– Нет, Ольга, я пойду, а ты смотри за обедом,- сказал я, гладя ее мягкие, русые волосы.
И в первый раз за всю службу я не выполнил своего долга. Я ушел, не сделав нужного обыска. Я остановился в одном из узких переулков Урбы у обитой жестью калитки и постучал. Через минуту за дверью послышались шаги, и калитка открылась. Передо мной стоял маленького роста смуглый кашгарец, на лице которого при виде меня выразилась жалкая улыбка.
– Вы гражданин Ахун-бай?- спросил я по-русски. Он мотнул головой.
– Я сотрудник ГПУ и имею ордер на производство у вас обыска,- сказал я, перешагнув порог.
– Пожалуйста,- ответил он и начал беспомощно горбиться передо мной.- Только я вас прошу, пожалуйста
делайте все потихоньку, чтобы моя жена не слышала. Она лежит больная.
– А что с ней?- спросил я.
– Она вчера родила мальчика,- ответил он, и на минутку на его лице показалась счастливая улыбка. Я ему не поверил. Наверно,- это трюк, чтобы получше запрятать контрабанду. Я пошел вперед и открыл первую дверь. Полутемная комната. Прямо на полу постелена постель, в которой лежит еще молодая женщина с бледным больным лицом. Рядом с ней что-то копошится и издает писк. С другой стороны сидит другой ее ребенок, мальчик лет четырех. Он смотрит на меня своими черными большими глазами, держа палец во рту. Я выскочил из комнаты и закрыл за собой осторожно дверь.
– Слушай, Ахун-бай…- обратился я к кашгарцу, и мы с ним говорили целый час.
В своем кабинете за письменным столом сидел начальник секретно-оперативной части ГПУ, Моисей Борисович Гордон. Несмотря на свои 35 лет, он уже до того разжирел, что едва помещается за столом. Его толстое рыхлое лицо и шевелюра сильно напоминают Зиновьева15, и он, зная это, старается подражать председателю Коминтерна16. Я сидел напротив и докладывал о работе моего отдела.
– Слушай, Агабеков, у тебя происходит что-то странное. Ты сегодня кого-то арестовывал, куда-то ездил с обыском и в результате ничего. В чем дело?- спросил он.
– Да, я задержал двух контрабандистов, но после допроса решил отпустить,- ответил я.
– Почему?- опять задал он вопрос, подозрительно глядя на меня.
– Потому, что оба они оказались лишь посредниками и у них не было обнаружено никакого товара. Кроме того, я долго говорил с задержанным кашгарцем и в результате завербовал его. Он обещал в течение месяца поймать для нас минимум сорок пудов контрабанды. Наконец, я думаю, что он нам пригодится и для разработки кашгарского шпионажа у нас. Исходя из этих соображений, я решил, что нам полезнее иметь 40 пудов опиума и плюс агента, чем лишнего арестованного в подвале,- ответил я.
– Да, но по закону ты не имел права освобождать их, раз налицо совершенное против государства преступление,- уже нервничая, говорил Гордон.
– Товарищ Гордон, может быть, с точки зрения заговорщиков вы и правы. Но я смотрю на дело иначе. Основной революционный закон – это закон целесообразности. В этом ведь коренная разница между нашими и буржуазными законами. Так нас учила и учит наша партия. Сейчас нам нужна валюта, и я уверен, что мы получили больше пользы от кашгарца, который нам мог бы помогать ловить контрабанду, чем от кашгарца за замком. Впрочем, если вы находите в моих действиях состав преступления, то можете привлечь мея к ответственности. Я же обращусь в комитет партии,- угрожающе добавил я.
Я знал, что Гордон боится партийного комитета, ибо много грязных поступков, мне известных. Кроме того, ведь я был секретарем бюро ячеек ГПУ и членом партийного комитета. Он побоится поднять дело против меня.
– Ну, ладно, дай Бог, чтобы ты оказался прав, сказал он, вздыхая уже примирительным тоном. Я оказался прав. Благодаря кашгарцу мы обнаружили сотню пудов контрабанды. Он же оказался полезным и в политических делах. Чувство и на этот раз меня не обмануло.
Глава VIII. Судебная комедия
Я пришел по вызову заведующего орготделом в областной комитет партии и, постучавшись, вошел к нему в кабинет. Небольшая, хорошо обставленная, но просторная комната. Пыль на креслах, на столе. У одной стены стоит большой книжный шкаф, набитый книгами, журналами, брошюрами. В углу стоймя на древках стоят несколько свернутых знамен, покрытых пылью. Несколько полотнищ с разными лозунгами прибиты к стене. За стом сидит заведующий орготделом Галустян с выделяющейся большой стриженой черной головой. Он рассматривал и подписывал какие-то бумажки. – А, товарищ Агабеков, садитесь. У меня для вас ответственное поручение,- проговорил он, торопливо делая пометки на бумаге и отодвигая от себя все папки в сторону.
Я, взяв одну из лежащих на столе папирос, закурил и сел.
– Так вот, вы знаете, наверно, о деле Махлина, Мадуева и К°, этих мерзавцев,- начал он.
Я кивнул головой.
– Дело в том, что Махлин и Мадуев,- коммунисты, или, вернее, были коммунистами, потому что сейчас партийные билеты у них отобраны. Слухи об их деяниях проникли в рабочую массу и вызывают возмущение. У меня имеются много заявлений на этот счет от наших товарищей-партийцев. Поэтому мы решили их расстрелять не обычным порядком, а предварительно устроить показательный процесс. Нужно показать массам, что советская власть одинаково расправляется с провинившимися коммунистами также, как и с контрреволюционерами. По нашему предложению ГПУ передало их дело в Верховный Суд, который и будет судить. Председателем суда назначен товарищ Смирнов, вы, наверно, его знаете, а членами суда мы решили назначить вас и одного товарища-женщину из женотдела. Так вот, нужно повести дело так, чтобы массам была ясна их классовая чуждость и приговорить их к расстрелу.
– А каково мнение Центрального Комитета партии?- спросил я.
– ЦК утвердил наше решение,- продолжал Галустян,- и даже сам Межлаук (председатель Сред.Азбюро ЦК) будет выступать общественным обвинителем. Тут все согласовано. Вам только нужно технически провести процесс. В особенности вам, ибо, между нами, ведь Смирнов неграмотный, а товарищ из женотдела не в счет. Поэтому вам придется, так сказать, подводить под статьи. Я думаю, вы по своему опыту в чека это дело сумеете провести.
– Будет сделано,- ответил я.- Когда же начнется процесс?
– Да вот завтра мы вынесем постановление о назначении вас членом Верхсуда. Затем нужно нажать на профсоюзы, чтобы они мобилизовали как можно больше народа на процесс, и, я думаю, со следующего понедельника можно начать. Другие члены суда уже инструктированы, и о деталях вы сами с ними договоритесь,- закончил он.
На прощание он мне подарил несколько новейших брошюр, и я вышел на улицу из областного комитета партии.
Итак, с завтрашнего дня я буду членом Верховного суда и должен публично выступать как представитель правосудия. Первой моей мыслью было сейчас же пойти верховный Суд и ознакомиться со следственным материалом. А затем я, вспомнив инструктирование Галустяна, подумал: "Зачем? Ведь вопрос уже решен. Нужно просто приговорить к расстрелу". И я повернул в здание чека.
Не успел я, придя к себе в кабинет, приняться за дела, как позвонил телефон.
– Это Агабеков? Здорово, говорит Смирнов. Слушай, нам придется с понедельника работать вместе, так вот, суд будет заседать в театре "Колизей". Начало с трех часов дня, чтобы публика успела подойти.
– Хорошо, это все?- спросил я.
– А с делом не хочешь ли ознакомиться, их тут четыре папки?- в свою очередь спросил Смирнов.
– Нет,- ответил я,- не стоит терять время.
– Правильно, на суде во время допроса лучше развлечемся, чем по бумагам. Ну, прощай.
– Прощай,- я положил трубку.
Театр "Колизей". Большое круглое здание, вмещающее до 4000 человек. Оно было построено под цирк, но в последствии переделано в театр. Весь состав суда, в том числе и я, собрался за кулисами. Я взглянул сквозь щель занавеси. Партер уже был заполнен публикой, но прибывали все новые партии профсоюзников. На эстраде стоял длинный стол, покрытый красным сукном. Комендант суда устанавливал на столе чернильные прибор, графин с водой и звонок. Направо от стола виднелась кафедра для прокурора. Налево были расставлены в одной из лож стулья для защитников. Вверху в ложе уже сидели подсудимые.