Потому что для жалобщиков была приготовлена металлическая линейка.
Пелагея прислушалась к собственным ощущениям, к своему дыханию, к напряжению мышц. За теплом насытившегося желудка, где-то в топкой глубине ее тела, в самой непроглядной тьме, она почувствовала легкий укол. Словно кто-то вонзил ей в селезенку раскаленную иглу и с каждой секундой ее кончик становится все толще и толще.
Вот черт!
Она резко встала. Подошла к Руслану, который мирно доедал свой бухлер, и бесцеремонно протянула ему открытую ладонь.
- Давай ключи, я тебя в машине подожду.
Руслан поперхнулся варенной бараниной.
- Ты шутишь? Нет, конечно.
- Почему? - пожала плечами Пелагея.
- Потому что, я не хочу, чтобы ты угнала мою тачку, вот почему, - скривился Руслан и вернулся к своему бульону, на поверхности которого плавали кусочки зеленого лука.
Пелагея вздохнула, закрыла на секунду глаза. Досчитав внутренне до десяти, она вновь посмотрела на туриста.
- Пожалуйста, дай мне ключи. Я посижу в машине и послушаю музыку. А если ты думаешь, что я угоню твою тарантайку, то ты дурак. С-с-сори.
Руслан вперился в нее обжигающим взглядом. На его щеках играли желваки, губы были плотно сжаты. Он начал нервно стучать вилкой по столу.
Пелагея попыталась обезоруживающе улыбнулась.
- И нахрен тебе эти очки в помещении, а? - недовольно буркнул он, отворачиваясь куда-то в сторону.
- Мне они нравятся, - отрезала Пелагея и обошла столик с другой стороны. - Ну что, дашь ключи? Или нет?
Руслан помолчал, затем хмыкнув, выложил перед ней блестящую связку.
- Если угонишь, я буду выглядеть как полный идиот.
- Не переживай, ты и так уже выглядишь. Паранойя без причины, она…типо это…признак дурачины, - сказала Пелагея, забирая ключи. - Мне просто хочется послушать музыку в машине. Вот и все.
- Окей, окей, иди, - махнул на нее рукой Руслан. - Я тут еще пока ем.
Пелагея кивнула и направилась к выходу.
На горизонте появились тяжелые облака.
Ветер переменился - теперь он был сухим и колючим, дующим прямо в лицо. На зубах Пелагеи тут же заскрипел песок.
Она прикрыла лицо рукой и пробежала до машины.
Села внутрь и врубила музыку.
Уголек, засевший внутри нее сжигал ее дотла, еще немного и он пройдет сквозь ее мясо и кости, словно сквозь мягкое масло. Она зашлась сухим кашлем, согнулась, сжимая руки на груди, пытаясь хоть как то унять этот стылый огонь раздирающий ее изнутри. Ногти начали царапать кожу сквозь платье, кости заныли от боли, а внутренности попросились наружу. Глаза застилало темно-красное марево. Она начала ритмично щелкать зубами, и внутри ее челюсти, начали прорезаться жвалы. Позвоночник заскрипел, ее скрутило от боли, которая начиналась в ее матке и расползалась по телу тонкими нитями.
Ее трясло от боли.
Соски горели, будто кто-то ткнул в них раскаленной кочергой.
Кости ломило, а желудок скручивало стальной проволокой.
Она захотела закричать, но из ее рта посыпались жирные черви, пропитанные прогорклым маслом.
Когда ее горло продрало наждаком, Пелагея открыла дверь машины и выплеснула все на землю.
Черная тягучая кровь полилась вниз бесконечным потоком.
Сколько прошло минут - одна, две, десять? - но крови стало меньше, и, сплюнув последние капли, Пелагея откинулась на сиденье без сил.
Приступы участились. Семя чувствует, что она уже близко к Утробе.
Это плохо.
Просто ужасно.
Мать-Паучиха сказала бы - Тебе конец, девочка моя - и была бы права.
Пелагея вспомнила как, ректорша запретила им смотреть телевизор на три месяца, когда ее стали за суровый характер называть Доктором Коксом. Ей захотелось улыбнуться, но ее губы скривились от боли.
Последний приступ кашля пронзил ее, и она выхаркала себе в ладонь паутину, влажную от слизи.
Она прижала ладони к груди, чтобы хоть как-то успокоить дыхание. Боль уходила, словно бы ее никогда и не было. Все исчезло, все прошло. Пелагея взглянула на лужу крови, растекшейся под машиной, но вязкая жидкость уже испарилась.
Из динамиков магнитолы доносился все тот же легкий, не напряжный рок. Пелагея не успела заметить, как начала качать головой в такт. Стук крови в ушах ушел, и свинцовый обруч, стягивающий ее живот, куда-то запропастился.
Это всегда было как прилив — внезапный и стремительный, но также быстро оборачивающийся отливом, обнажающим старые кости. Минута боли скручивающей все внутри. Мать-Паучиха назвала бы это схватками.