е запорошенное поле. Справа что-то сверкало, рассыпая во все стороны яркие искры, наподобие бенгальского огня. Вот снова взвилась целая серия красных ракет, потом зеленых.Немцы забавляются, – сказал комбат. – Жарят цветными без разбора. Они это любят. Видно, так ночь короче кажется.И наши забавляются?Нет. Наши освещают позиции, чтоб фашисты незаметно не подобрались. А цветные ракеты служат у нас только для определенных сигналов, иначе будет путаница.А что это за огоньки? Как их много!Это трассирующие пули.Так это они так отвратительно гнусавят?Да. Это старуха безносая поет.Мы немного помолчали. Потом я спросила:Страшно вам здесь?Он засмеялся:Да нет, не очень... Привычка.Спускаясь, я споткнулась в темноте и вдруг оказалась у него на руках. Так и донес он меня до землянки, осторожно опустил у входа и, не сказав ни слова, .ушел.Я забралась на нары, укрылась чьей-то шубой. Наверное, не заснуть. Он ушел, а я всё еще вижу его так отчетливо, так ясно слышу его голос... Вот так попала на передовую! Голова кругом...В углу за маленьким столом чернобровый телефонист, мешая русские слова с украинскими, вел телефонный разговор. “Это, наверное, и есть Чалый”, – подумала я и невольно прислушалась.- Урал? Я Гора. Слухай: три карандаша сломались. Простые. Один можно заточить. Два взял землемер, и труба сломалась. Яка труба? С граммофону. Жука? Не треба. Совсем не грае. Двадцать пьятого нема. Двадцатого тоже и восемнадцатый зараз на свадьбе. Самоцвет! Самоцвет! Який я тоби Чалый? Я Гора. Хиба ж не знаешь?..”Опять этот код”, – подумала я, да так и заснула под мелодичный говорок молодого телефониста.Проснулась от артиллерийского обстрела. На верху оврага, где-то над самым перекрытием блиндажа, снаряды сотрясали землю. За жердьевой обшивкой стен, как что-то живое, шурша, сползал песок.Услышала встревоженный голос комбата:- Новая батарея!Да нет, это всё та же, из Дешевки, – сонно отозвался Карпов.А я тебе говорю, что новая! И бьет прямо по Зернову. Не веришь? А ну, айда – поглядим. – Две пары ног протопали мимо нар.Артналет давно кончился, а комбат с Карповым всё не возвращались. Было тихо, так тихо, как бывает в деревне перед самым рассветом. Только часовой покашливал на улице, да в противоположном углу нар кто-то носом выводил заливистые трели. Я приподнялась и увидела рыжий затылок комиссара. Слышалось равномерное “пых-пых-пых” – это лампа-гильза высасывала длинным фитилем последние капли бензина. Я подумала: “Значит, уже утро”. Спать больше не хотелось. Хлопнула входная дверь, и опять послышался негромкий голос комбата:- Теперь эта сволочь покоя не даст. Надо связаться с Решетовым. Они, наверно, засекли. Звони Зернову: всё ли у них благополучно? Я отмечу по карте.Два друга спорили вполголоса, шуршали картой и по очереди разговаривали по телефону. Я лежала не шевелясь и думала: “Вот у Карпова совсем не такой голос...”Ну, задымил! Убирайся. Комиссар проснется, он тебе задаст.И за какие только грехи я попал в такую поганую компанию! – заворчал Карпов, направляясь к выходу. – Напиться нельзя, выругаться нельзя, влюбиться тоже нельзя! Даже покурить всласть не дают! Настоящий монастырь! Тьфу!Двадцатого требуют. – Чалый передал комбату трубку.Двадцатый отдыхает, – тихо сказал в трубку комбат, – только что лег.Вернулся Карпов. Спросил:- Что это ты делаешь?Комбат ответил шепотом:- Понимаешь, у нее гвоздь в сапоге, под самой пяткой. Хочу вытащить и не могу зацепить,- Загони его внутрь. Пристукни гранатой. Очумел совсем, парень! Запал-то вытащи...Комбат засмеялся и опять шепотом:Леш, сапоги!.. Кошачьи лапки...У них всё кошачье, – буркнул Карпов, – только язык с вожжину длиной. Попробуй женись – визг с утра до отбоя. Знаю я ихнюю породу.Откуда ж такой горький опыт? Ведь ты пока не женат.На чужое счастье насмотрелся досыта. Век не женюсь.Проснулся комиссар. Сел на нарах, потирая со сна лицо, заворчал:,И что ты, Алексей, за человек? Не успеешь глаза закрыть, как он: “бу-бу-бу!” Времени тебе для разговоров не хватает, что ли? Ни черта из-за тебя не выспался.Так поспи еще, – сказал комбат, – мы больше не будем разговаривать.Нет уж, раз проснулся, теперь шабаш, хоть глаза выколи – не заснуть. Ложитесь сами. Я подежурю.Комбат и Карпов выспались скоро. В одиннадцать все уже завтракали.Пришел Кузя. Я заикнулась было насчет передовой, но он меня поддел:- А у нас в траншее колодцев нет.- Нечего тебе там делать, – решил комиссар.Нечего так нечего, во всяком случае представление о передовой я теперь имела. Стала собираться домой. Меня отговаривали в четыре голоса: просили погостить еще денек. Но мне было пора: нельзя злоупотреблять добротой начсандива, да и комиссар Сальников мое опоздание расценит как лишнее доказательство недисциплинированности.- Чижик, ты что задумалась? – спросил комиссар.- Не вздыхай глубоко, не отдадим далеко. Уа своего парня просватаем.Я не отозвалась на шутку и стала прощаться.Провожали меня Кузя и комбат. У поворота в землянку санитарного взвода Кузя раскланялся и протянул мне руку лодочкой.- Куда же вы? Ведь обещали проводить! – голос мой был фальшив, как Кузино пение.Кузя поглядел на меня насмешливо и, уже отойдя на несколько шагов, запел:Вот и кончилось наше свиданье. Дорогая, простимся с тобой! Ты скажи мне свои пожеланья, – Я вступаю в решительный бой...На сей раз мне было не смешно, хоть Кузя фальшивил больше обычного.Мы шли молча. Перебираясь через большую воронку, комбат подал мне руку и не отпускал мои пальцы до самого конца пути. А меня вдруг сковала робость, так не свойственная моему характеру. Язык был точно деревянный, и во рту пересохло. Я злилась и на себя и на него: “Ну а он-то чего молчит как в рот воды набрал? Тоже мне герой!..”Возле расположения санитарной роты полка остановились. Дальше дорога шла прямо в тыл, провожатого тут не требовалось. Я сказала:- Прощайте! – и выдернула руку из его теплой ладони.Он посмотрел мне прямо в глаза. Усмехнулся. Вздохнул. Так и не сказал ни единого слова. Молча пошел прочь. “Вот и всё, – подумала я,-может, больше никогда не увидимся...” И неожиданно для себя заплакала.Он отошел уже довольно далеко, но вдруг обернулся, увидел, что я стою на том же месте, и побежал назад.Я шарила по карманам шинели и не находила носового платка. Силилась улыбнуться и не могла.Ты плачешь?-Он подхватил меня на руки. Смеясь, говорил что-то несуразное, а я только и поняла, что у меня губы соленые. Наверное, от слез...Пусти. Увидят...Пусть видят, – сказал он, но поставил меня на ноги. Еще раз поцеловал и ушел. Уже издали крикнул: – Я напишу тебе! – несколько раз обернулся, помахал шапкой.Проваливаясь по пояс в снег, я забрела в глубь лесочка, уселась на поваленную снарядом сосну и всласть наплакалась.Возвратясь в медсанбат, я первым делом написала отчет и сдала его на пункт сбора донесений для передачи Ивану Алексеевичу. Потом сняла со стены газетную фотографию Федоренко и спрятала в записную книжку, в левый карман гимнастерки. Вечером Катя-парикмахерша возмущенно сказала:- Девчонки, а ведь комиссар-то всё-таки содрал нашего героя!Я промолчала, только улыбнулась про себя: “Не всё вам иметь тайны. Есть и у меня теперь свой секрет”.На другой день утром состоялся разговор с доктором Верой. Раненых не было, и из врачей дежурила только она.Доктор, вы не знаете такого капитана Федоренко? – заливаясь румянцем, спросила я.Комбата? Знаю. Видела несколько раз в штабе дивизии на партийном собрании.Он вам понравился?Как тебе сказать... Милый парень... А почему он тебя интересует?Потому что я его люблю...Чижик! – доктор Вера всплеснула руками. – Что ты такое говоришь! Опомнись! Когда ж ты успела его полюбить?Я люблю его всю жизнь и буду любить до самой смерти!Доктор Вера долго молчала, а я с тревогой ждала, что она скажет.Милая девочка, мне очень тебя жаль, – наконец сказала моя наставница. – С тобою случилось несчастье.Разве любить – это несчастье?- Сейчас – да. А для тебя в особенности.Почему?Тут, Чижик, много “почему”. Во-первых, ты еще слишком молода и неопытна. Во-вторых, не воображай, что вас разделяют какие-то ничтожные десять километров. Между вами лежит война. Ведь не попросишься же ты у комиссара в полк на свидание? А ему и думать нечего оставить батальон хотя, бы на два часа. Как же вы будете видеться? Знать, что он где-то рядом, и не иметь возможности встретиться – это тяжело.Я переведусь в полк.Абсурд. Кто тебя пустит в полк, несовершеннолетнюю? И еще я тебе скажу: а вдруг убьют твоего Федоренко? Ведь такое надо пережить...Убьют Федоренко?! Да что вы, Вера Иосифовна! Разве это мыслимо?Убивают же других. Ведь ты знаешь, где он находится.То других...Скажи, Чижик, он тебе объяснился?Не объяснился. Но я знаю, что он меня любит. Он меня целовал.Целовал? Ну, знаешь ли..,- Доктор, честное слово, я не виновата! Это же нечаянно получилось. Само собой...И я рассказала, как всё было. Доктор Вера опять задумалась.- Вот что, девочка, – сказала она после долгого молчания, – трудно здесь что-либо советовать. Может быть, это еще пройдет. Я понимаю: необычность обстановки, сила первого впечатления, твое взбудораженное состояние... Одним словом, время покажет. Ну, а уж если не пройдет – значит, это серьезно. Разбирайся тогда сама. Тут никто не поможет.Потянулись нудные дни. Письма от Федоренко не было. Я жила как во сне. Всё валилось из рук: кипятила шприцы с поршнями, и они лопались. Забывала вставлять в иголки мандрены, а в стерилизаторы решетки.Зоя Михайловна, не терпевшая ни малейшей небрежности в работе, сердилась:Чижик, спишь ты, что ли?Тижик, ты тихо спэши, – советовал доктор Бабаян. – Так поступали дрэвние грэки...Когда моя задумчивость уж очень раздражала старшую сестру, он за меня заступался:- На нашего Тижика плохо действует вэсна. Это бывает.Какая весна? Я ее и не замечала. Доктор Вера оказалась права: не было никакой возможности увидеться с Федоренко. Да и нужно ли это? Может, он просто пожалел, что я плачу?..Я теперь постоянно прислушивалась к грохоту на передовой и про себя соображала: “В каком это полку?”Наступил апрель. Мне исполнилось семнадцать лет, но настроение от. этого не улучшилось: писем не было, вообще не было никаких известий из полка. И вдруг приехал Карпов!Увидев Лешку, я до того обрадовалась, что чуть не повисла у него на шее. Он приехал не один, а с комсоргом батальона. Младший политрук Заворотний, молодой, черноглазый, увидев меня, белозубо заулыбался:- Так это и есть Чижик?Я засмеялась. Карпов достал из сумки .толстенное письмо и протянул мне:Ответ приказано на пяти листах. А где у вас тут зубной врач?У тебя болят зубы? Как жаль. А у политрука но болят? Нет? А у Федоренко? Тоже нет? А может, заболят? А? У нас такой зубодер – ахнуть не успеешь – все зубы повыдергает. Старшине вытащил сразу три – и хоть бы тебе что...Я, наверное, поглупела от радости: смеялась и болтала не переставая.Карпов, держась за щеку, болезненно сморщился:- Да замолчи ты, сорока-белобока! О-о, спасу нет... Веди скорее к своему эскулапу. А потом комсоргу покажи, где живут выздоравливающие. Ему кое-кого повидать надо.Мы шли по середине улицы. Комсорг вел в поводу коней, захлюстанных грязью по самое брюхо. Я показала Карпову зубной кабинет, а комсоргу – госпитальный взвод и убежала читать письмо. Забралась на кухню и закрылась на крючок.Письмо было длинное – на трех страничках полевого блокнота. Почерк крупный, буквы клонятся влево, но зато какие слова!Я лихорадочно писала ответ – получалось что-то многословное, нескладное, а времени в обрез! Два раза разорвав написанное, я взяла новый листок бумаги и написала: “Я тебя люблю одного на всю жизнь. И я приеду. Ты жди”. В коробке из-под новокаина отыскала свою единственную фотографию. Это мой приятель корреспондент Маргулис как-то снял меня на память о Старой Руссе. Не очень-то похожа, но другой нет. Скажи на милость, и чего набычилась? И нижняя губа оттопырена... А, пошлю какая есть, просит же...Принимая от меня тоненький конверт, повеселевший Карпов недовольно сказал:Только-то? А бедный Мишка всю ночь сочинял...И я напишу... Потом...Уехали.Теперь письма от Федоренко приходили чуть не каждый день. Подавая мне очередное письмо, старшина Горский показывал в улыбке редкие желтые зубы:Ну о чем можно каждый день писать?!Мало ли о чем! О погоде, о весне...- О весне, как же! – ухмылялся старшина. – А уши пылают, как маки.Иногда письма были веселые, бодрые, но чаще грустные: он хотел меня видеть и не знал, как это устроить, и я не знала. Долго думала и решила обратиться к начсандиву и всё откровенно ему рассказать. Иван Алексеевич поймет меня и отпустит навестить Федоренко. А если не отпустит? Нет, отпустит – он добрый и славный. Я посоветовалась с доктором Верой и показала ей последнее письмо Федоренко. Она задумчиво сказала:- Ну что ж, пожалуй, ты права...Надо было узнать, когда в медсанбат приедет начсандив. Но узнавать не пришлось. Дальнейшая моя судьба решилась в течение ближайших суток.Утром рано в нашей деревне появился веселый корреспондент Маргулис, и комиссар поинтересовался, к кому он пришел. Маргулис, не моргнув глазом, ответил:- К Чижику!- Действительно ли я была ему нужна, или он просто дразнил комиссара – не знаю, но комиссар на меня рассердился. Наверное, подумал, что Маргулис мой кавалер. Днем старшина мне сказал:- Ну, Чижик, берегись! Кажется, ты загремишь в тыл. Всё утро сегодня комиссар с комбатом сражался. Комбат не хочет тебя отправлять, но ты же знаешь, чем обычно кончаются подобные баталии.Я ахнула:Да за что же меня в тыл?! В чем я провинилась? Старшина, миленький, дорогой, ну что мне делать?!Не знаю, – пожал плечами Горский. – У доктора Веры проси совета. Она разумница – что-нибудь присоветует.Перспектива отправки в тыл испугала меня несказанно. Куда в тыл? Зачем? Уехать с фронта, бросить дивизию, друзей-товарищей, ближе которых у меня никого нет, – да разве это мыслимо?.. Бросить Федоренко!.. И всё этот чертов Маргулис! Ему хаханьки, а мне слезы...Я побежала к доктору Вере. Вера Иосифовна меня успокоила:У комисара нет никаких оснований отправить тебя в тыл, следовательно, и расстраиваться нечего. А в крайнем случае ты поедешь в Мелеуз, к жене доктора Журавлева. Мы этот вопрос как-то обсуждали. София Павловна возьмет тебя в свою больницу и устроит в девятый класс. Тебе же, девочка, учиться надо...Так-то вы все меня любите! – с горечью сказала я. – Только бы с глаз долой... – И выбежала на улицу.Ну что делать? К кому обратиться? Пойти к самому генералу и всё ему рассказать?.. Но ведь я совсем не знаю нового командира дивизии, генерал-майора Кислицина. А может, попросить майора Воронина? Да нет, пожалуй, и он, как доктор Вера, скажет: “Тебе надо учиться...” Ведь он не раз уже заводил такой разговор. Остается одна надежда на начсандива. Если уж и Иван Алексеевич не заступится, тогда – всё...Я стояла на улице и плакала, не вытирая слёз. Даже не заметила, как подошел Вася-писарь и позвал меня в штаб. В штабе комбат Товгазов и начсандив пили чай из маленького самовара, который старшина Горский возил с собой. “Про гостей”. Комиссара, на мое счастье, не было.Иван Алексеевич, поглядев на мою зареванную физиономию, усмехнулся:- Чует кошка, чье мясо съела... Значит, не хочешь в тыл? Садись-ка, Чижик, с нами чаевничать. Надо обсудить один вопрос.От чая я отказалась и, глядя себе под ноги, молча глотала слезы.Ну вот, – сказал Иван Алексеевич, – куда же ее в полк? Ревет...Меня в полк?! – Я разом вытерла слезы. – Насовсем?Разумеется. Видишь ли, один комиссар просит прислать для работы на командном пункте полка девушку. Он считает, что вопросы санитарии и гигиены лучше вручить в женские руки. Надо, чтобы девица была боевая, чтоб сумела за себя постоять, – в полку пока женщин нет. Вот мы с комбатом и решили предложить комиссару Юртаеву твою кандидатуру.- И там комиссар? – испугалась я.Комбат засмеялся, а Иван Алексеевич сказал:- И там комиссар. Да еще какой! У товарища Юртаева по струнке будешь ходить.Он говорил еще долго, но я точно оглохла и слышала только, как поет мое влюбленное сердце: “В полк! В полк!” Но вот оно тревожно замерло: “В какой полк?” Тут я опять обрела способность слышать: начсандив назвал не тот полк, в котором служил Федоренко...Должно быть, на моем лице отразилось разочарование, потому что Иван Алексеевич спросил:Ты недовольна? Не хочешь? Тогда пошлем кого-нибудь другого.Нет, что вы, я согласна! – закричала я, и вопрос был решен.Девчата наши как взбесились. Сначала налетели на меня, потом на начсандива: оглушили его упреками и просьбами – еле отбился, бедный. Катя-парикмахерша, вытирая злые слезы прямо рукавом шинели, кричала:- Хоть сто рапортов подавай – толк один! А кто не просится – того посылают, да еще несовершеннолетних... Вот напишу заявление в ЦК комсомола: воевать человеку не дают!Собралась я по-солдатски – в пять минут. Очень спешила, всё боялась, как бы не вмешался комиссар Сальников, – от него всего можно ожидать... По этой же причине с друзьями-товарищами распрощалась кое-как. А в артснабжение и вовсе не зашла. И к газетчикам зайти не успела...Вот я и в полку! Такой же овраг, как в батальоне Федоренко. Только здесь он круче забирает вправо и больше отклоняется в сторону тыла. В овраге командный пункт полка и штабные подразделения. В этом же овраге чуть подальше – кухня, а еще дальше санитарная рота в лесочке и тылы полка.На верху оврага интересного мало: всё то же болотистое мелколесье тянется в сторону фронта километра на полтора. Кочки, колючая трава-осока да голубые сосенки-раскоряки в мой рост.Там впереди, где кончается болото, ярко выделяется желтая полоса – это окопы: два батальона занимают оборону.А третий – резервный – “месит глину” в непросохшем поле, что километрах в трех от линии окопов.С раннего утра до обеда и с обеда до самого вечера две роты “наступают” на третью. Три полковые пушчонки-сорокопятки изображают артиллерию: тявкают вхолостую.Пехотинцы стреляют тоже холостыми патронами, кричат “ура” и “сходятся врукопашную”. Люди учатся наступать.Ходила и я поглядеть на эту игру, да зареклась. Полковые разведчики в маскировочных костюмах с нашитыми по материи мочальными хвостиками бесшумно подкрались, свалили меня на землю, связали по руками и ногам, заткнули рот чем-то вонючим, набросили на голову плащ-палатку и куда-то поволокли. Чуть не задохнулась!У командного пункта резервного батальона меня развязали и вытащили изо рта шерстяную варежку. Командир разведчиков Мишка Чурсин пресерьезно доложил комбату, что они “достали языка”.Я яростно отплевывалась: шерстяной ворс налип на язык и нёбо, в горле першило, во рту было отвратительно кисло.Командир батальона, капитан Пономарев, человек немолодой и серьезный, глядел на меня с сочувствием и стыдил озорников.Мишка Чурсин нагло щурил желтые глаза, лениво оправдывался:Так ведь надо же тренироваться!Ну и тренируйтесь на здоровье: таскайте друг друга.Друг друга неинтересно. Какая же это игра, если я наперед знаю, что меня сейчас утащат. Интересно, когда неожиданно.Но девушке-то не больно интересно, нахал! Скройтесь с моих глаз! И чего лезете в расположение батальона – места вам, что ли, мало!Мишка, посмеиваясь, ушел и увел своих подчиненных.Ох, уж этот Мишка Чурсин! Глаза совсем как у кота, и повадки кошачьи: не ходит, а крадется по земле, и всё время начесывает свою кривую соломенную челку: как лапой умывается.Мишка о себе высокого мнения: еще бы – в свои двадцать лет он уже лейтенант. В течение зимы его разведчики приволокли четыре “языка” – сам командир дивизии пожимал Мишкину храбрую руку.Разведчик в числе самых первых в полку был награжден медалью “За отвагу”. Мишка кровно на меня разобиделся: не оказала я должного внимания полковому герою.Вначале он меня просто игнорировал. Мы сталкивались по нескольку раз в день, но Мишка даже не здоровался со мною, а иногда демонстративно отворачивался. Меня это мало задевало. Не мне же первой ему кланяться! Молод слишком.Мишку, видимо, заело мое равнодушие. Он начал меня задирать. Уже не отворачивался при встрече, а, проходя мимо, нагло щурил глаза и бросал ядовитые реплики.Вскоре после моего появления в полку для комиссара Юртаева привели нового жеребца. Красивое животное плясало у коновязи возле штаба, а вокруг яростно спорили лошадники во главе с Мишкой.Увидев меня, разведчик скроил невинную физиономию:- Как вы думаете, сестричка, это конь или кобыла? Никак что-то не разберемся...Мишкина выходка всех рассмешила, но я осадила озорника:- Это не конь и не кобыла, а такой же жеребец, как и ты!Мишкины однополчане взвыли от восторга и захохотали так, что жеребец стал рваться с привязи. На Мишкину отчаянную голову посыпались насмешки:Что, разведка, съел?! Не подавись, гляди...Получил прикурить?- Буль-буль – и на дно?На шум из землянки вышел начальник штаба полка капитан Казаков. Он хмуро поглядел на веселую компанию, строго спросил:- Вам что, делать нечего? Ржут как лошади, – жеребца испугали! А ну, марш по своим местам!По утрам я ежедневно проверяла все штабные подразделения на вшивость, или “на форму сорок”, как у нас говорили по местному коду. Малоприятная эта обязанность не очень бы меня обременяла, если бы не дурил Мишка.В первое же мое посещение он скомандовал:- Раздеваться догола!Рослые, как на подбор, красивые парни весело повторили команду и, усевшись на траву, с комической поспешностью стали стаскивать с ног сапоги. Такие же озорники, как и их командир!Я топнула ногой и сердито поглядела на Мишку:- Вы что, с ума сошли? Сейчас же дайте команду раздеться только до пояса!Мишка с насмешливой улыбкой глядел мне в лицо и мерцал желтыми глазами. Шутливо поклонился:- Пардон, мы вас не поняли. – И пропел: – Отставить догола! Раздеваться только до пояса!Мой новый начальник, военфельдшер Володя Ефимов, жалобу на разведчиков выслушал внимательно и, лукаво улыбаясь, сказал:- Сама виновата: не оказала Мишке должного внимания- вот он и куражится с досады. Он же, как пчела, по крошке собирает дань восхищения. Ничего, мы его перехитрим. К разведчикам больше не ходи – я сам буду их осматривать.Перехитришь такого Мишку, – он еще и не то придумает!Мой курносый молодой начальник молчалив и серьезен не по годам. У Володи большой шишковатый лоб и пристальные серо-зеленые глаза, а над верхним веком левого глаза красная, как бусинка, родинка. Разговаривая, Володя улыбается, и тогда в углах его большого рта появляются маленькие лукавые ямки, а некрасивое лицо хорошеет. Встретил он меня без особого восторга, с досадой сказал:Надо строить землянку.Что я за начальство – обойдусь и без отдельной землянки.Володя помолчал немного: наверное думал, что со мною делать, а потом носком сапога провел по земляному полу черту как раз посередине и сказал:- Чур, друг другу не мешать. Здесь мы повесим плащ-палатку вместо занавески.Я пожала плечами: мне не нужна была занавеска – я не собиралась много времени проводить под землей, тем более что погода установилась почти летняя.Когда Володя куда-то отлучился, я вымела все углы ольховым веником, обмахнула стены, заправила плащ-палаткой свой топчан и поставила в консервной банке букет желтых кучерявых цветов, которые мы в детстве звали “кошечки”. Полюбовалась на свое новое жилье – осталась довольна.Мы с Володей почти не разговаривали, а так как я не привыкла молчать, то старалась быть дома как можно меньше, тем более что в полку для меня всё было ново: и люди, и непривычная обстановка.Володя мог часами сидеть неподвижно, подперев кулаками тугие щеки, и в это время у него был странный отсутствующий взгляд: казалось, он ничего не видел и не слышал. Иногда он что-то писал карандашом в полевом блокноте или листал очень толстую и очень старую книгу, которую прятал в изголовье.Однажды я не вытерпела и спросила, о чем он всё время думает и что пишет?- Видишь ли, Чижик, меня интересуют некоторые вопросы философии, – задумчиво ответил Володя.Я была поражена. В моем понятии философ – это прежде всего мудрец, мыслитель, и потому философия доступна только избранным.В восьмом классе на уроках литературы и истории нас бегло знакомили с древнегреческими философами, с французскими вольнодумцами, упоминали о творчестве Гегеля и Фейербаха. Серьезный Мишка Малинин самостоятельно осилил “Общественный договор” Руссо! А я прочитала только “Монахиню” Дени Дидро.А тут вот рядом со мною человек изучает философию на войне! Ну не чудо ли? Это и удивляло, и внушало почтение. Но всё же я спросила:- Зачем вам философия, ведь вы же медик, а не политработник?Володя усмехнулся:Почему ты решила, что философия должна интересовать только политработников? Я считаю, что каждый культурный человек должен изучать философию, независимо от специальности, времени и места. А что касается моего медицинского звания, то я ошибся в выборе специальности и после войны буду переучиваться.Разве вы не пойдете в медицинский?К черту, Чижик, медицинский! К дьяволу самого Эскулапа! Я буду таскать кирпичи и месить глину, пилить доски и класть печи. А вечерами засяду за книги. Меня интересует римское и международное право, основы политических учений всех формаций, история войн на земле и вопросы дипломатических отношений. Поняла?Володя вдруг спросил меня, что я буду делать после войны? Странный он кайой: я об этом еще и не думала. “После войны” – это что-то такое прекрасное, что трудно себе даже представить...Философия дело хорошее, но ведь и работать надо. Так я и сказала своему начальнику. Володя только рукой махнул:А, какая это работа! Раненых почти нет, “формы сорок” нет, эпидемий нет, а что еще от нас требуется?Только вчера начальник штаба отчитывал командира санитарной роты за беспорядки на кухне. Ваше счастье, говорит, что старший батальонный комиссар Юртаев замотался один без командира полка, а то бы он вам показал пищеблок! Володя, а где наш командир полка?.- Его отправили в тыл – он очень болен.Володя явно заинтересовался моей информацией:- Ну, а Ахматов что?А доктор Ахматов” сказал капитану Казакову: “Я у вас на КП держу полтора лба – с них и спрашивай те!”- Я засмеялась: – Это мы с вами полтора лба. Ну правильно: вы философ – значит лоб, а я и за половину сойду. Нет, кроме шуток, Володя, давайте наведем порядок на кухне? Ну что нам стоит! А не то, и правда, доберется до нас комиссар. Я так боюсь этого Юртаева, что всегда прячусь, когда он попадается навстречу... Может, попробуем, а?Пробовал и отступился. Там такой ископаемый дед, что его колом не проймешь. К тому же это прямая обязанность хозяйственников. Если мы с тобой полтора лба, то начальник тыла, капитан Никольский, целых два, да еще медных!И всё-таки надо попробовать..,- Пробуй, Чижик, на здоровье’ Предоставляю тебе полную свободу действий,Да, старик-повар был действительно занятной фигурой, большой, кургузый и неопрятный, как состарившийся медведь, он неуклюже поворачивался вокруг котлов и что-то всё время ворчал на низких нотах.Всё на поваре было, мало сказать, грязное, а какое-то заскорузлое. Некогда белый фартук не лежал, а стоял на поварском животе, и казалось, постучи по нему пальцем, он зазвенит, как железный, от впитавшегося жира и грязи,Я не представилась, а повар не ответил на приветствие – наше знакомство началось со ссоры, Я сказала:- Надо постирать фартук!Василий Иванович хмуро на меня поглядел. Лицо у него большое, рыхлое, а маленькие хитрые глазки шныряют проворно, как серые мышата.Повар буркнул:Есть у меня время фартуки расстирывать!Давайте я постираю.Не для чего. Он и так чистый!Да что вы?! На нем грязи и сала целый пуд!Вот ужо будет время – ополосну в речке.Не поможет – его надо два часа в горячем щелоке отмачивать.Старик не на шутку рассердился.Что тебе тут надо, божья коровка? – недобро поглядел он на меня.Надо навести порядок на кухне.Наводил один такой, да я его коленом под зад наладил отсюда!Василий Иванович ворчал и выплескивал грязную воду из таза прямо мне под ноги,- Зачем вы выливаете где попало? Остатки пищи везде валяются, мухи зеленые развелись, как на скотном дворе...Повар возмущенно хлопнул себя по толстым ляжкам:- Яйцо учит курицу! Да ты еще и на свет не появилась, как я уже беляков бил с самим Чапаевым! Да вот не этой поварешкой, а из пулемета их крошил! А ты меня учить собираешься! А ну, мотай отсюдова, пока я добрый! Некогда мне с тобой лясы точить...И я ушла, сопровождаемая сдержанным хихиканьем дежурных по кухне.Ну как? – спросил Володя, мило улыбаясь.А никак... Поругались, да и всё.Я так и знал. Отстань от упрямца.Нет, не отстану! У меня тоже этого качества хоть отбавляй!Ну-ну... – Володя засмеялся.Смешно вам? А когда комиссар будет с нас шкуру снимать – вы тоже смеяться станете? – набросилась я на него. – Лучше бы подсказали, с чего тут начать, к кому обратиться?Видишь ли, Чижик, нет у меня опыта по части организации полевых кухонь. Да и не привык я со стариками сражаться, будь бы он помоложе...Это правда, что он с самим Чапаевым воевал?Должно быть, так. Какие-то заслуги у него имеются. Ведь Василию Ивановичу за шестьдесят, его даже как добровольца на фронт не брали. Добился: персональным распоряжением наркома зачислен в наш полк. В станковые пулеметчики рвался, а у нас как раз тогда повара ранило. Узнал комиссар, что Василий Иванович кашеварил в колхозе на покосе, да и приставил его к котлу. Четыре сына у старика на фронте, сам пятый – вот и считается с ним комиссар, а то стал бы он терпеть на кухне такого неряху!- Тем более деду надо помочь, раз он человек заслуженный.Володя отмахнулся, а у меня тоже никакого опыта по части устройства пищеблока не было. Надо было посоветоваться с кем-то сведущим. Я было надумала зайти к самому комиссару Юртаеву, но не решилась. Он всё время был занят. Днем пропадал на тактических занятиях в поле, а ночью – на переднем крае. А если когда и бывал в штабе на месте, то всё равно не имел свободного времени: то совещания, то инструктаж, то партийное собрание, то отчитывал кого-нибудь... Нет, не до кухонных дел сейчас комиссару и не до меня. Он, наверно, еще и не знает, что начсандив по его просьбе прислал в полк “скромную девушку”... Комиссара я видела только издали: большой такой и черный-пречерный, а ходит так быстро, что полы зеленого тонкого плаща разлетаются в стороны. Да и что я скажу комиссару? На старого повара пожалуюсь? А комиссар спросит: “А сама ты что сделала?” А ровным счетом ничего... Нет, не надо беспокоить комиссара!Я направилась к начальнику штаба.Капитан Казаков исправлял карты: сразу несколько экземпляров. На мое приветствие поднял от стола маленькую голову и скупо улыбнулся: Ну, как дела? Привыкаем? Не обижают?Спасибо, всё хорошо. Вот что, товарищ капитан, завтра на кухне будет генеральная уборка. Василию Ивановичу может это не понравиться, так вы имейте в виду, если он жаловаться придет...Ничего, вытерпит! Действуйте. Я давно говорил вашему Ефимову – что об стену горох. Может быть, хоть вы его расшевелите. Давайте требуйте, доказывайте, – делайте что хотите, но чтоб порядок на кухне был!Надо повару новый фартук и колпак.Всё, что потребуется, получите от моего имени у капитана Никольского. И хорошо бы командирскую столовую на новое место перевести, а то поставили столы на самом солнцепеке – кто там будет обедать? Жара, да и маскировки никакой-не очень-то приятно есть, когда над самым котелком “мессер” вьется...Хорошо сказать: требуйте, нажимайте, доказывайте! Потребуешь от такого Василия Ивановича, нажмешь на него! Где сядешь – там и слезешь... Тут бесполезно доказывать, тут надо действовать. Неплохо бы вымыть и выскоблить котлы и всю кухонную утварь. Яму для отбросов надо вырыть, всё подмести и прибрать. Командирские столы в кусты, что ли, запрятать?..Я побывала у начальника тыла. Капитан Никольский оказался молодым и красивым. Играя карими глазами, галантно шутил:- Какой счастливой звезде я обязан столь лестному визиту?Но мне было не до любезностей, я прямо приступила к делу.В печенках сидит у меня этот дед! – с досадой сказал Никольский. – Измучился я с ним. Я ему про грязь, а он мне про Чапаева, как будто одно к другому имеет отношение. Вы знаете, сколько на моих руках кухонь? И везде порядок. Да я бы для того, кто мне этого деда перевоспитает, не знаю, что сделал бы! Вы думаете, легко быть хозяйственником? Мечешься целый день – не присядешь, а ни от кого хорошего слова не услышишь. Вы знаете, что такое интендант? Нет? Вам смешно? А здесь плакать надо. Вы хотели бы быть в моей шкуре?Боже упаси!’Вот и все так. Думаете, я хотел? Я, может быть, тоже о подвигах мечтал, а вот приходится возиться с тряпками да с котлами,Любезный начальник тыла сам проводил меня в хоз-роту и распорядился выдать коленкору на поварскую спецовку и несколько жестяных мелких тарелок для столовой – больше ничего подходящего не оказалось.Я скроила два передника и колпаки и весь вечер шила. Примеряла на Володю. Он смеялся:- Ты, Чижик, решила подкупить повара?К Володе пришел его приятель Димка Яковлев, комсорг нашего полка, и они засели за шахматы, а на прощанье, как всегда, разругались.Я еще не встречала таких ярых спорщиков. Они схватывались по вопросам международной политики, да так, что только не брали друг друга за грудки.На сей раз спор зашел о втором фронте. Я не прислушивалась, всё думала о кухне: с чего начать и как начать. Очнулась от своих мыслей, когда друзья-шахматисты уже друг на друга кричали.- Никогда не поверю, чтобы старый Черчилль желал нам добра! Я глубоко убежден, что в сорок втором году второго фронта не будет. Да и вообще я в это не очень-то верю – на себя надо надеяться, а не на дядю! – горячился Володя.Димкины круглые голубые глазищи метали молнии, он даже слюной брызгался:- А декларация двадцати шести государств? А переговоры с Англией и Штатами? А англо-советский договор? Это тебе что – кот начихал?Собрались, поговорили... Черчилль и Рузвельт пообещали – и завтра будет второй фронт, – ехидничал Володя. – Нет, мой милый, жирный Черчилль еще полюбуется со стороны, как льется русская кровушка, ему ведь ни холодно, ни жарко!Что ты городишь?! Ведь Лондон бомбят!А Черчиллю-то что? Думаешь, он в Лондоне? Наверняка все английские акулы отсиживаются где-нибудь в укромном местечке.Так ведь не взяли же они с собой заводы, банки и фабрики! Разрушения неизбежны...Такие, как Черчилль, согласны всё потерять, лишь бы нас Гитлер раздавил, – усмехнулся Володя.Белесый жесткий хохолок на Димкиной макушке от возмущения встал дыбом, и, раздувая ноздри маленького носа, Димка заорал:Что ты мне тычешь в нос своим Черчиллем! Черчилль – это еще не английский народ! Гарри Поллит сказал, что английские трудящиеся...Гарри Поллит сказал – и завтра, конечно, в Англии произойдет революция, – насмешливо перебил его Володя.Димка весь кипел от возмущения:Подумать только – он не верит во второй фронт! Может быть, ты и в победу не веришь?!Псих, – сказал Володя, – совсем ненормальный, а еще комсорг полка!Чижик, кто из нас ненормальный – он или я? – вскричал Димка.А ну вас! Надоели оба! Чего орете? Каждый вечер ругаетесь. Скоро подеретесь.А что, и набью морду твоему начальству! – хорохорился Димка.Володя потянул его за гимнастерку:Сядь, петух, остынь.Нет уж, я лучше на оборону пойду!Во-во, прогуляйся-ка по переднему краю, расскажи своим комсомольцам про доброго дядюшку Черчилля – они тебе поверят...Дур-рак! Ноги моей больше не будет в этом доме!- Если бы не малый рост, Димка в гневе был бы великолепен.Я вышла на улицу вслед за Димкой. Прелесть майской теплой ночи нарушали минометные залпы. Немцы молотили по пустому болоту. Передовая ворчала, как несытый зверь. А Мишкины разведчики пели что-то совсем мирное и грустное.На зеленой траве мы сидели, Целовала Наташа меня...Я вспомнила Федоренко. Мы не виделись больше месяца. Ведь вот где-то он совсем рядом. Моя первая любовь – яркая, как звездочка, а увидеть нельзя...Утром сразу же после завтрака я пришла к разведчикам. Мишка Чурсин. удивился, его желтые глаза вспыхнули торжеством: “Ага, явилась всё-таки!” Выслушав мою просьбу, он разочарованно присвистнул:- Срамотища! Разведчики – и вдруг в кухонные мужики!- Ничего здесь зазорного нет! Не хотите – не надо! А я-то думала, что разведчики народ чистоплотный, брезгливый...- Ну что у вашего брата за привычка: чуть что – сразу в бутылку! – с досадой сказал Мишка. – Мы же не отказываемся. С братвой надо посоветоваться.Братва пришла в полный восторг: захохотали, загалдели, окружили меня со всех сторон: А что надо делать? Котлы опрокинуть? Повара утопить?Мы это запросто...Вот видишь, – сказала я Мишке, – с твоей братвой каши не сваришь. Они же там всё вверх ногами перевернут.Не перевернут, – уверенно тряхнул он соломенной челкой. – Я Поденко старшим назначу. Сколько надо человек?Ну шесть-семь...Охотников оказалось в два раза больше. Наломали веников, нарвали хвощей на болоте, со смехом и шутками двинулись к кухне. Перед самой кухней я предупредила:- Только не озорничать! К повару с полным почтением – он чапаевец!Сеня Поденно обиделся, сощурил серые глаза:А когда мы озорничали? Мы всегда скромные.Скромные-то скромные, а вот рукавицу в рот мне засунули...Так это ж Иманкулов додумался! – засмеялся Сеня,Во, накал какая! Сам мне рукавица давал! – возмутился Иманкулов.Ладно, не спорьте. Я уже не сержусь.Пришли на кухню и вступили с Василием Ивановичем в дипломатические переговоры: предложили дружескую бескорыстную помощь.Начхал я на вашу помощь! У меня и без таких красивых есть кому помогать, – отрезал старый повар и повернулся к нам широкой спиной.Василий Иванович, мы объявляем на кухне аврал, – обратилась я к нему. Старик даже не ответил.Ноль внимания, фунт презрения! – констатировал Сеня Поденко.- Ну что ж, ребята, начинайте! – скомандовала я. Сеня оказался толковым распорядителем, мне почти не пришлось вмешиваться. Разведчики ринулись на полевую кухню и завалили ее на бок – только колеса в воздухе закрутились!- Иманкулов, Васин, выдраить эту полундру! Чтобы блестела, как знаете что? – распорядился Сеня,- Песком с мылом и горячей водой, – добавила я, Остальные бегом потащили к речке тазы, сковородки, поварешки на длинных ручках и всю прочую кухонную мелочь.Что ж это вы, бандиты, делаете?! – вскричал повар плачущим голосом и замахнулся на Сеню пустым ведром.Спокойно, папа! – сказал Сеня и бережно усадил старика на березовую колоду. – Неприлично: разведчика, да еще и одессита – ведром! Самоваром еще туда-сюда, но ведром...Василий Иванович гневно вскочил с колоды и погрозил мне толстым сизым пальцем:- Это всё ты, змейка, погоди, достанется тебе ужо на орехи!Сеня захохотал:Даже не змея, а змейка, это очень остроумноДва помощника Василия Ивановича стояли без дела и растерянно поглядывали на своего начальника.- Что рты открыли? – прикрикнул на них Сеня. – Берите лопаты да ройте помойку поглубже.Тут уж старый повар не вытерпел: сорвал с себя фартук и колпак, повесил на березу и засеменил к штабу. Поварские засаленные причиндалы я бросила в костер.-Аминь, – сказал Сеня, – сгорела жабья кожа! – Смешливые парни рады были похохотать.Уборка была в самом разгаре, когда пришел ординарец комиссара Юртаева – Петька Ластовой. Постоял, поглядел – ничего не сказал, собрался уходить, но его остановил Сеня:У вас, что ли, наш дед?А то где же! – засмеялся Петька. – Прибежал до старшего батальонного комиссара, аж трясется весь: ЧП, говорит, пришла пигалица, навела целую банду головорезов – кухню громят!Ах он, старый хрен! – захохотал Сеня. – Ну, а комиссар что?А они деда успокаивают, вот меня послали посмотреть.Ну и что же ты доложишь комиссару? – поинтересовалась я.Петька шмыгнул курносым носом, рот в улыбке до самых ушей:- А то и доложу: на Натаху-замараху обиход пришел! – И убежал.Мы работали около трех часов, а Василия Ивановича всё не было – где-то отсиживался.Закончили уборку, полюбовались. Пришел Володя – похвалил: Что молодцы, то молодцы – ничего не скажешь! А где же сам хозяин?А кто его знает! Вот как не придет обед варить, будет тогда нам баня.Придет... Как можно людей без обеда оставить?По предложению Володи в густых зарослях ольхи на самом берегу речушки мы вырубили всю мелочь и выпололи мелкозонтичную цикуту. Перенесли туда командирские столики.Явился Мишка, прищелкнул языком:- Красотища! Что и требовалось доказать: и не жарко, и не марко, и дешево, и сердито.Мы закончили все кухонные дела, и я повесила на березовый сук новый фартук и колпак.Пришел хмурый повар, не глядя в нашу сторону, облачился в новую спецовку и молча принялся за свое дело. Финита ля комедия, – вполголоса сказал Володя Ефимов и подмигнул Мишке. – Чижик, надо бы в санроту сходить, – обратился он ко мне, – я кое-что выписал.Ладно, только сначала приведу себя в божеский вид.Я отправилась на речушку мыться. Там уже плескались “кухонные мужики”: намыливали свои изрядно засаленные маскировочные костюмы, плавали по дну руками и гоготали от удовольствия. “А ведь славные парни разведчики”, – подумала я. Мне тоже хотелось искупаться, но воды в речке было курице по колено, а ползать руками по дну не очень-то почтенное занятие для взрослого человека.Из санитарной роты возвращалась я уже после обеда. Шла прямиком через поле по едва заметной тропинке. Жара совсем меня одолела. Тяжелая санитарная сумка оттягивала плечо, гимнастерка прямо, прилипала к телу. А что если раздеться? Я оглянулась: вокруг ни одной живой души – кто меня здесь увидит!Скинула санитарную сумку, засунула в нее пилотку, расстегнула ремень и сняла гимнастерку. Осталась в одной сатиновой майке. Мешали волосы. Выдернула ленты из косичек – еще хуже: не только шею, но и спину зажгло. Завязала пук на затылке, подтянула повыше – хорошо!Подергала лямки майки, засмеялась от удовольствия: вот так бы и воевать налегке!..А вокруг трава некошеная чуть не до пояса, и целое море цветов: белые ромашки, лиловые колокольчики, красный клевер, кукушкины слезки, белая мята... И как всё это пахнет!А какая тишина! И небо легкое и ласковое: голубое-голубое – мирное! Никакой войны...Э, нет, вот она, война: “юнкерс-88″ над головой, и довольно низко – вдоль фронта плывет...Не боюсь я тебя! Это не сорок первый год: на одного маленького человека не будешь бомбу тратить, а из пулемета, поди-ка попади!Вот уже стервятник над штабом полка – сейчас тебя наши встретят! Вот так пальба! Зенитки, пулеметы, винтовки и даже противотанковые ружья – всё дошло в ход... Лупите его, братцы, в хвост и в гриву! Ага, сдрейфил: вверх полез... Ах ты, сволочь! Бомбу отцепил! Плевали мы на ваши бомбы, господин толстобрюхий Геринг! Не умеете вы бомбить пехоту! Вот города разрушать – на это вы мастера, да там и умения не надобно, – куда ни брось – во что-нибудь попадешь... Улетел... Унес на сей раз ноги. Ничего, мы тебе еще припомним сорок первый!Опять тихо, и не пахнет войной. А не нарвать ли мне цветов в командирскую столовую? Пусть не в вазах, пусть в консервных банках, но всё равно цветы – это приятно.Я положила гимнастерку на сумку и стала собирать букет. Самые крупные ромашки сажала за ворот майки и в волосы. Ах, как хорошо! Ветерок вдруг потянул с востока, зазвенели в траве метелки. Я запела во весь голос:Продал девушку отец – Променял на скот. И она в чужой земле Горько слезы льет. Элико, Эли-май, родина моя!Эту грустную песенку каждый вечер поет раскосый Иманкулов. Тот самый разведчик, который засунул мне рукавичку в рот. Ну и пусть засунул – я его простила: он славный...Трава зашумела под чьими-то быстрыми шагами. Я оглянулась и чуть не выронила цветы: Федоренко! Живой, здоровый Федоренко, и Лешка Карпов с ним...- Ага, проспорил? – весело закричал Карпов.-А мы, понимаешь ли, из штаба дивизии идем. Чижик, говорю, поет, а Мишка не верит...Не слушала я, что говорил Карпов, и не на него глядела. Федоренко тоже смотрел на меня. Он улыбался, а я заливалась краской и старалась закрыться цветами. Чуть не плакала с досады-застали в таком виде. Я потянулась за гимнастеркой.Ну что, онемели от радости? – спросил Карпов.Ты любишь цветы? – кивнул Федоренко на мой букет и, отобрав гимнастерку, положил ее на траву.А кто их не любит...А вон Лешка не любит, для него это просто покос, сено...Осел! – крикнул Карпов. – Не обо мне речь! “Ах, любишь ли цветы?” – передразнил он приятеля. – Да поцелуй ты ее, черт нескладный! Когда еще увидитесь!Федоренко засмеялся, порывисто притянул меня к себе и крепко поцеловал. Я выронила цветы.- Леш, уйди, ради бога! – взмолился Федоренко. – Оставь нас на минутку, я догоню.Карпов достал из кармана галифе часы и сказал:Времени у нас почти нет. В шестнадцать ноль-ноль соберутся командиры. И всего-то вам, бедолагам, на любовь отпускается пятнадцать минут.Это не так мало! – улыбнулся Федоренко, не отпуская мою, руку.Ну, я пошел. Смотри, не опаздывай, командир полка будет. Да собственно, я мог бы и не уходить. – Карпов ехидно ухмыльнулся. – Смело можете свидание назначать в центре базара. Телят колхозных, и то не смутите...- Алексей, ну что ты за человек?Лешка, посмеиваясь, ушел. Обнимая меня, Федоренко сказал:- Чижик, я всё еще не верю, что это ты. Даже растерялся. Ждать больше месяца, и вдруг сразу...Пятнадцать минут пролетели как одно счастливое мгновение,Он помог надеть мне гимнастерку, сам подпоясал ремень, подобрал цветы и подал мне, взял санитарную сумку и, как я ни протестовала, проводил почти до самого штаба моего полка.Ушел... Вернее, убежал: большими скачками понесся по полю, помахивая пилоткой. Как и не было встречи...Ночью я и часу не спала: грезила наяву. Вот он: большой, синеглазый, черные брови вразлет... Улыбается, протягивает ко мне горячие руки... Фу ты, черт, как храпит Володя! Экое бесчувственное бревно!Так и не могла уснуть. Пошла бродить по оврагу. Заглянула к комсоргу. Димка играл в шахматы с... Маргулисом!Увидев меня, Маргулис заулыбался:Ах ты, Чижик, вот она, оказывается, где окопалась! Что ж ты нам корреспонденции не шлешь?А о чем писать? Ведь меня не пускают на передовую.Найдем нужным-пошлем!-солидно сказал Димка.Ах ты, пыжик, как выросла! – улыбаясь продолжал Маргулис.Выросла, а ума не вынесла, – сурово набычился Димка.Да нет, вроде бы ничего девчонка, – возразил газетчик.- Как же, красавица писаная, – буркнул комсорг.Я возмутилась:Как вам не стыдно! Разговаривают обо мне так, будто меня и нет здесь.Не нам, а тебе как не стыдно: без году неделя в полку, а уж Мишке Чурсину голову вскружила – ходит, как полоумный! – закричал Димка. Его глаза полыхали гневом. – Ты мне комсомольцев не разлагай! И Мишку оставь в покое! Враз на бюро поставлю