— Вот видишь, что такое война: церкви, и те не щадят.
Затем я уселась на скамью, и Розетта села рядом со мной.
Странное у меня было чувство — вот попала я в святое место, а молитва на ум не идет. Я подняла глаза к старинному образу Мадонны, покрытому черной копотью, но образ висел вверх ногами, и глаза Мадонны теперь не были обращены вниз на скамьи, а глядели куда-то вверх, на потолок. Я подумала — прежде чем молиться, нужно повесить образ по-старому. Но, должно быть, я все равно не могла бы молиться: будто вся оцепенела, и сидела ошеломленная, ничего не чувствуя. Так мне хотелось снова увидеть деревню, где родилась, людей, среди которых выросла, так я надеялась повидать своих родителей, а нашла лишь пустую раковину, может, и Мадонна ушла отсюда, огорченная тем, что надругались над ее образом и оставили его висеть вверх ногами. Потом я взглянула на Розетту, сидевшую рядом со мной; она, не в пример мне, молилась, склонив голову, сложив руки крестом и едва шевеля губами. Тогда я сказала ей шепотом:
— Хорошо, что ты молишься. Молись и за меня… сердце мне не позволяет.
В ту минуту до меня донесся шум чьих-то шагов и послышались голоса у входа в церковь. Я оглянулась и будто при свете молнии увидела у самой двери кого-то в белом — человек этот тотчас же исчез. Показалось мне, что это один из тех странных солдат, которых мы незадолго до этого видели на грузовиках, проезжавших по дороге. И тогда, охваченная внезапным беспокойством, я встала и сказала Розетте:
— Пойдем… Лучше нам уйти.
Она тотчас же встала, перекрестилась, я помогла ей установить коробку на голове, поставила и свою на голову, и мы направились к выходу.
Я толкнула дверь, теперь она была закрыта, и нос к носу столкнулась с одним из этих похожих на турок солдат. Рожа у него была темная и вся в рябинах; красный капюшон опускался на его черные сверкающие глаза. Он был закутан в темный плащ, надетый поверх белой простыни. Солдат уперся мне в грудь и оттолкнул меня назад, проговорив что-то непонятное; я увидела, что за ним стояли еще другие, но не смогла разглядеть, сколько их было, потому что он теперь схватил меня за руку и поволок в церковь, а остальные, тоже все в белом и в красных капюшонах, стали быстро входить вслед за ним.
Я крикнула:
— Эй, поосторожнее, что вы делаете, мы беженки, — и в эту же минуту уронила коробку, которую держала на голове; она упала на пол, и я услышала, как покатились консервные банки, тут я стала отбиваться от него, потому что он схватил меня за талию и повис на мне, прижимаясь своим темным и злобным лицом к моему. Потом я услышала пронзительный крик — это кричала Розетта, и я всеми силами старалась вырваться из его лап, чтобы прийти ей на помощь, но он цепко держал меня, и я напрасно пыталась освободиться, он был сильный; хоть я и упиралась рукой в его подбородок, чтобы оттолкнуть от себя его лицо, ему удалось оттащить меня в темный угол церкви, справа от входа. Тогда и я закричала, еще громче, чем кричала Розетта, в этот вопль я вложила все свое отчаяние и всю боль не только за то, что происходило со мной сейчас, но и за все, что со мной произошло до сих пор, с того самого дня, как я уехала из Рима. Но он теперь ухватил меня за волосы со страшной силой, будто желал оторвать мне голову, и все подталкивал меня назад, так что в конце концов я почувствовала, что падаю, и вправду повалилась вместе с ним. Теперь он лежал на мне, я отбивалась от него руками и ногами, а он прижимал мою голову к полу, схватив одной рукой за волосы, а другой срывал с меня платье. Высоко задрав мне подол, он запустил руку между ног; я снова закричала, на этот раз уже от боли, потому что теперь он вцепился в волосы на лобке с той же силой, с какой держал меня за волосы на голове, чтоб я не могла вырваться. Я почувствовала, что силы меня покидают, у меня перехватило дыхание, а он тем временем тянул за волосы все сильнее, причиняя нестерпимую боль. Тут я вдруг вспомнила, что у мужчин очень уязвимо известное место, и тоже попыталась ухватить его, но моя рука натолкнулась на его руку, и он, кто знает, наверно, подумав, что я готова уступить и хочу помочь ему получить удовольствие, сразу ослабил хватку, почти отпустив волосы и на голове, и на теле, и даже мне улыбнулся ужасной улыбкой, показав почерневшие и сломанные зубы. Я же просунула руку вниз, схватила его за мошонку и сжала изо всех сил, что у меня только были. Издав не то стон, не то рычание, он снова схватил меня за волосы и ударил затылком о пол с такой силой, что я почти не успела почувствовать боль и потеряла сознание.
Не знаю, через сколько времени пришла я в себя и увидела, что лежу в темном углу церкви, солдаты уже ушли, и снова наступила тишина. Голова болела, но только у затылка, а другой боли я не испытывала, и мне стало ясно, что этот страшный человек не смог добиться того, чего хотел, и только стукнул меня головой о пол, а я потеряла сознание — что же он мог сделать с женщиной в таком состоянии? Но, может, как я потом догадалась, он оставил меня в покое оттого, что товарищи позвали его, и тогда он бросил меня, ушел и там, вместе с другими, надругался над Розеттой. Увы, Розетта не потеряла сознания и видела своими глазами и ощущала всеми своими чувствами то, что с ней произошло.