Традиция”,- был мне ответ.
“ Видите, – Долмат Фомич показал на присутствующих, – круг избранных все уже и уже ”.
Мукомолов загибал пальцы: “ Пифагор, Сенека, Сократ,
Шелли, Томсон, Мильтон, Шопенгауэр, Ричард Вагнер в последние годы жизни… они все были вегетарианцами ”.
“Мы никого не едим ”,- сказал А. М. Резник.
Профессор Скворлыгин: “А где вы были 7 ноября, 25 октября по старому стилю? ”
Я не совсем понял вопрос. Какого года где был? Этого года?
А где? Нигде. Шатался по городу. Потом с Юлией – дома. Ни один мускул на моем лице не выдал волнения.
“Мы вас искали, хотели, чтоб вы пришли, у нас был праздничный ужин ”.
И что же они отмечали?
“ 25 октября 1901 года, это по старому, а по новому стилю
7 ноября, Вегетарианское общество обрело свой устав – первое в Петербурге. Этот день мы традиционно отмечаем скромной, но праздничной трапезой ”.
“Ах, Олег Николаевич, – сказал Долмат Фомич, – не я ли вам говорил, если б вы чаще посещали наши обеды, мы бы с вами еще дальше продвинулись! ”
Кто-то из вегетарианцев предложил исполнить гимн. Зоя
Константиновна села за фортепьяно. Мне дали текст, я единственный, кто не знал слов.
Музыка А. К. Чертковой. Слова И. И.
Горбунова-Посадова. Для пения с аккомпанементом.
Пели:
Счастлив тот, кто любит все живое,
Жизни всей трепещущий поток,
Для кого в природе все родное!
Человек, и птица, и цветок.
Счастлив тот, кто для червя и розы
Равную для всех хранит любовь,
Кто ничем не вызвал в мире слезы
И ничью не пролил в мире кровь.
Счастлив тот, кто с юных дней прекрасных
На защите слабого стоял
И гонимых, жалких и безгласных
Всей душой и грудью защищал.
Полон мир страданьями людскими,
Полон мир страданьями зверей.
Счастлив тот, чье сердце перед ними
Билось лишь любовью горячей.
У меня нет слуха, нет голоса. Я лишь открывал рот, изображая пение. Остальные пели воодушевленно.
Потом меня чем-то кормили. Так я стал вегетарианцем.
Глава 9. Страница номер шесть
Мне приснился Долмат. Мы плыли на корабле, он был капитаном. Юлия на верхней палубе качалась в гамаке. Она была в черных очках. Она сказала мне: “Иди ”.
И я вошел в каюту к Долмату. Я решительно хотел объясниться. “Долмат, надо поставить точку над i, – сказал я.- Я не хочу больше обманывать вас. Я виноват перед вами, но… ” “Никаких “ но ”,- прервал меня Долмат, он вращал хрустальный дынеобразный глобус, похожий на мяч для регби, – вы ни в чем не виноваты, мой друг. Напротив,
Олег, это я виноват перед вами. Я”.
Я смотрел на хрустальный глобус, и глобус хрустальный, не похожий на земной шар, не будучи шаром, сбивал меня с мысли. “Помните, – продолжил Долмат, снимая резиновую полупрозрачную перчатку, и по мере того, как он медленно оттягивал палец за пальцем, сон по неизъяснимой неземной логике превращался в кошмар, – помните, вы дали мне книгу с печатью массажного кабинета? Так знайте, я возвратил ее вам с фальшивым титульным листом. Я подменил, это копия, вы не заметили, ксерокс. А настоящий титул (чувствую: крик подступает к горлу)… а настоящий титул мною похищен! ”
Я открыл глаза. Я не кричал лишь потому, что не хватало воздуха. Ужас, охвативший меня, не находил объяснения. (
Однажды я увидел во сне обыкновенного кролика, он выскочил из комнаты отца и помчался на лестницу, кролик и все – и это был сущий кошмар.)
Я встал, включил свет. Я нашел злополучную книгу. “Я никого не ем ”. Я – никого. Я открыл. Титульный лист был поддельный. Была ксерокопия.
В эту ночь больше спать не ложился. Юлия.
А пока она сама еще не проснулась и пока никаких экстравагантных идей ни в ее, спящую, ни в мою, бодрствующую, не пришло головы, я сидел на просторной евростандартной кухне и, томимый бессонницей, листал
“Кулинарию ”.
Слово “ евростандарт ” лишь входило в обиход. Навесные потолки, изразцовый камин с мраморной продольной плитой, суперзеркало большим оригинальным осколком… Круглый стол в комнате для гостей был на редкость стеклянным и напоминал оптический прибор изрядных размеров, этакая внутренность телескопа. Больше всего меня забавляли кресла на колесиках: не вставая, можно было перемещаться из комнаты в комнату.
Но сюда, в просторную кухню с эффектом природных материалов, я пришел пешком, чтобы не разбудить Юлию.
Сидел и листал. Обложка сталинской “Кулинарии ” под светло-коричневый дуб удачно отвечала поверхности евростандартной, с деревянной окантовкой столешницы.
Изучал терентьевские пометы.
Вот он картофельным крокетам, запеченным с салатом, поставил на полях три с плюсом (3+).
В заметке “Борщ на овощном отваре ” подчеркнул число калорий – 204.
Или вот: “Несмотря на в., ем сало ”. “Что такое в.? вес?.. вера?.. Не вегетарианство же, наверное? (или как раз вегетарианство? Тогда забавно.)
Внимание! Пудинг рисовый (паровой). На полях запись:
“Можно соус из черн. смородины. Вкусно и сытно. Подоплек одобрил ”. О чем это?.. Меня как водой окатило. Сладкий фруктовый соус заменить соусом из черной смородины разрешил не кто иной, как доктор Подоплек, невропатолог!..
Подоплек был знаком с Терентьевым? Это новость.
“Овощная неделя. Кожа чиста. Подоплек: + ”. Как я понимаю, Подоплек остался доволен?.. Подоплек, как я понимаю, пользовал Терентьева?.. Ну а как же, конечно:
“Подоплек рекомендует ”. “Рекомендовано Подоплеком ”.
А вот прямо-таки дневниковая запись: “25.07. Взвесился:
+1,5 кг. Поздравления наших ”. С чем поздравления? С тем, что поправился на полтора килограмма?
Чем дольше я листал “ Кулинарию ”, тем таинственнее представлялась мне фигура Всеволода Ивановича Терентьева.
Особенно меня привлекла страница 6. Можно сказать, начало книги.
На обратной стороне листа (с. 5) помещалось воззвание “От издательства ” с призывом посылать отзывы в Госторгиздат.
Собственно, первый раздел “Кулинарии ”, озаглавленный
“Основы рационального питания”, начинался лишь на 7-й странице. Страница же 6-я – между “От издательства ” и “
Основами ” – оставалась девственно-чистой.
Однако не совсем девственно. Тем она меня и заинтересовала, что кто-то когда-то покусился на ее чистоту. Я не сомневался кто: Всеволод Иванович Терентьев, это его почерк (насколько можно судить по следам карандаша, тщательно обработанным ластиком). Лупы у меня не было, и я в помощь глазам приволок из спальни настольную лампу, кажется, разбудив Юлию.
Осветив книгу до рези в глазах, я всматривался в следы стертого текста. Судя по фактуре повреждений бумаги, страница была исписана вся – сверху донизу. Сначала я подумал, что это рецепт чего-нибудь вегетарианского – или несколько даже рецептов, потому что текст явно делился на главки, – но, разобрав слова “ человеколюбие ” и “ интеллигентность ”, понял, что ошибаюсь.
Нет, не рецепт. Не рецепты.
Худо-бедно, заголовки частей поддавались прочтению. Первые два: ЯСНОСТЬ ПЕРСПЕКТИВЫ, АНАТОМИЯ ПРЕДРАССУДКА. С третьим пришлось повозиться: НАШЕ КРЕДО. “Кредо ”, что характерно, а вовсе не “ блюдо ”, как мне показалось вначале!
Прочитались и два последних: МЫ ЖДЕМ ПОНИМАНИЯ и ВОПРОСЫПРАКТИКИ.
Статья, вероятно. Чья-то. Терентьев переписал зачем-то. Но почему же в “Кулинарию ”? Основательно уничтоженный текст прочтению не подлежал. Правда, ближе к концу рука стиравшего, должно быть, устала, здесь кое-что угадывалось. Букву за буквой я все-таки восстановил четыре строки.
Выписывал: “… Но мы ценим жертвенность как одержимость… Мы ценим жертвенность как страсть… как высшее проявление преданности идее… ”
Далее, как я ни бился над этим загадочным текстом, смог восстановить лишь последние три слова: “…вдохни полной грудью! ” – И все.
Чтобы стереть все это, нужно потратить не две минуты – занятие трудоемкое. Я представил Всеволода Ивановича за работой: как он педантично орудует ластиком, время от времени смахивая мизинцем мелкие катышки на газету (а то и не мизинцем, а специальной кисточкой – почему бы и нет?).