Во время отдыха между очередными празднествами в Намче-Базар вернулась швейцарская экспедиция и установила свой лагерь выше селения. Последнее, что мы знали об этой экспедиции, была одинокая фигура Ламбера, которую нам довелось наблюдать на высоте 7000 метров. С тех пор мы о них ничего не слышали. Мы часто говорили между собой об их возможностях и были убеждены в успешном завершении экспедиции. Пазанг, как ни странно, был другого мнения. «Они не смогут», – твердил он.
Понятно, нас мучило любопытство. Швейцарцы проходили на расстоянии ста метров от нашего дома, и мы безуспешно старались узнать по их настроению вернулись ли они с победой или потерпели поражение. Но они шли не подавленные и не веселые. Даже Пазанг не мог придумать ответ.
Тогда Пазанг послал Гиальцена в лагерь швейцарцев узнать результат. Любопытный Гиальцен сразу исчез, несмотря на то, что тропа шла круто в гору.
Нам не нужно было ждать ответа, пока Гиальцен спустится. Еще издали было видно, что он прыгает, как молодой козел, разве только не кувыркается по тропе.
– Я же всегда говорил, что они не смогут подняться, – гордо сказал Пазанг.
Вечером мы были в гостях у швейцарцев, и они рассказали, что Ламбер и мадам Коган выжидали погоду в пещере на высоте 7000 метров целую неделю, но ураганный ветер не позволил им выйти на вершину. Тем не менее, мадам Коган установила мировой рекорд для женщин, поднявшись до высоты 7700 метров. Мы поздравили ее с успехом.
Шерпы в своих песнях очень выразительны, и я помню трогательную сцену. Это было на обратном пути. Шерпы решили заночевать в деревне, казавшейся нам очень привлекательной.
Мы хотели идти дальше, но появилась масса мешающих причин: на протяжении многих часов пути не было места для установки палаток и дальнейший путь был очень опасен. У нас было такое чувство, что нам нужно благодарить шерпов за то, что они, все предвидя, оставили нас здесь ночевать.
Понятно, что ни одной из этих причин не было. Просто здесь жили дядя и тетя Ним Дики, и так как она уходила в большой мир, в Дарджилинг, было понятно их желание задержать у себя племянницу еще на одну ночь.
Из-за своеобразной застенчивости, похожей на стыд, нам не сказали об истинном положении. Оно нам, европейцам, было бы понятно. Были различные увертки, чтобы не сказать о том, что здесь празднуют прощание с членом семьи.
Мы спали рядом с домом дяди на поле и, когда нас пригласили в дом, чтобы угостить катта и чангом, у нас не было настроения в такую хорошую погоду сидеть в дымной, темной комнате.
Только тогда, когда нам так, между прочим, сказали о родственных связях с этим домом, мы стали вежливей.
Мы сели, как это принято в домах шерпов, на скамейки около очага и выпили положенные по этикету три стакана чанга. Пазанг и Ним Дики сидели рядом с нами на почетном месте. Нашими хозяевами были пожилая: чета бедных крестьян. Их одежда была порвана, на голых ногах хозяина были старые высокогорные ботинки, оставленные, видимо, какой-то экспедицией.
Было видно, что прощаться с племянницей им тяжело. Они стояли перед нами с глазами, полными слез, и заставляли пить как можно больше.
Потом женщина надломленным голосом начала петь. Муж, стоя на шаг сзади нее, тоже тихо запел. Свет, падающий через окна, выделял их лица из темноты. Все пространство перед нами сейчас занимали только эти два сморщенных лица, пытавшиеся все время улыбнуться, несмотря на трогательное пение и слезы, катящиеся по щекам. Женщина забыла свою песню и выдержку и со слезами обняла Ним Дики. Мужчина неуверенно стоял один, не зная, следует ли и ему тоже терять выдержку и поддаться боли прощания? Он пропел еще несколько слов. Потом слышались только плач и нежные слова женщины и, понятно, сопение Пазанга, усиливающееся в моменты особого волнения. Скоро женщина взяла себя в руки и гордо поднялась, продолжая : петь. Муж был благодарен за то, что был спасен от неудобного положения и запел вторым голосом.
Мы разочаровались Лукла, селением, где должна была состояться большая свадьба. Во время голодных недель на Чо-Ойю мы часто говорили о пиршествах, которые собирались устроить на обратном пути. Жареным курам было отведено в этих разговорах самое почетное место, и слова «жареные куры» произносились с особой мечтательностью.
В Намче-Базаре не было кур или, по крайней мере, нам их не продавали. Только один раз офицеры угостили нас такими лакомствами, но порции были так малы, что аппетит у нас разыгрался еще сильнее.
Шерпы успокаивали нас, что в Лукла мы сможем получить столько кур, сколько нам нужно. Анг Ньима был отправлен вперед, чтобы спокойно выбрать самых молодых и жирных куриц и поджарить их к нашему приходу. Мы в этот день шли по красивой местности, погода была хорошая, и настроение у нас прекрасное. Мы могли бы медленно и спокойно пройти по долине.
Но вскоре Сепп и я стали во главе группы и увеличили темп. Нам не нужно было объяснять друг другу эту поспешность. Мы знали, почему вдруг стали торопиться – может быть, успеем скушать курицу, приготовленную к вечеру, еще во время обеда.
Сын Анг Ньима, семилетний Пурба Тзенду, бодро шагал с нами. Он встретил нас в Намче-Базаре, чтобы несколько дней пробыть вместе с отцом. Они виделись очень редко: Пурба жил в Лукла, а Анг Ньима работал в Дарджилинге.
Пурба был милый, хорошо воспитанный мальчик, всегда готовый помочь. Отец говорил ему, что он, по возможности, должен помогать сагибам, и Пурба относился к указаниям отца серьезно. Он ходил за нами, как тень, и мы не могли ничего сделать, чтобы он не бросался к нам и своими проворными, но не ловкими руками, не мешал нам. Его специальностью было завязывание шнурков у ботинок. Если мы вынимали носовой платок, то он вырывал его из наших рук и прижимал к нашему носу. Но не так просто высморкаться в платок, зажатый в детской руке. Мы очень любили Пурбу и очень его боялись.
Во время перехода в Лукла мы доверили ему фотоаппарат, он был очень доволен таким ответственным заданием и оставил наши носы в покое.
Итак, мы втроем приближались к Лукла. Для наблюдения на маленьком холмике были поставлены дети. Они сообщили о нашем приближении, и прежде, чем мы достигли первых домов, нам навстречу выскочил старик. Он проводил нас в дом, где Анг Ньима сидел у очага и смотрел на нас такими счастливыми глазами, что мы даже не спросили о курице. Мы просто подняли крышку кастрюли и увидели что-то плавающее в красном соусе. «Ага, тушеная курица!» – удовлетворенно подумали мы.
Мы сели у нагретой стены около дома и стали ждать: мы были очень голодны.
Как обычно, через некоторое время нам принесли картофель. Обычно мы набрасывались на него и поедали в огромных количествах. Но сегодня мы ели мало: нас ждала курица.
Наконец Анг Ньима сказал: «Кушать готово!» В доме было темно, но мы могли различить, что на тарелках лежат горы риса и тушеной курицы. Мы начали кушать, но после первого же кусочка на наших лицах выразилось недоумение: курица оказалась самым жестким яком, которого нам когда-либо приходилось есть.
Анг Ньима, в пылу встречи со своими родственниками, не проявил нужной настойчивости, чтобы найти курицу, и теперь смотрел на нас влажными глазами. Мы неохотно жевали жесткое мясо и были разочарованы Лукла.
Гельмуту не пришлось пережить разочарование. Он так же, как и мы, мечтал о курице, но ему по пути не удалось увильнуть от гостеприимства. В Лукла он прибыл очень поздно. Нам еще издали слышались его песни с переливами.
Оба наши тирольца были настоящими мастерами пения с переливами. Во время различных торжеств, так как слабое знание языка позволяло нам вести только поверхностные разговоры, наше пение было важным пунктом вечерней программы. Тирольцы и шерпы по очереди демонстрировали свои лучшие номера.