- Отсюда ни шагу, - жестко сказал я, - и я вам сейчас объясню почему. Объясню очень доходчиво. Но сначала выпьем за то, что происходит за этими стенами - за Неву, за чаек и за корабли. За нечто настоящее и высокое.
- Ты понимаешь, от чего отказываешься? - брат был возмущен до крайности. Тебе предлагают...
- Понимаю, - сказал я. - Я никогда не был в Эрмитаже. То есть был, был сто лет назад, но не двинулся дальше вестибюля, меня заставили надеть войлочные тапки, я заскучал и ушел.
- Ну и что? - сказал брат. - Всего лишь свидетельство о тебе.
- Конечно, - сказал я. - Зачем запасник, если я не знаю музея? Это первое соображение. Второе более серьезное и имеет отношение уже не только ко мне.
- Может, все-таки пойдем?.. - посмотрела на меня моя барышня, - я даже и не мечтала...
- Итак, второе соображение, - сказал я безжалостно. - Но сначала - за настоящий музей, о котором я сейчас вам расскажу. Верней, о тех, для которых музей и его идея...
В голове у меня звенело: утром я пил пиво, в гостиничном номере водку, потом мы бежали вдоль Фонтанки, меня сильно взболтало, потом выпивали и закусывали неведомо чем... Уходить из этого подвала, за стенами которого шумела река... Ни за что!
Я старался не смотреть на главного хранителя Эрмитажа.
- Что такое Эрмитаж? - меня уже несло. - То есть в чем есть идея сего знаменитого собрания? Нет никакой идеи, просто роскошная антикварная лавка, пусть одна из самых роскошных в мире. А что еще?.. Когда-то, в XVIII веке нищие европейские художники, у которых не было денег даже на бормотуху, узнали, что есть дикая северная страна, в которой золота больше, чем снега и грязи. Они потащили туда свои шедевры - а что еще? Я не стал бы тревожить ваше гордое воображение, кабы в Москве, которую вы традиционно не любите, не было настоящего национального музея. Музея, а не лавки. Но я даже не об этом...
- Ну знаешь, брат, - сказал мой младший брат, - я всего мог от тебя ожидать в связи с твоей темнотой, но такого... Изольда, уходим отсюда!
- Сначала выслушай, - сказал я, - и еще по стакану...
Мои собутыльники молчали - я всех оскорбил.
- Понимаешь, - говорил я, - мы приехали сюда решить некую неразрешимую проблему - философическую, но, отчасти, и в историческом аспекте. Я должен победить время - понимаешь? Впрочем, не важно, почему и зачем, но - приехали. Пока решить не удавалось, но когда ты показал нам ту лошадь, а на ней императора, что-то стало проясняться... Здесь очень сложная ассоциация. Я о величии России, начало которому не у вас - а в Москве. Так вот, речь моя о настоящей русской женщине, очень традиционно - о той самой, которая и с конем, и с избой.
- Не понять только, зачем ты оскорбил Эрмитаж и его замечательную сотрудницу... Пить, брат, надо меньше, - мой брат порывался уйти.
- Нет, ты меня выслушай, - продолжал я, мне казалось, я на конференции и участвую в дискуссии. - А что до очаровательной Изольды, то напротив: не место красит человека, а человек... Это из нашего фольклора, - уточнил я, окончательно забыв, что я все-таки не на конгрессе и они не иностранцы.
- Понимаете, - говорил я, - постичь нечто высокое и значительное проще всего в мелочи, в пылинке, а еще лучше - в человеке, пусть его судьба на первый взгляд как бы не связана... Я бы выпил за хранителя Эрмитажа - не обижайтесь, Изольда, сейчас вы все поймете.
- Может, хватит, - сказала моя барышня, - ты наливаешь и наливаешь...
Меня никто не поддержал, но я выпил.
- У меня есть подруга, - говорил я, - близкий товарищ, женщина во всех отношениях замечательная. Я знаю ее четверть века, а она все лучше и лучше. Когда-то была скромная, больше помалкивала, а теперь... Что-то с ней произошло: куколка раскрылась, вспорхнула - такая бабочка, махаон! А родом она... Есть такая область - Тверская, мы всю ночь по ней ехали в скором поезде. Она больше Франции, а может, и всей Европы.
- Вместе с Африкой, - сказал брат.
- Пожалуй, без Африки, но - большая. Там у них есть город - Конаково, а вокруг конаковские деревни. Моя подружка оттуда. Думаю, в России это самое-самое место. Девушки там корпулентные, круглолицые и курносые. Училась она в Ленинградском университете, но это единственный ее прокол. Или нет, не знаю. Во всяком случае, учили ее там, как ни странно, хорошо.
- Слава Богу, совесть у тебя есть, - сказал брат.
- Всего пять лет она тут у вас проторчала, а всю жизнь в Конакове и в Москве. Короче, испортить у вас не успели. Служит она в нашей национальной галерее, называется - Третьяковка. Она там самая главная.
- Хранитель, что ли? - спросил брат.
- Директор... Ну, может, не директор, но она и есть самая главная - все хорошее от нее, а все... Да я бы столько вам про нее рассказал, кабы вы меня не прерывали, хотя бы о том, как она спасла наши святыни - Владимирскую Божью Матерь и Троицу, потому как Бородин с Ельциным хотели украсить ими новый Большой Кремлевский дворец...
- У нас бы тоже не отдали, - буркнул брат.
- А чего вам отдавать - откуда у вас Владимирская Божья Матерь? У вас только голландские шедевры и что-то по случаю - из Италии и Франции... А здесь год за годом собирали - да с самого начала! - поддерживали молодых, одаренных, выстраивались школы, направления, крепли и рвались внутрихудожественные связи - "котел", в котором варилось и вырастало национальное русское искусство... Учтите, нить я не теряю... Может, еще по одной?
- Не дам, - сказала моя барышня, - дотяни свою нить, тогда мы тебе...
- Хорошо, а закурить можно?
Все дружно закурили. Кроме Изольды.
- Итак, я продолжаю. Живет моя конаковская барышня со мной по соседству, квартира маленькая, завалена книгами, а кухонька - не повернешься. Женщина она сердобольная и, снисходя к моей сиротской жизни, приглашает то на обед, то на ужин. Муж ее, мой старый товарищ, сокровенный писатель, человек выпивающий, и мы с ним...
- А несокровенные трезвенники у вас есть - в Москве? - не удержался брат.
- Есть, но я их не знаю, думаю, они все питерские - Растиньяки.
Брат только крякнул.
- Ты меня не трогай, - предупредил я его, - не собьешь... Обычно мы ее долго ждем - хозяйку, она на работе. Разговариваем и естественно... Разрешите мне и сейчас чуть-чуть, а то пересохло.
Я выпил.
- У него, понимаете, какая система. Сначала аперитив: мадам привозит из заграничных путешествий экзотические напитки - а ее куда хочешь приглашают с выставками, всем, кроме вас, нужна наша национальная идея. Но они - те заморские напитки - хороши только для аперитивов. Затем он достает нашу, привычную, а уж потом из разных углов - у него удивительная память! вытаскивает пузырьки и графинчики...
- Ужас, - сказал младший брат, - и он еще этим хвастается...
- Я всего лишь констатирую и хочу, чтоб вы представили себе обстановку.
- Мы представили, - сказал брат.
- И вот однажды, - продолжил я, - мы выпивали, она пришла, стали закусывать, и я почему-то очень загрустил. Понимаете? У всех жизнь, как жизнь: жена приходит с работы, жарит картошку, муж радуется и закусывает... Так мне стало себя жалко - до слез. "Слушай, - сказал я ей, - давай куда-нибудь уедем?" - "Кто с кем?" - спросила она. "Мы с тобой". - "А как же мой благоверный?" - спросила она. "Вы уже тридцать лет вместе, - сказал я, неужто он тебе не надоел за столько лет?" "Надоел-надоел, - сказал мой товарищ, сокровенный писатель, и тоже загрустил, - всем я надоел..." Когда много выпьешь, становишься или очень веселым, или наоборот...
- Глубокая мысль, - сказал мой брат, - но ты хорош гусь: тебя привечают, поят-кормят, а ты у живой жены... То есть у живого мужа уводишь жену?
- Я не увожу, - сказал я, - я только предложил, к тому же при нем.
- Давай дальше, а то никогда не кончишь. Не понять только, какое это имеет отношение к Эрмитажу или хотя бы к Третьяковке?