Тропа, по которой мы шли, вела на восток с горы на гору. Подъемы в большинстве случаев были такие крутые, что пот, как в жаркой бане, лился ручьями. Влажность воздуха часто достигала максимума насыщения. Мы переходили долины многих текущих на юг рек. Только в долине реки Дуд-Коси, так называемой молочной реки, мы пошли на север, к Гималайскому хребту.
Мы избегали ночевок в палатках, которые отсыревали и тяжелели после дождливой ночи.
Ночевки в домах проходили очень «фамильярно»: мы лежали в углу комнаты, рядом с нами, как сельди в бочке, лежали шерпы, потом хозяин дома и члены его семьи. Это – шумные ночи, заполненные длительными беседами, молитвами, храпом.
Я предпочитал спать в храмах или перед домашним алтарем. Почти каждый более или менее состоятельный шерп имеет в своем доме обособленное помещение, со стен которого серьезно и глубокомысленно смотрят боги, вылепленные из глины или отлитые из бронзы. Время от времени здесь жгут палочки ладана и читают молитвы, но чаще всего боги остаются в одиночестве. При их своеобразном мышлении им не кажется странным, что у их ног стоят бочки с чангом и мешки с зерном и хлебом. Здесь, под богами, встречаются потребности души и желудка и не мешают друг другу.
Боги никогда не отодвигаются и не уступают места нашим спальным мешкам, – отодвигаются бочки с чангом и мешки с зерном.
Как я уже говорил, было бы слишком скучно рассказывать о всех подробностях подхода к вершине. Когда я листаю свой дневник и вижу скудные записи, мне становится стыдно. Однако они были бы еще скуднее, если бы не пример Гельмута, который даже во время самого короткого привала вытаскивал дневник и писал. Я с завистью наблюдал за ним. Действительно, он видел и переживал столько нового и незнакомого, что, не задумываясь ни на минуту, мог писать беспрерывно. Я подозреваю, что на легких местах нашего маршрута он даже писал на ходу, но доказать этого не могу.
Во всяком случае от него мне передавалось усердие, и я писал больше, чем всегда. Так я иногда на ходу записывал маленькие эпизоды, например: «Мы живем среди опасностей». Эта запись не имеет отношения к геройскому поведению, а связана с нашим питанием и рассказами врача швейцарской экспедиции.
В один прекрасный день Гельмут, питавший особое расположение к науке, вытащил из своих бумаг записки врача, сопровождающего швейцарскую экспедицию на Эверест.
В этих записках приводились гигиенические правила, соблюдение которых совершенно необходимо для успеха гималайских экспедиций.
Я смущенно констатировал, что до сих пор мы делали все как раз противоположное тому, что он рекомендовал: мы часто пили некипяченую воду, ели плоские хлебцы непальцев, так называемые «чапатти», и даже овощи, похожие на огурцы.
Если шел дождь или мы не могли найти удобного места для палаток, то ночевали на полу в помещении дома почти без окон, вместе с шерпами и многочисленной семьей хозяина.
Мы взяли с собой большое количество полудрина, но принимать это профилактическое средство против малярии забыли.
Я был уверен, что такой образ жизни мне не повредит, но и был приятно удивлен, как хорошо переносили азиатскую пищу Гельмут и Сепп, познакомившиеся с ней только теперь.
Если они иногда смотрели вопросительно на мешки с консервами, то их взгляд скорее критиковал наше меню, чем выражал голод.
Наш образ жизни не повредил здоровью, никто из нас ни разу серьезно не болел, а с точки зрения человеческих отношений и гуманности он был полезен.
Так как наша группа была очень маленькой, то мы сильнее, чем большие экспедиции, зависели от дружбы и благосклонности местных жителей. Тот гостеприимный непалец, от которого мы принимали очищенную картошку из немытых рук, относился к нам сердечнее, чем тот, который видел чужих «сагибов» только среди их палаток.
Я убежден, что эта сердечность и искренность стоит того, чтобы иногда допускать небольшую неосторожность в отношении бактерий и небольших недугов желудка.
Глава IV
ТОСКА ПО ПАДАЮЩИМ ЗВЕЗДАМ
В местечке Тхозе мы неожиданно попали под вечерний дождь и, не сделав даже попытки установить палатки, сразу же бросились искать пристанище. После обычных, долгих и многословных переговоров, которые вел Пазанг, нам указали на помещение в первом этаже крестьянского дома. Когда мы уложили в помещение свои вещи, хозяева, по принятому обычаю, стали подметать пол, и мы вместе с рюкзаками исчезли в облаках пыли. Наша хозяйка, старая немногословная женщина, не особенно церемонилась с нами. У нее были две прелестные дочки, они, видимо возбужденные присутствием стольких самоуверенных шерпов, постоянно смеялись и часто расчесывали свои волосы.
Тхозе было последним крупным населенным пунктом на нашем маршруте. Здесь мы могли купить такие ценности, как спички, папиросы, сахар или карманные фонари. Мы были достаточно хорошо оснащены и в больших покупках не нуждались, хотя и знали, что через несколько недель Тхозе покажется нам большим городом. Тхозе деревня кузнецов. Наличие угля и руды в непосредственной близости от нее создали здесь металлургическую индустрию – примитивную и еще немного овеянную красотой средневекового ремесла, но уже отмеченную грязными горами шлака и звуками молотов. Для жителей долин, расположенных еще выше, спускающихся на юг, индустрия Тхозе может казаться последним достижением современности. Здесь изготовляются серпы, которыми они убирают урожай, и мечеобразные ножи, которыми рубят вязкую древесину Гималаев.
Наша квартира в Тхозе оказалась с большим недостатком, несмотря на молчаливость старой дамы и жизнерадостность постоянно смеющихся дочерей. Анг Ньима оборудовал в полуподвале дома свою кухню. Тяжелый, насыщенный влагой воздух не давал дыму подниматься вверх, и он, как вата, окутал весь дом. В помещении нас начал душить кашель, и мы предпочли гулять под дождем. Вскоре наступило время ужина, и мы волей-неволей примирились с дымом.
После того как все шерпы поужинали и огонь был погашен, я предвкушал мирный и спокойный вечер, темболее желанный, что я страдал очень болезненным воспалением среднего уха. Но увы, я ошибся.
С некоторым преувеличением мы могли утверждать, что живем на главной площади «города» Тхозе – на маленькой прямоугольной площадке среди домов. В центре площади находился крошечный храм, на самом верху его было вылеплено свинообразное животное. Возможно, это был слоновый бог Ганеш. Подчеркиваю, что, глядя на храм, я не ожидал для себя ничего плохого.
Вдруг площадь заполнилась людьми, главным образом детьми. Они пели религиозную песню в монотонно повторяющемся ритме. Слов ее я не понял, слышалось только часто повторяющееся – «Лиа, Лиа».
Своеобразная мелодия длилась настолько долго, что она начала мне надоедать: мешала разговору, не давала размышлять, а думать о сне и подавно было нельзя. Спросили Пазанга о причинах происходящего. Если бы мы вдруг оказались свидетелями какого-то редкого праздника, то это могло бы еще примирить нас с этим шумом.
– Нет, – ответил Пазанг, после того как расспросил соседа, – жители Тхозе очень набожные и молятся каждый вечер.
Это было наше последнее разочарование. Мы лежали в своих спальных мешках очень подавленные.
Тщетно пробовали мы развеселить себя тем, что старая дама еще в сумерках отправила обеих дочерей, успевших украсить свои волосы дешевыми украшениями, ночевать в другой дом. Мы убеждали себя в том, что наше уверенное и живое поведение вызвало у хозяйки некоторое опасение в отношении дочерей.
Измученный болями в ухе и бессонницей, я в действиях старой дамы на короткое время увидел подтверждение значительности и обаятельности наших личностей. Но хорошее, веселое настроение молодых шерпов, уже видимо назначивших девушкам свидание на вечер, дало мне понять ошибочность моего мнения, и утешение этой мыслью быстро прошло. Несчастный и измученный, я уставился в темноту, иногда освещаемую светильниками поющих детей.