – Оглядываюсь на Закревского: вроде бы пришел в себя – расставив тонкие ноги, навалился грудью на бруствер, держит палец на спусковом крючке автомата, шумно дышит.Двадцать шестой! Двадцать шестой! Семь, три, одиннадцать! – И уже без всякого кода: – Громов! Так твою разэтак! – кричит по телефону Мамаев.Фашисты всё ближе. Что-то сигналит ракетами комбат. Опять, надрываясь, кричит Мамаев:- Пулеметчики! Я вас” крабы!!!В левый фланг наступающей цепи хлесткой очередью ударил Непочатов. Минуту спустя по центру кинжальным огнем резанул дед Бахвалов. Застрочили сразу несколько “Дегтяревых”.- Зал-пом! – Какой там залп! Пехота лупит вразнобой, кто во что горазд.Фрицы залегли. Стрекота автоматов почти не слышно, а пули несутся лавиной. Но вот цепь снова поднялась и, как подстегнутая кнутом, ломая линию, шарахнулась вправо, прямо под наш пулемет – вот-вот захлестнет позицию.Огонь! – “Максим” вздрагивает и яростно клокочет. Враги падают, поднимаются и снова падают. Цепь колышется, как рваная волна.Патроны! – кричит Шугай, не поворачивая головы, и, получив новую ленту, командует сам себе: – Огонь! – и строчит без передышки.Побежали! – кричат разом Закревский и Лукин.”Бах!!! Ба-бах!!!” – за нашими спинами бухает сорокопятка. Черт принес сюда “карманную артиллерию”! Надо менять позицию. Накроют.С запозданием зачуфыкали минометы Громова. Теперь уже наши разрывы кромсают травянистое поле. Тяжелые батареи бьют по деревне. Отбой. Передышка...Лукин! Немедленно сменить позицию! И пока тихо, отправь раненого на санпункт.Его ж надо нести, – возражает Лукин, – придется двоих.Дозвольте мне, взводный, – просит Шугай, – я его одним духом, как ребятенка, доцру.- Действуйте! Я к Бахвалову. Закревский, за мной!Наши пулеметы умолкли, и только дед Бахвалов всё еще ведет огонь. “Максим” закатывается на всю ленту. Сокращая расстояние, мы бежим по верху траншеи, и я злюсь: куда палит, старая борода?”Фьють! Фьють! Ийоу! Дзинь!” С разбега обрушиваюсь в окоп и вижу только одного Пыркова. Он точно прирос к пулемету. Над кожухом клубится пар.- Прекрати огонь! – Не слышит и не понимает. – Черт! Сатана! – Я бью кулаком по его пальцам, но Пырков не отпускает рукоятки и ничего не чувствует.За моей спиной сопит Закревский, пытаясь оттащить пулеметчика за шиворот. Я выплескиваю Пыркову в лицо остатки воды из своей фляжки. Он вздрагивает, разжимает руки и тяжело сползает на дно окопа. Слышу свистящий шепот:Ох, это вы...Закревский, дай ему попить!Разряжаю пулемет и открываю крышку короба. Не высовываясь из-за щита, на ощупь нахожу пробку на кожухе и, обжигая руки, выпускаю горячую, как кипяток, воду. Достаю из сумки пузырек с веретенкой и поливаю горячую раму. Масло шипит, как на раскаленной сковородке. Угарный дымок ударяет в нос.- Где Бахвалов и остальные?Пырков показывает вверх, на бруствер, безнадежно машет рукой. Выглядываю из окопа и чувствую, как у меня дрожат губы.- Что ж ты делаешь, подлец! – Я гневно поглядела на Пыркова. – Это ж твои товарищи!Они лежат на бруствере, лицом к пулемету, спиной к противнику, по двое с каждой стороны площадки: дед Бахвалов, Коля Зрячев, Портнягин и Никулин... Даже мертвые защищают свою позицию...- Им теперь всё равно, – глухо говорит Пырков, – а мне надежное прикрытие.Снимаем всех четверых по очереди. У деда Бахвалова осколком изуродовано лицо. Осторожно выбираю из его закрытых глаз вдавившиеся стекла очков и долго не могу унять дрожь губ... Сморкаясь в подол гимнастерки, тихо плачет Закревский.- Назначаю тебя командиром отделения, – говорю Пыркову, – и вот тебе первый солдат, – киваю на Закревского.Пырков кривит губы:Этот?Не косись. Закревский держится молодцом. Ладно, Саша, хватит. Где вода?Залить? – спрашивает Пырков.Подожди, пусть остынет. Что ж ты лупишь, как ненормальный? Ведь машину можешь загубить! Да и кто тебе будет набивать ленты? Сколько осталось?Неполных две.Меняем позицию, пока тихо. Вправо двести. Там есть удобная площадка. Двинули!Отделение в составе двух человек подхватывает пулемет за хобот. Я беру две коробки с лентами и банку с водой.Перебрались благополучно. Закревский за два рейса перетащил всё остальное. Стрелки принесли ящик патронов. Торопливо набиваем ленты. Как можно спокойнее я говорю Закревскому:Не портачь. Выравнивай о колено, а то будет перекос патрона. И что .ты трясешься? Ничего нам не будет до самой смерти.Это так... нервное...Ну, ребятки, держитесь. Я вам пришлю подмогу. Больше выдержки – патроны беречь. Огонь только по живой силе. Я ненадолго к Непочатову, а потом опять к вам.На моем пути, несколько впереди окопов, лежит огромный серый камень – валун. Мне вдруг пришло в голову выдвинуть под его защиту пулемет Непочатова. Позиция хоть куда, но надо осмотреть. Я была метрах в десяти от заветного камня, когда из-за него вдруг высунулась рогатая каска, обвитая колосьями тимофеевки. Высунулась и проворно скрылась. Я затрясла головой: “пригрезилось...”Рослый немец выскочил мне навстречу и вскрикнул:- Майн гот! ‘ Русски матка!Мы выстрелили одновременно. Целый рой пуль чиркнул меня сбоку по поясу, оставив на саперной лопатке блестящие царапины. Левая рука, перебитая в локте, повисла, как плеть. Немец медленно осел на землю, повалился на спину и засучил ногами, как будто бы ехал на велосипеде...Мамаев, сидя в окопе на корточках, отругивался по телефону:- Лежу, как краб. С кем? Семь, пятнадцать, тринадцать... Куда дел? Съел, так твою разэтак! Раздолбайте мне минометы! Сколько раз просить? До ночи? Продержусь, если надо, и ночь. Жду. Пока тихо. Там же у вас слышно.Он повернул ко мне нахмуренное, как-то сразу постаревшее лицо:Чего ты охаешь?С немцем у камня столкнулась,Ну и как?А так: он меня, а я его. Рука вот...Так тебе, дуре, и надо! Опять шляешься без связного?Не ругайся, я его оставила у пулемета. Погиб дед Бахвалов.Да ты что?! Ах, гады!Людей дай.Нету людей. В первом взводе осталось семь человек. Погиб Коровкин. До вечера держись. Комбату обещали резерв. Сделай из трех расчетов два. Мне важны фланги, в центре обойдусь “дегтярями”. Соображать надо, ты ж командир! Автомат-то трофейный подобрала?Какой там автомат! Еле опомнилась... Мамаев улыбается:Ах ты, храбрячка! Но в общем ты славная бабка!Довольно трепаться, перевяжи, ведь больно.Гм... Самое сволочное ранение. Долго не заживет. Не повезло тебе.Наоборот, повезло.’ Если бы не стояла боком – всю брюшину бы распорол. Ну, я побежала к Непочатову.Иди-ка ты в санчасть. Как-нибудь и без тебя обойдемся.С одной рукой – не с одной ногой, воевать можно. Пошла.- Одна?! Не пойдешь! Соловей, проводи лейтенанта.Нам навстречу точно из-под земли вынырнул Денисюк. Тряся окровавленным пальцем левой руки, не скрывая радости, прокричал:Товарищ лейтенант, я ранен! Бегу в санчасть.Что ты тычешь мне в нос свою дурацкую царапину!? В строй! К пулемету!Не имеете права! Я раненый! – закричал Денисюк истошным голосом и большими скачками побежал в тыл...Стой! Вернись! Стой, паразит!Даже не обернулся. Одной рукой я дала очередь из пистолета-пулемета – промахнулась.Его догнала шальная немецкая пуля. Он вдруг высоко подпрыгнул, нелепо взмахнул руками и повалился на бок.Соловей сказал по-мамаевски:- Спекся, краб. Амба! – И, шмыгнув маленьким носом, добавил: – Бог шельму метит.А могла бы и убить!.. Своего... Ведь знает, паразит, что с такой раной в тыл не направят, наверняка знает, а бежит! Хоть на час, да спрятаться...У пулемета Непочатова двое: Андриянов и молодой солдат Ильюшин. Набивают ленты.- Где люди?Андриянов хмуро сдвигает припухшие надбровья:”Двоих унесли санитары. Денисюк сбежал.Командир где? Где Непочатов?Тут они. Помирают, должно быть...Помирают?! А ты спокойно сидишь?! Почему не отправил?Так ведь пулемет не бросишь...Стрелков надо было на помощь позвать!Непочатов лежит на спине тут же в траншее, чуть левее пулеметной позиции. Его широко открытые глаза глядят прямо в дымное небо. В лице ни кровинки, на губах пузырится кровавая пена.- Василий Иванович! Куда вы ранены? Василий Иванович, вы слышите меня?Я торопливо расстегиваю ремешок его каски, отшвыриваю ее прочь, опять зову:- Василий Иванович, это я... – Не слышит и не видит. – Соловей, поднимайте его втроем. Осторожно! Быстро в санпункт. Я останусь у пулемета.Непочатов тихо стонет и чуть слышно говорит:- Не надо... Оставьте... – И кровь льется из его рта нестерпимо ярким горячим ручьем.Он опять пытается говорить. Я наклоняюсь к самому его лицу, но ничего не могу разобрать. Вздрогнул. Вытянулся. Всё...А я не верю, не могу поверить, что нет больше Непочатова, и сижу на дне окопа растерянная и несчастная. И не чувствую, как ползут по щекам тяжелые слезы. И не слушаю, что рассказывает Андриянов, хоть голос его назойливо лезет в уши:- ...Веселые они всё время были. Всё шутили: “Нас и громом не убьешь, а не то что немецкой миной”. А тут какая-то шальная разорвалась в аккурат у нас на бруствере, ну и покорябало палец у этого счетовода. Тот сразу бежать. Командир ему: “Стой!” Не вернулся, гад, напрямки поверх траншеи ударился. Старший сержант за ним. А тут, как на грех, пулемет. Всё молчал, а тут...Подумать только!.. Из-за шкурника погиб!.. И не моя пуля догнала этого Денисюка...Опять засвистело, загрохотало, завыло. Потянуло смрадным дымом. Снова на наши головы и спины обрушились тучи песку и град земляных комьев.- Контр-атака! По фашистской сволочи – огонь!!! Ранен Шерстобитов. Пыркова и Закревского перевела в непочатовский расчет, теперь там четверо и трое у Лукина. Вот и всё мое войско. Пулемет деда Бахвалова мы с Соловьем притащили к самому окопу Мамаева. Соловей перенес ленты и воду.Лучше б его откатить в тыл, – предложил Мамаев, – еще потеряется, отвечать придется.Не потеряется, – возразила я, – ведь мы отсюда ни шагу. Так?. – Только так. Ты шутишь: после таких усилий отдать господствующую высоту! Попробуй сковырни его потом! Комбат звонит: “Кровь из носу, держись до вечера. Зубами, клыками, рогами – хоть чем, но держись!” Спасибо артиллеристам! Хорошо помогают, крабы.Под вечер фашисты опять зашевелились. Из деревни, из-за купы кустарника навстречу друг другу выползли , два танка. Сошлись, обнюхались, развернули пушки набалдашниками в нашу сторону, дали по два залпа и опять расползлись – один направо, другой налево. Немного погодя, опять выполз левый танк, потом правый. Снова залп по нашим позициям и снова спрятались. Дразнят, что ли?..А это еще что за черно-зелено-оранжевое чудище? Снаряды с визгом пронеслись над нашими головами и с каким-то стеклянным звоном взорвались чуть позади окопов. Еще залп – опять стеклянный звон и визг. Соловей сказал: – “Фердинанд” склянками швыряется!Ах да, это же самоходка. Как же я сразу не догадалась... “Фердинанд” спрятался, выполз танк.Мы отмалчиваемся, и только левофланговый пулемет бьет, хлесткой очередью по самоходке всякий раз, как она показывается.- Опять Пырков-бродяга зря патроны переводит. Соловей, заряди ракетницу зеленой!Сигнал приняли, пулемет умолк.Тишина взрывается тяжелым железным гулом, рычанием моторов и скрежетом металла. Земля вздрагивает,Тан-ки! – вскрикивает Соловей.Замолчи, салажонок, – спокойно говорит Мамаев, не отрываясь от бинокля.Я высовываюсь из окопа, но ничего, кроме колышущейся травы, впереди не вижу.Пожалуй, на соседний батальон, – говорит мне Мамаев. И только тут до моего сознания доходит, что скрежет и лязганье доносятся откуда-то слева. Ага, вот они: угрожающе покачивают хоботами пушек, тяжело ворочают широкими гусеницами. За облаком пыли не видно пехоты, но я сигналю: “Пулеметы к бою!” И разворачиваю “максим” на девяносто градусов влево. Рядом считает и испуганно ойкает Соловей:Три... пять... восемь... двенадцать
Дам по шее – всю арифметику забудешь. – Мамаев невозмутимо спокоен. – На тебя они, что ли, идут?Да, теперь уже ясно: не на нас, на соседний батальон, Но над нашими окопами носится тревожный крик:Тан-ки! Тан-ки!Молчать!!! – ревет Мамаев и, сорвавшись с места, бежит куда-то влево, уже издали доносится его команда: – Гранаты! Бутылки!Обойдут они нас, – стонет Соловей, – в лоб не взять, так они в обход...Не обойдут. Там склон что обрыв, да и артиллерии до дуры.А, если вдоль окопов повернут? – Он поворачивает ко мне испуганное чумазое лицо.Соловей, что ты охаешь, как старая баба? Ложись за пулемет!Куда хоть стрелять-то?Пока никуда. Жди команды.Перед черными машинами пляшут разрывы – пристреливается наша артиллерия. Танковая колонна, не останавливаясь, окутывается серыми дымками – огрызается огнем, набирает скорость. И сразу же начинается настоящее землетрясение. Сотни орудий с обеих сторон тоннами раскаленного металла взрывают всю толщу воздуха. Небо чернеет и, окутавшись зловещим пламенем, медленно обрушивается на землю. На левом фланге творится такое, что трудно себе представить даже при самой изощренной фантазии – горит земля и небо. Соловей затыкает уши. Сердце бьется гулкими толчками: не пропустить пехоту!.. Надо во фланг...Командовать тут бесполезно. Вся надежда на сообразительность наводчиков. Где же она, проклятая фашистская пехота? Ни черта в дыму не видно, а, пожалуй, пора.- Соловей, огонь!Пулемет трясется, как в лихорадке, а звука стрельбы не слышно.- Соловей! Не тяни рукоятки вниз!Не слышит. Легонько ударила снизу по левому локтю. Догадался.Пыркова не слышу. Уши как ватой заложило. Но знаю, если жив – ведет огонь. Прятаться и отмалчиваться не будет...- Танки с тыла!!!Кто это так орет? С какого тыла?Что-то жаркое, пыхтящее, ревущее вдруг налетает на нас сзади и, исходя запахом бензина и раскаленного масла, тяжело переваливается через траншею, чуть левее пулеметной площадки. Не успеваем прийти в себя, как второе горячее рычало проползает в нескольких метрах тоже левее позиции. Соловей, как подкошенный, валится на дно окопа лицом вниз. И тут только я соображаю: “Отступают фашистские танки. Уходя из-под огня, сменили направление”.- Соловей, гранаты!Никакого ответа, да и момент уже упущен – рычание и лязг слышатся где-то впереди и по-прежнему слева. Как-то там Пырков и ребята?..- Соловей, поднимайся! Чего лежишь?Не дожидаясь ответа, побежала к Пыркову. Все четверо живы, возятся у пулемета. У Пыркова забинтована рука, у Андриянова шея.В чем дело, ребята?Потеряли извлекатель, – не оборачиваясь, буркнул Пырков. – Разрыв гильзы нечем устранить, так твою!..Закревский, возьми у покойного Василия Федотовича сумку с запчастями. Быстро!Побледнел, но побежал и принес.Надо их как-то подбодрить. Сказать что-то такое... Я пытаюсь молодецки улыбнуться, но чувствую, что вместо улыбки получается жалкая гримаса. Какое уж тут бодрячество... Силы человека не беспредельны.Еле ворочаю языком: – Молодцы! Приведите пулемет в порядок. Возможна еще контратака.И чего они всё лезут? – Закревский всхлипывает и утирает грязное лицо подолом гимнастерки.Тебя не спросились, вот и лезут, – бурчит Пырков, протирая раму пулемета. – Брось ныть!На-ко, малец, займись делом, – Андриянов передает Закревскому пустую ленту, – оно и полегчает. – Он глядит мне в лицо воспаленными глазами и лукаво усмехается: – У страха глаза велики. Как полезли они нахрапом на соседа, ну, думаю, и нам конец. Отходную читал... с гранатой в руке. Не пришлось долбануть. Вроде бы и рядом прошли, а не достать...Позицию Лукина засыпало землей. Его самого оглушило. Остался в строю.Мамаев возвратился в свой окоп мрачнее тучи, бурно дышал. Сняв каску, вытер тряпкой влажную кожистую подкладку и опять нахлобучил железный колпак на голову. Глухо сказал:- Погиб Татаринцев... Иемехенова отправил в санбат. Лежа командовал. Обе ноги перебиты... – У Мамаева заедает автомат, не садится на место перезаряженный диск, и он то и дело ударяет прикладом о дно окопа: – Краб! – Потом поворачивает ко мне улыбающееся лицо и говорит: – А крепко стоит Сибирская дивизия!В сумерках через наши позиции на правый фланг пробиралась рота чужой дивизии. Мамаев набросился на незнакомого офицера:- Что ж ты делаешь?! Тебя кто учил так людей выдвигать? Твое счастье, что стемнело, а то бы фашист показал тебе барахолку!Но немцы, обеспокоенные шумом, удивительно прицельно накрыли минометным огнем наши позиции, а по ближним тылам ударила тяжелая батарея. Мамаев, как неуязвимый дух, мельтешил среди разрывов, пытаясь навести порядок, и ругался в четыре этажа. Чужие раненые крыли меня матом:- Санитарка! Где ты там прячешься...Из деревниг, как рассерженный ишак, опять взревел шестиствольный “дурило”, обстрел длился довольно долго. Нарушилась телефонная связь. А когда огонь затих и срастили провода, Мамаев позвонил на КП батальона.Я сразу поняла, что случилось что-то чрезвычайное, потому что он вдруг побледнел так, что крылья носа стали совсем белыми, а глаза пустыми и неподвижными. Сжимая в руке телефонную трубку, выдавил осипшим голосом:Погибли комбат и Паша... И адъютант старший... И замкомбата... Приказано принимать батальон. Ты остаешься за меня...Я?! Командиром стрелковой роты?! Почему я?Молчать. Приказ в бою – закон! – рявкнул Мамаев и уже спокойно: – Я знаю, что делаю. Не дрейфь, при первой возможности заменю. Аида, пройдемся по цепи- И без тебя всё знаю, чего уж там прогуливаться. Он клюнул меня сухими губами куда-то около виска и ушел, оставиз своего связного.Я тяжело вздохнула и всхлипнула, почти как Саша Закревский, но тут же себя одернула:- Соловей, передай по цепи: принимаю роту!На рассвете немцы отступили по всему участку фронта. На ходу получив пополнение, Сибирская дивизия гнала фашистов без передышки до самого Смоленска. Наш полк штурмовал Смоленск со стороны Ярцева. При форсировании Днепра я снова была ранена. Прощаясь с Мамаевым, отдала ему во временное пользование свое именное оружие -и пистолет-пулемет, подаренный мне командующим армией. Я верила, что с Мамаевым мы расстаемся ненадолго. РљРЅРёРіР°, комментарии http://xpe.ru/book/?id=196784