Потом я достаю из аптечки некоторые медикаменты, в основном предназначенные против обморожения и переутомления. Между делом мы все смотрим на вершину. На твердом фирне следов не видно, и только многочисленные скальные выступы представляют широкий выбор темных точек…
Но вот что-то там наверху движется! Мы различаем только одну фигуру, она приближается к тому уступу, где мы хотели установить лагерь V, на случай, если они не успеют спуститься в лагерь IV или не дойдут до вершины. Они уже пять часов в пути. Нам тоже пора выходить. Но пока мы покушали и уложили замерзшую палатку в рюкзак, часы показывали уже половину двенадцатого.
В нескольких стах метров над нами «лента» опоясывает вершину. К ней примыкает фирновый склон; какое было бы удовольствие стоять там, наверху с лыжами, если бы хватало кислорода.
Аджиба и я идем по едва заметным следам, иногда мы видим только лунки, оставленные зубьями кошек, иногда – лунки от ледоруба. Каждый шаг требует большого усилия, идем вверх очень медленно. Рюкзак почти придавливает меня. Через каждые несколько шагов я останавливаюсь, так как совсем задыхаюсь. Рюкзак на спине у Аджибы кажется странным чудовищем, и я знаю, что он очень тяжелый. Но Аджиба идет легко и быстро. Он тоже пыхтит, и только из вежливости не уходит далеко от меня. Потом он все же уходит вперед, чтобы подогнать меня… «Сколько времени, сагиб?» – Я знаю, что мы не дойдем до места лагеря V.
Я использую последнее средство: после каждых двадцати шагов делаю маленькую передышку и после каждых ста шагов сажусь на короткий отдых. Так стало лучше. Вскоре я почувствовал, что наступило второе дыхание. Мы, хоть и медленно, но набираем высоту. Вокруг нас уже мало вершин, на которые мы не можем смотреть. На севере – Бассейн Тингри Дзонг тонет в дымке между коричневыми холмами. Я все считаю в отчаянии: 17… 18… 19… 20 – ах!
Теперь мы дошли до фирнового гребня, ограничивающего наш склон слева. Под северным плечом Чо-Ойю пересекаем большую мульду и подходим к тому месту гранитного пояса, где можно легче всего подняться. Аджиба предлагает связаться. Он тоже чувствует высоту, но главное, как мне кажется, беспокоится за меня.
Вдруг крик! Мы смотрим вверх. На стене стоит красная фигурка с поднятой рукой. Пазанг!
Он быстро спускается и спешит к нам: «Большое счастье, да, большое счастье, да!..»
Да, да, они втроем были на вершине!
Пазанг – этот строгий азиат с непроницаемым лицом – бросается ко мне на шею, его лицо дергается. Он возбужденно говорит слова радости.
Мы теперь знаем, что штурмовая группа спускается благополучно, и Аджиба спешит в лагерь IV, чтобы успеть приготовить горячий напиток.
Над стеной показывается длинная, одетая в синий костюм фигура – Герберт. Он идет медленно, осторожно неся перед собой свои обмороженные руки. Пазанг берет веревку и хочет подняться навстречу, но Герберт уже начинает спускаться. Он осторожно кладет руки на уступы и медленно скользит вниз. Шаг за шагом он приближается ко мне. Он чем-то напоминает пришельца из другого мира. Мы мало говорим, но вряд ли кто-либо из нас когда-нибудь забудет эту встречу.
Последним спускается Сепп, он идет тяжело и серьезно. Не доходя до меня два шага, он падает. Неожиданная слабость. Я даю ему шоколад. Мы почти не говорим о вершине, но только она в наших мыслях.
В лагерь IV пришли в темноте. Во время спуска, глиссируя, я растянул правую ногу.
Втроем, Сепп, Герберт и я, долго лежим в палатке без сна. Напряжение, счастье и возбуждение ослабевают в разговорах».
Глава XII
«ВОЗВРАЩАЙТЕСЬ ПОБЕДИТЕЛЯМИ!»
Утром ураганный ветер хлестал палатку. Я был преисполнен благодарности богам, давшим нам вчера хороший день и не разрешившим ураганному ветру, единственному всемогущему властелину высоких гор, остановить нас. Сегодня подъем на вершину был бы уже невозможен.
Мы лежали в теплых спальных мешках и уже не думали о грандиозной бесконечной пустоте над нами. Мы распрощались с ней и возвращаемся в долину жизни. Пурга в горах, единственная в своем роде, несравнимая с пургой на равнине, прощалась с нами. Она – самостоятельный элемент погоды, жестокий и, как огонь, все разрушающий. Нам осталось с ней бороться еще несколько часов, и мы – в долине.
Пазанг вышел очень рано. Мы еще ждали: может быть, погода несколько улучшится и подарит нам спокойный спуск с отдыхом на солнце, с видом на хорошо знакомый теперь склон, с воспоминаниями, сопровождающими каждый наш шаг, переплетающими воедино, как и вчера, события прошлого и настоящего. Но пурга не унималась.
Аджиба приготовил хороший завтрак. Анг Ньима и Гиальцен поднялись к нам, чтобы помочь эвакуировать лагерь. Мы ждали до середины дня, но дальше откладывать было нельзя: совершенно бессмысленно оставаться здесь еще на ночь и прозевать эту, хотя и не идеальную, возможность спуска. Мы все еще находились на высоте 7000 метров и не забыли катастрофической ночи в этом лагере.
С ногами Сеппа все в порядке, обморожений почти не было. Мы надеялись, что при спуске он сумеет их сохранить. Мои руки вчера не пострадали, обморожение носа тоже не страшное, единственное, что он распух и дышать мне приходилось ртом.
Самое неприятное на бивуаке – это выход из-под защитных стен палатки. Над нами было мрачное серое небо, проносящиеся иногда клочки тумана, холод и ветер. Шерпы уже были готовы к выходу и ждали, чтобы упаковать нашу палатку. Они тоже страдали от холода и напряжения, но их радостные лица смотрели на нас так, как смотрят гордые родители на своих детей, которые только что принесли домой отличный аттестат.
При спуске в лагерь III я заметил, что очень ослабел. Видимо, вчера, сам того не сознавая, я израсходовал последние резервы своих сил. Сейчас, при спуске, я совсем не чувствовал своего тела, оно казалось мне чужим существом, которое само несет меня вперед. И когда я, задыхаясь, все чаще останавливался для восстановления дыхания, у меня было такое чувство, что я не только должен снабжать организм кислородом, но и поддерживать собственное я, которое грозило остановиться и погаснуть.
Теперь окончательно пропало разделение между телом и мыслями. Я чувствовал себя так, будто представляю собой тяжелый груз, который с трудом тащится вниз. Видимости почти не было, ветер бросал навстречу снег и туман. Мои очки оледенели, очистить их я не мог. В таком состоянии я шел (мы двигались без веревки) непосредственно за Сеппом, который чувствовал себя значительно лучше. При пересечении крутого склона, на котором лежал свежий снег, я ставил ноги точно в его ступни, едва заметные в молочной мгле, из которой состоял сейчас наш мир.
На пологом участке, ведущем к крутому спуску, я почти не мог идти дальше. У меня кружилась голова, и я шатался, как в хмелю, останавливаясь все чаще. Сепп и Анг Ньима быстро спустились до ледопада и там ждали нас. Гельмут, вчера при спуске повредивший ногу, тоже двигался медленно и только что прошел крутой склон.
Гиальцен следовал за мной на расстоянии одного шага. Никто ему не говорил, что он должен мне помогать. Но он шел за мной, как тень. С его тяжелым рюкзаком не особенно приятно было идти в моем темпе, – темпе черепахи.
Рельеф здесь абсолютно безопасный, и я мог бы идти один. Мне хотелось сказать Гиальцену: «Иди вперед и жди меня у ледопада».
Но сказать этого я не мог. Если я шатался, Гиальцен меня тут же поддерживал, но если я делал несколько нормальных шагов и поворачивался к нему, он делал вид, что вообще меня не замечает. Со смущением он старался показать, что очень устал, и виновато смотрел мимо меня. Создавалось впечатление, что он был бесконечно благодарен мне за то, что я вытаптываю в глубоком снегу хорошие следы и защищаю его от ветра своим телом. Кроме того, он хотел создать впечатление, что стыдится своей слабости.
Но Гиальцен – плохой артист. Ему слишком трудно было согласовывать железную хватку своих рук, когда он меня поддерживал, с выражением усталости и скуки на своем лице, когда я к нему поворачивался. Но он трогательно старался играть роль.